В свою очередь я высказался в том смысле, что я верю, что послы и другие официальные лица во всех странах пишут два вида докладов, один — для публики, а другой — содержащий вопросы, не подлежащие разглашению.
«Совершенно верно, синьор врач, — подтвердил Наполеон, добродушно взяв моё ухо, — но во всём мире не существует более макиавеллистического кабинета министров, чем ваш. Такова ваша система. Это, а также свобода вашей прессы обязывает ваших министров предоставлять некоторую отчётность о своих делах в распоряжение народа, и поэтому они хотят иметь возможность обманывать публику; но так как для них необходимо знать правду только для себя и только в собственных интересах, то поэтому они ведут двойную переписку; одна — официальная и фальшивая, рассчитанная на то, чтобы, будучи опубликованной, одурачить страну, или на случай, если её затребует парламент; другая же — личная и правдивая — предназначена для строгого хранения, является их личной собственностью и не сдаётся в архив. Действуя таким образом, они ухитряются представлять Джону Буллю все в таком виде, в каком им будет угодно. Эта система обмана не нужна в стране, где отсутствует традиция обнародования официальных документов; если монарх не желает предавать гласности что-либо, то он и не дает никаких объяснений; поэтому нет необходимости приукрашивать отчетность или официальную переписку, чтобы обманывать народ. По этим причинам в ваших документах содержится больше фальсификаций, чем в подобных документах любой другой страны.
10 ноября. Написал заявление сэру Хадсону Лоу, в котором выразил своё мнение о том, что дальнейшее постоянное пребывание Наполеона в четырёх стенах и отсутствие прогулок на свежем воздухе грозит серьёзным заболеванием, которое, по всей вероятности, может оказаться для него фатальным.
12 ноября. Имел продолжительную беседу с Наполеоном, который принимал ванну. Спросил его мнение о Талейране.
«Талейран, — ответил он, — самый подлый из всех биржевых игроков. Он — развращённый человек, предавший все партии и всех людей. Недоверчив и осмотрителен; всегда в душе предатель, но всегда в сговоре с судьбой. Талейран относится к своим врагам так, словно в один прекрасный день они станут его друзьями; и к друзьям — словно им предстоит стать его врагами. Он талантливый человек, но продажен во всём. С ним невозможно что-либо решить, если не подкупить его. Короли Вюртемберга и Баварии столько раз жаловались на его жадность и вымогательство, что я отобрал у него портфель министра; кроме того, я выяснил, что он разгласил некоторым интриганам самую сокровенную тайну, которую я вверил ему одному. В душе он ненавидит Бурбонов. Когда я вернулся с Эльбы, Талейран написал мне из Вены, предлагая свои услуги и предательство по отношению к Бурбонам при условии, что я прощу его и вновь буду к нему благосклонен. Он оспаривал ту часть моей прокламации, в которой я заявлял, что существуют обстоятельства, против которых невозможно устоять. Он с этим не согласился, сославшись на некоторые из них. Но я посчитал, что как раз их и следует исключить, и отказался принять его предложение, так как если бы я кого-то не наказал, то это вызвало бы возмущение».
Я спросил Наполеона, верно ли то, что Талейран советовал ему свергнуть с трона короля Испании, и упомянул, что герцог Ровиго рассказывал мне, что Талейран заявил в его присутствии: «Ваше высочество никогда не будет в безопасности на вашем троне, пока кто-либо из Бурбонов будет сидеть на своём троне». Наполеон ответил: «Это правда, он советовал мне делать все возможное, чтобы нанести вред Бурбонам, которых он ненавидел».
Наполеон показал мне шрамы от двух ран; один из них, над левым коленом, был очень глубоким. Этот шрам он получил во время своей первой кампании в Италии. Рана была настолько серьёзной, что хирурги пребывали в сомнении: нет ли необходимости ампутировать ногу. Наполеон пояснил, что когда он получал ранения, то это всегда держалось в секрете, чтобы не волновать солдат. Другой шрам был на пальце ноги в результате раны, полученной в сражении при Экмюле.
«Во время осады Акры, — продолжал Наполеон, — когда нас обстреливал артиллерийским огнём Сидней Смит, снаряд упал к моим ногам. Два солдата, стоявшие рядом, схватили снаряд и, отбросив его, тесно прижались ко мне, один спереди, а другой сбоку, образовав из своих тел защитное прикрытие, чтобы снизить эффективность разрушительного действия снаряда, который взорвался и засыпал нас песком. Мы свалились в воронку, образованную в результате взрыва; один из солдат был ранен. Обеих солдат я произвёл в офицеры. Уже после один из них потерял ногу в сражении под Москвой и командовал в Винсенсе, когда я покинул Париж. Когда русские потребовали от него сдачи Винсенса, он им ответил, что, как только они вернут ему ногу, потерянную под Москвой, он сразу же сдаст крепость. Много раз в моей жизни, — продолжал он, — я был спасён солдатами и офицерами, заслонявшими меня.
