Виделся с сэром Хадсоном Лоу, который заявил, что за исключением некоторых необходимых ограничений, он получил указание от правительства относиться к генералу Бонапарту с наибольшей снисходительностью, что он, как он считает, и делал. То, что были введены некоторые ограничения, так в этом генерал Бонапарт сам виноват, а также Лас-Каз. Он (губернатор) был очень снисходителен! Именно это он просил сообщить Наполеону. Вскоре после этого он заявил, что если граф Бертран показал его (сэра Хадсона) список ограничений сэру Томасу Стрейнджу, то он, губернатор, санкционирует высылку графа Бертрана с острова. Почти не переводя дыхания, он тут же спросил: не будет ли полезным привлечение сэра Джорджа Бингема в качестве посредника. Я ответил, что, возможно, оно и будет полезным, но поскольку сэр Джордж Бингем не говорит по-французски достаточно бегло, чтобы вступать в длительные дискуссии или рассуждения, то я придерживаюсь того мнения, что адмирал сэр Пультни Малькольм был бы гораздо лучшим посредником.
Сообщил Наполеону всё то, о чём просил сэр Хадсон Лоу. «Доктор, — заявил Наполеон, — когда этот человек имеет наглость сказать вам, человеку, который знает обо всём, что было сделано, что он относится ко мне снисходительно, то у меня нет необходимости говорить вам о том, о чём он пишет своему правительству».
Наполеон рассказал мне, что прошлой ночью у него был новый приступ, подобный тому, который случился 13 декабря, но на этот раз более сильный. «Сен-Дени, — сообщил он, — испугавшись, плеснул мне в лицо одеколон, приняв его за воду. Капли одеколона, попав мне в глаза, вызвали у меня нестерпимую боль и, несомненно, привели меня в чувство».
Сообщил Наполеону о том, что сэр Хадсон Лоу сказал по поводу посредничества сэра Джорджа Бингема. Наполеон ответил: «Возможно, это принесло бы некоторую пользу; но всё, что он должен сделать, так это не вести себя более как тюремщик, но просто стать джентльменом. Если кому-либо предстоит взять на себя обязанности посредника, то наиболее подходящим для этой роли был бы адмирал, ибо он независим от сэра Хадсона Лоу и к тому же является человеком, с кем я могу рассуждать и спорить. Но, — продолжал Наполеон, — этот губернатор — человек, которому нельзя верить. Когда ваш кабинет министров проявляет неискренность, стремится хитрить и ничего хорошего не намерен предпринимать, то в качестве посла или губернатора направляет такого повесу, как Дрейк, или такого человека, как Хадсон Лоу; когда же дело обстоит по-другому и ваш кабинет министров желает достичь примирения или относится к кому-либо с должным уважение, то к работе привлекается такой человек, как лорд Корнуолисс. Если бы Корнуолис был здесь, то он был бы более полезен, чем все ограничения, которые можно представить».
Далее Наполеон заявил, что считает, что для Лас-Каза было бы лучше вернуться в Лонгвуд, чем оставаться на острове в изоляции от всех французов или быть отправленным на мыс Доброй Надежды. Наполеон сказал, что я могу доложить губернатору то, что он сейчас сказал мне.
23 декабря. Сэр Хадсон Лоу находится в Лонгвуде; доложил ему то, что Наполеон сказал о Лас-Казе. Губернатор сообщил мне, что Лас-Каз хочет поставить условия до того, как вернётся в Лонгвуд. Сэр Хадсон попросил меня поехать в коттедж «Ворота Хата» и передать Лас-Казу то, о чём говорил генерал Бонапарт, но при разговоре с Лас-Казом не касаться каких-либо других тем. Я упомянул его превосходительству об обмороке, который случился с Наполеоном. «Было бы хорошо, — заявил сэр Хадсон Лоу, — если бы он провёл несколько ночей, подвергаясь приступам подобного рода». Я возразил ему, заявив, что вполне вероятно, что с ним может случиться апоплексический удар, который покончит с ним, и что, продолжая вести подобный образ жизни, он не сможет сохранить своё здоровье. Сэр Хадсон спросил меня, что может заставить его начать совершать прогулки. Я ответил, что для этого необходимо смягчить ограничения и снять те, на которые он особенно жалуется. Сэр Хадсон Лоу напомнил об опасности предоставлении свободы человеку, который уже принёс столько бед. Он попросил меня написать заключение о состоянии здоровья молодого Лас-Каза. Я ответил, что собираюсь нанести ему визит вместе с г-ном Бакстером. Его превосходительство объявил, что отправляется к графу Бертрану, чтобы поговорить с ним о жалобах французов.
Вернувшись от молодого Лас-Каза, я встретил сэра Хадсона Лоу, пребывавшего, судя по его виду, в весьма дурном настроении. Губернатор заявил, что какое-то время граф Бертран рассуждал достаточно резонно, но затем безрассудно принялся говорить о «нашей ситуации», словно то, что стало с графом Бертраном, имеет какое-нибудь последствие для Англии или для Европы; словно здесь присматривают не только за одним Бонапартом. Губернатор раздражённо заявил, что он не знает, чего это ради граф Бертран должен связывать свою «ситуацию» с положением Бонапарта.
