Наполеон был очень недоволен ответом губернатора и в сильных выражениях заявил о своём возмущении подобным варварским поведением. Он затем попросил меня повторить ответ губернатора на переданную мною просьбу, что я и сделал на английском языке с переводом на французский, а также я повторил Наполеону то, что губернатор сказал мне относительно Лас-Каза. Когда Наполеон услыхал слова губернатора: «его долг не позволяет ему», «недоразумения» и т. д., то он воскликнул: «Опять придирки! Это тот самый язык, которым он всегда пользуется. Это же настоящее оскорбление человеческому разуму. Едва ли можно ошибиться в его намерениях. Они не что иное, как нагромождение всякого рода бесполезных придирок ко мне. Не думаю, что он позволит адмиралу выступать в роли посредника. Уверяю вас, что вся эта история всего лишь ловкая проделка с его стороны и он никогда не допустит благополучного завершения дела о посредничестве».
Затем Наполеон продиктовал графу Бертрану несколько строк с выражением протеста против поведения губернатора и попросил графа переписать письмо начисто в соседней комнате. Он обратился ко мне с просьбой передать на словах губернатору те замечания, которые он высказал по поводу его поведения, и заявил, что он надеется, что адмирал не приступит к выполнению своих возможных обязанностей в качестве посредника, пока сам полностью не вникнет в суть дела, чтобы не позволить себе стать послушной игрушкой в руках губернатора, который, возможно, будет вовсю пичкать его всякой ложью. Мне будет очень жаль, — продолжал он, — если адмирал предпримет что-либо, что окончится для него неудачей, ибо я питаю к нему глубокое уважение».
29 декабря. В восемь часов утро привезли письмо от сэра Хадсона Лоу графу Бертрану. Встретился с Наполеоном в два часа дня. Он сообщил мне, что поскольку несколько дней назад губернатор выразил пожелание ознакомиться с жалобами французов, то он поручил Бертрану направить губернатору копию списка ограничений для французов с рядом замечаний его (Наполеона) с тем, чтобы губернатор мог обдумать их и принять во внимание. Наполеон также попросил написать на обратной стороне меморандума губернатора, в котором он высказал своё мнение об отношениях с французами, следующие замечания:
«1. Та линия поведения, которой следовали по отношению к обитателям Лонгвуда в течение шести месяцев, не может быть оправдана некоторыми отдельными, отрывочными фразами, взятыми из переписки с лондонским министром. Продолжительная и обширная переписка с министром представляет собой арсенал, оснащённый всеми видами оружия.
2. Последние предписания будут рассматриваться в заливе Ботаники как оскорбительные и жестокие; что бы там о них ни говорилось, но они должны противоречить воле английского правительства, одобрившего предписания, которые оставались в силе до августа сего года.
3. Все замечания, приведённые графами Бертраном и Монтолоном, оказались бесполезными. Свободная дискуссия по этому вопросу оказалась под угрозой запрета».
Эти замечания на обратной стороне губернаторского меморандума Наполеон поручил мне передать сэру Хадсону Лоу.
«Чего он может опасаться? — спросил Наполеон. — Что я попрошу Лас-Каза написать моей жене? Он сделает это и без моего поручения. Что я поведаю ему о своём настроении и намерениях? Лас-Каз уже всё знает о них. Неужели губернатор думает, что вся Европа — это пороховая бочка, а сам Лас-Каз — искра, готовая взорвать её?»
От сэра Хадсона капитану Попплтону было прислано письмо с пометкой «срочно», предназначенное для графа Бертрана. В письме сообщалось, что «с учетом обстоятельств, при которых граф Лас-Каз был вывезен из Лонгвуда, губернатор не мог разрешить Лас-Казу попрощаться с генералом Бонапартом» и т. д. Вскоре граф Бертран и барон Гурго отправились в город в сопровождении капитана Попплтона, чтобы увидеться и попрощаться с графом Лас-Казом. Трудно привести в соответствие проявленное к ним отношение в городе с теми мерами, которые практикуются сэром Хадсоном Лоу, и с той важностью, которую губернатор придает проблеме «полного прекращения» всякой связи с Лонгвудом.
Во время завтрака французы были предоставлены самим себе, за исключением капитана Попплтона, который с трудом понимает французский язык или вообще его не понимает, когда на нём говорят бегло, как это обычно делают французы, общаясь между собой. В течение нескольких часов они оставались вместе в большой комнате, размером примерно пятьдесят футов на двадцать, прохаживаясь вдоль одной стороны, в то время как полковник Виньярд и майор Горрекер, которые были обязаны следить за ними, оставались на противоположной стороне; таким образом в действительности Лас-Казу с таким же успехом можно было разрешить приехать в Лонгвуд, и следовательно, отказ графу Лас-Казу приехать в Лонгвуд, что рассматривалось как оскорбление, относился полностью на счёт Наполеона.