В сражении под Арколой, когда я шёл вперёд, полковник Мурон, мой адъютант, бросился передо мной, прикрыл меня своим телом и получил рану, которая предназначалась мне. Он упал мне в ноги, а его кровь струёй хлынула мне в лицо. Он отдал свою жизнь, чтобы спасти мою. Думаю, никогда ещё солдаты не выказывали такую преданность, какую мои солдаты демонстрировали в отношении меня. Никогда ни одному человеку так преданно не служили его войска. С последней каплей крови, вытекавшей из их вен, солдаты кричали: «Да здравствует император!»
Я спросил его, если бы он выиграл сражение при Ватерлоо, согласился бы он на Парижский договор. Наполеон ответил: «Я бы, конечно, утвердил его.
Сам бы я не пошёл на заключение подобного мира. Охотнее, чем согласиться на гораздо лучшие условия договора, я бы отрёкся от трона; но, выяснив, что он уже заключён, я бы согласился на него, потому что Франция нуждалась в отдыхе».
13 ноября. Сэр Хадсон Лоу направил указание графу Лас-Казу уволить его нынешнего слугу и заменить его солдатом, которого он, губернатор, послал для этой цели. Граф ответил, что сэр Хадсон Лоу властен отобрать у него слугу, но что он не может заставить его (Лас-Каза) взять в услужение другого; что потеря слуги, учитывая нынешнее болезненное состояние здоровья его сына, безусловно создаст определённые неудобства для графа; но что если его слуга будет уволен, то граф не согласится с выбором нового слуги сэром Хадсоном Лоу. Капитан Попплтон написал сэру Хадсону Лоу о нежелании графа Лас-Каза принять предложение губернатора. Я же информировал губернатора о том, что солдат, которым он хотел заменить слугу графа, ранее работал в Лонгвуде, но от его услуг там отказались из-за его приверженности к пьянству. Тогда Сэр Хадсон Лоу попросил меня сообщить Попплтону, что прежний слуга графа Лас-Каза может продолжать работать у графа до тех пор, пока он (губернатор) не подыщет другого человека, которым был бы удовлетворён граф Лас-Каз. Губернатор также просил меня передать графу, что он лично займётся поиском подходящего человека. Я информировал губернатора о том, что намерен нанести визит г-ну Бакстеру, чтобы воспользоваться его рекомендациями в отношении состояния здоровья молодого Лас-Каза, которое стало внушать некоторые опасения.
По поручению сэра Хадсона Лоу передал его сообщение графу Лас-Казу. Граф мне ответил: «Если бы губернатор сообщил, что он не хочет, чтобы мой слуга оставался со мной, или что он был бы рад, если бы я уволил этого слугу, и при этом он даёт мне две недели на поиски другого слуги, то я бы немедленно простился со своим слугой и, более чем вероятно, попросил губернатора прислать мне другого; но так как он не сказал мне ни слова, я не приму нового слугу по его указанию. Он обращается со мной так, как вел бы себя капрал. Адмирал, даже если бы я был для него неприятен, никогда бы не отобрал у меня слугу из чувства мщения».
17 ноября. Рацион для Лонгвуда по приказу сэра Хадсона Лоу уменьшен на два фунта мяса ежедневно в связи с отбытием слуги, который получал лишь один фунт. Количество бутылок вина также уменьшилось на одну.
Возчики, которые доставляют в Лонгвуд провизию, рассказывают, что грязное бельё всего персонала Лонгвуда, когда его привозят в город, часто подвергается тщательному осмотру сэром Томасом Ридом. Графиня Бертран отправила в город сундук со своим грязным бельём и несколько романов, которые она одолжила у мисс Чесборо до того, как сэр Хадсон Лоу прибыл на остров. Книги были положены на бельё и сундук был вскрыт. Сэр Томас Рид заявил, что это факт явился нарушением официальных правил поведения французов на острове, и поэтому мисс Чесборо следует выслать с острова. Затем он тщательно осмотрел бельё графини, сделав ряд замечаний, недопустимых с точки зрения такта и уважения к прекрасной половине человечества.
Рассказал императору о том, что мне сообщили, что он спас жизнь маршала Дюрока во время первой кампании в Италии, когда Дюрока схватили и приговорили к смертной казни как эмигранта; что, как утверждалось, и стало причиной большой преданности Дюрока к императору вплоть до часа его смерти. Наполеон удивлённо спросил: «Ничего подобного, кто рассказал вам эту сказку?» Я ответил, что слышал сам, как об этом не раз говорил маркиз Моншеню на званом обеде. «В этой истории нет ни одного слова правды, — заявил Наполеон. — Я забрал Дюрока из артиллерийского обоза, когда он был ещё мальчиком, и покровительствовал ему до самой его смерти. Но я предполагаю, что Моншеню рассказал об этом потому, что Дюрок происходил из старого аристократического рода, что в глазах этого болвана является единственным источником заслуги. Он презирает всякого, чей аристократический род не насчитывает более ста лет, как его собственный. Это из-за таких, как Моншеню, и возникла главная причина революции. До неё такой человек, как Бертран, который стоит целой армии из одних Моншеню, не мог стать даже лейтенантом в то время, как старики, впавшие в детство, подобные Моншеню, ходили в генералах. Боже, помоги стране, которой правят люди такие, как Моншеню. В моё время большинство генералов, чьими подвигами так гордится Франция, были выходцами из класса плебеев, столь презираемых Моншеню».