Затем я виделся с Наполеоном. «Этот губернатор, — рассказал он, — встречался с Бертраном и высказал ряд предложений, но в такой туманной и загадочной форме, что невозможно было понять, что именно он имел в виду. Всё, о чём он говорит, лишено какой-либо ясности; и когда он неохотно говорит правду, то она вся окутана уловками и оговорками. Он вёл долгие переговоры о Лас-Казе, которые закончил тем, что утверждал, что Лас-Каз не был в тюрьме и никогда там не находился! Это человек, всё существо которого пронизано глупостью и ложью, слегка сдобренной хитростью. Может ли Лас-Каз выходить наружу из дома? Может ли видеться с кем-либо, будь то француз или англичанин, не считая его тюремщиков? Визиты врача в счёт не идут. Может ли он посылать или получать письма, которые не проходят в скрытом виде через руки его тюремщиков? В самом деле, — продолжал Наполеон, — я не знаю, что именно этот человек подразумевает под словами «находиться в тюрьме».
Какой же я был глупец, когда отдался вам в руки, — продолжал он, — у меня было ошибочное представление о вашем национальном характере. Я сам себе создал этакое романтическое представление об англичанах. К этому ещё добавился элемент гордости. Я считал ниже своего достоинства сдаться любому из тех монархов, чьи страны я завоевал и в чьи столицы входил с триумфом; и я решил довериться вам, кого я никогда не побеждал. Я сурово наказан за то хорошее мнение, которое имел о вас, и за то, что полагался на вас, вместо того чтобы сдаться моему тестю или императору Александру, любой из которых относился бы ко мне с величайшим уважением».
Я предположил, что, вполне возможно, Александр мог послать его в Сибирь. «Ничего подобного, — возразил Наполеон, — отложив в сторону другие мотивы, Александр, исходя из политических побуждений и из желания стать популярным, относился бы ко мне как к королю, отдав в моё распоряжение целые дворцы. Кроме того, Александр в своей сущности — щедрый человек, и ему доставляло бы удовольствие принимать меня по-царски; и мой тесть, хотя ему явно недостает ума, всё же он человек религиозный и не способен пойти на преступление или на применение жестоких мер, таких, какие практикуются здесь».
Вместе с г-ном Бакстером я нанёс визит Лас-Казу и его сыну. После этого визита я написал сэру Хадсону Лоу заключение о состоянии здоровья молодого Лас-Каза, закончив его рекомендацией отправить его в Европу для восстановления здоровья. Г-н Бакстер также написал заключение, подобному моему, а также заключение о состоянии здоровья самого графа Лас-Каза, в котором он утверждает, что вследствие того, что у него наблюдается расстройство пищеварения, возможно, смена тропического климата на холодный пошла бы ему на пользу, и что ему предпочтителен климат Европы.
25 декабря. Наполеон пребывает в хорошем настроении. Задавал много вопросов на английском языке, хотя он и произносит слова на французский лад, тем не менее он правильно подбирает их и применяет их в должном значении.
26 декабря. За мной послал сэр Хадсон Лоу. Нашёл его в городе. Он сделал мне замечание по поводу того, что моё заключение о состоянии здоровья молодого Лас-Каза имеет слишком большую политическую окраску: моё мнение должно относиться к тому, что может случится, если он останется в Лонгвуде, а также в заключении просматривается слишком много доброго чувства по отношению к «тем» людям. Я ответил губернатору, что я не мог отделить мою точку зрения от причины его заболевания и что он (губернатор) сам говорил, что если состояние здоровья сына Лас-Каза требует его отправки в Европу, то он (губернатор) не будет препятствовать этому. Сэр Хадсон ответил, что, конечно, он говорил, что если подобная мера абсолютно необходима, то он не будет ей препятствовать.
Затем он заговорил об ограничениях и показал мне письмо, которое, как он сказал, он намерен направить Бертрану. Губернатор попросил меня высказать моё мнение по поводу содержания этого письма. Прочитав письмо, я заявил его превосходительству, что, как я думаю, оно рассчитано на то, чтобы вызвать резкие замечания со стороны Наполеона; поскольку на самом деле оно оставляет нерешенные проблемы почти в том же состоянии, в каком они пребывали раньше, лишь номинально отменив некоторые ограничения. После недолгого раздумья его превосходительство, видимо, пришёл к такому же мнению, заявив, что он вновь вернётся к рассмотрению данного вопроса. В то же время он поручил мне сообщить генералу Бонапарту о том, что будут отменены несколько ограничений, особенно те, которые относятся к его беседам с посторонними лицами; помимо этого, границы Лонгвуда будут расширены и людям будет разрешено свободно посещать его, почти так же, как и во времена адмирала.
Информировал Наполеона о содержании моей беседы с губернатором. Наполеон заявил, что он хочет, чтобы условия его содержания на острове были почти такими же, как и при адмирале, и не более. Наполеон считает правильным и справедливым, если губернатор полагает, что он не должен разрешать посещение Лонгвуда первому попавшемуся на глаза жителю острова или какому-то пассажиру с корабля, бросившего якорь в гавани острова, или группе таких пассажиров или местных жител