Примерно в три часа дня Лас-Каз и его сын вступили на борт военного сторожевого корабля «Грифон», находившегося под командованием капитана Райта и направлявшегося в сторону мыса Доброй Надежды. К гавани его сопровождали сэр Хадсон Лоу, сэр Томас Рид и другие лица. Его дневник и личные бумаги, за исключением тех, которые не представляли какого-либо интереса, были удержаны губернатором. Накануне своего отъезда с острова он перевёл 4000 фунтов стерлингов (находившихся на хранении банкира в Лондоне) на счёт Наполеона.
На улице города я встретил проезжавшего на лошади сэра Хадсона Лоу. Поравнявшись со мной, он крикнул: «Ваши переговоры провалились».
Утром для продажи в городе Киприани привёз столовое серебро на сумму примерно в пятьсот фунтов стерлингов. Когда сэр Хадсон Лоу увидел столовое серебро, он послал за Киприани, от которого потребовал ответа, каким образом французы смогут потратить такую большую сумму денег? Киприани (хитрец, умный корсиканец) ответил: «Купив еду». Его превосходительство, изобразив на лице чувство удивления, спросил: «А что, разве вам не хватает пищи?» — «Ежедневно, в течение нескольких месяцев, мы закупаем много домашней птицы, масла, хлеба, мяса и различных других продуктов; и я должен поблагодарить начальника вашего штаба, полковника Рида, за то, что он по своей доброте не только обеспечивает меня многими продуктами, которые я хочу купить, но и за то, что он присматривает за тем, чтобы меня не обсчитывали, когда я плачу за эти продукты».
Вначале сэр Хадсон пришёл в замешательство от такого ответа; но потом, вновь изобразив на лице удивление, спросил: «А зачем вы покупаете так много масла и так много домашней птицы?» — «Потому, — ответил Киприани, — что норма выдаваемых по указанию вашего превосходительства продуктов недостаточна для того, чтобы мы оставались сытыми. Вы урезали наполовину ту норму продуктов, которую нам разрешал адмирал». Киприани затем представил губернатору детальный подсчёт необходимого для французов количества продуктов; он объяснил губернатору разницу между французским и английским образами жизни и убедительно представил расчёт по каждому продукту. Сэр Хадсон признал, что схема нормирования продуктов была составлена наспех, что он лично займётся этим делом и постарается повысить количество предметов потребления, особенно тех, в которых более всего нуждаются французы; и что с привозом очередной партии потребительских продуктов из Англии произойдет изменение к лучшему.
31 декабря. Сэр Хадсон Лоу послал за мной в шесть часов утра. Вскоре после моего прибытия он отозвал меня в отдельную комнату и в очень торжественной форме объявил, что послал за мной в связи с весьма чрезвычайным обстоятельством: вчера вечером барон Штюрмер направил записку майору Горрекеру, в которой утверждал, что некоторое время тому назад у генерала Бонапарта был обморочный приступ, сопровождаемый лихорадочным состоянием. При этом барон Штюрмер в деталях привёл тот факт, когда в лицо генерала Бонапарта плеснули целый флакон одеколона, а также описал и некоторые другие обстоятельства приступа. Барон Штюрмер хотел бы знать, действительно ли всё это было именно так, поскольку о подобных фактах было бы неплохо информировать его императорский двор.
Его превосходительство заявил, что он был очень удивлён тем, что барон Штюрмер каким-то образом мог узнать, что у генерала Бонапарта был приступ с сопутствующими тому обстоятельствами. Губернатор спросил меня, кому я об этом рассказал.
Я ответил: «Никому об этом я не сообщал, но лишь информировал вас, ваш штаб, возможно, адмирала, а также Бакстера, с которым я профессионально консультировался. Более того, в записке барона Штюрмера содержится много искажений истины, кроме того, все обитатели Лонгвуда знали, что Наполеон перенёс обморочный приступ в ту самую ночь, которую упомянул барон Штюрмер, так же как и обстоятельства, сопровождавшие приступ». После моего объяснения его превосходительство напомнил мне о необходимости соблюдать секретность и попросил написать отчёт обо всём этом деле на тот случай, если слухи о приступе генерала Бонапарта дойдут до заграницы, и тогда он сможет возразить любому неправильному отчёту о нём. Губернатор предположил, что это адмирал довёл до сведения Моншеню и Штюрмера о случившемся приступе генерала Бонапарта.
В городе виделся с адмиралом, который подтвердил, что я ничего ему не говорил о приступе, так же как и он ничего не сообщал об этом Моншеню и Штюрмеру, но что половине города было известно об этом. Я сам убедился в правоте слов адмирала, когда до отъезда из города в Лонгвуд различные лица задавали мне массу вопросов о приступе, случившемся с Наполеоном.
Вернувшись в Лонгвуд, я встретился с Наполеоном. «По правде говоря, — сказал он, смеясь, — ваш губернатор — настоящая скотина, не обладающая здравым смыслом. Его поведение в течение последних нескольких дней доказало его полную неспособность более чем когда-либо. Он примчался сюда с целой армией своих штабных работников, словно собирался взять город штурмом, схватил Лас-Каза, потащил его прочь из Лонгвуда, втайне держал его в течение нескольких недель, затем предлагал ему вернуться назад в Лонгвуд. Лас-Каз полон решимости покинуть остров.