Именно по этой причине Бурбоны приказали расстрелять Мутона Дюверне, Нея и других, потому что то, что я сотворил без какого-либо заговора, без применения силы, но в соответствии со всеобщим пожеланием страны, обернулось для них несмываемым позором.
Ещё никогда не было короля, — продолжал Наполеон, — который был бы действительно настоящим монархом для своего народа, таким, каким был я. Если бы я не обладал ни малейшим талантом, и то мне было бы легче управлять Францией, чем Людовику и Бурбонам, наделённым громадными способностями. Вся французская нация ненавидела старую аристократию и священников. Корни моего происхождения не ведут к древней знати. Я никогда особо не поощрял священников. Французской нации более всего присущи тщеславие, легкость характера, чувство независимости и своенравие, и всё это с непреодолимой страстью к славе. Французы скорее откажутся от хлеба, чем от славы. И их поведёт за собой воззвание с призывом к славе. В отличие от Англии, где пламенные речи представителей двух или трёх знатных семей могут взбудоражить население целого графства, и потом оно покорно будет разделять их точку зрения, французов следует долго и терпеливо обхаживать.
Как-то группа молодых и невежественных крестьян, — продолжал Наполеон, — родившихся уже после революции, беседовали с пожилыми и более осведомлёнными людьми о Бурбонах. «Кто такие Бурбоны? — спросил один из крестьян. — На кого они похожи?» — «Ба! Да они ведь похожи на тот старый разрушенный замок, который вы видите неподалёку от вашей деревни: как и тот замок, время их давно прошло, они уже отжили свой век».
Бурбонам придётся признать, — добавил Наполеон, — что проявляемая ими чрезмерная благосклонность к маршалам и генералам не принесёт им никаких выгод. Они должны проявлять благосклонность по отношению к народу.
Именно к народу они должны обратить своё внимание. Если они не примут мер, чтобы приобрести популярность у народа, то в дальнейшем вы будете свидетелем колоссального социального взрыва во Франции. Страна никогда не вынесет того, чтобы жить униженной и оскорблённой, как в настоящее время. Когда я услышу, что страна способна жить, обходясь без хлеба, тогда я поверю, что французам предстоит бесславное существование.
В битве при Ватерлоо ни один солдат не предал меня. Если и была тогда измена в рядах французской армии, то она существовала среди генералов, но не в среде солдат или офицеров полкового уровня; эти последние знали о чувствах каждого в их среде и очищали её от любого, подозреваемого в измене.
Ваша страна во всех своих действиях, — продолжал Наполеон, — руководствуется главным образом выгодой. С тех пор как я попал в ваши руки, я понял, что у вашей страны не больше свободы, чем в других странах. Я дорого заплатил за то романтическое мнение, которое в своё время составил о вас».
В этом месте разговора я повторил всё то, что говорил в аналогичных случаях. Наполеон покачал с сомнением головой и ответил: «Я припоминаю, как Паоли, который был большим другом вашей страны и почти англичанином, заявил, услыхав, что англичан превозносят до небес, называя их самой благородной, самой либеральной и самой беспристрастной нацией на земле: «Мягко говоря, вы зашли слишком далеко; англичане не такие уж благородные и не такие уж беспристрастные люди, как вы их себе представляете; они очень эгоистичны; они — нация купцов, которые в целом стремятся поставить своею целью только выгоду. Всякий раз, когда они что-либо делают, они всегда подсчитывают, какую выгоду получат в результате. Они самый расчётливый народ в мире». И всё это говорил Паоли, но в то же время не без того, чтобы не отдать должное хорошим национальным качествам, которыми вы в самом деле обладаете. Вот сейчас я верю, что Паоли был прав».
Затем Наполеон высказал ряд замечаний о ситуации в Лонгвуде, выразив удивление, что никому из местных жителей не пришло в голову заключить контракт на сооружение устройства для постоянного снабжения водой Лонгвуда и лагеря 53-го пехотного полка; оговорив при этом, что ему будет разрешено разбить сад в долине, посредством которого будут в избытке выращиваться овощи для продажи по низкой цене не только Лонгвуду и лагерю, но также и приходящим в гавань острова кораблям. «Здесь, в Лонгвуде, — продолжал он, — если бы вода подавалась по трубопроводу, то Новерраз с помощью двух или трёх китайцев вырастил бы достаточно овощей, в которых мы так нуждаемся. Насколько было бы предпочтительнее распорядиться общественными деньгами на поставку воды по трубопроводу этим беднягам солдатам в лагере, чем рыть канавы и рвы и воздвигать фортификационные сооружения вокруг нашего дома, как будто его вот-вот собирается атаковать целая армия. Человеку, который абсолютно не заботится о своих солдатах, никогда не следует доверять командование над ними. Солдат главным образом нуждается в воде».
Сегодня сэр Томас Рид довольно долго разглагольствовал по поводу того, что «было бы ошибочно разрешать передавать Бонапарту любые газеты до того, как они предварительно не будут просмотрены губернатором».
18 февраля. Виделся с сэром Хадсоном Лоу в «Колониальном доме». Он был занят тем, что просматривал газеты, предназначенные для отправки в Лонгвуд. Несколько газет он отложил в сторону, так как, по его мнению, они не годятся для того, чтобы их посылали Наполеону. В то же время губернатор заявил мне, «что, хоть это, однако, и может показаться странным, но генералу Бонапарту следует быть благодарным ему за то, что газеты не посылаются ему безо всякого разбора, ибо внимательное чтение статей, написанных в благосклонном в отношении него тоне, может вызвать надежды, которые, когда они в конечном счёте не реализуются, способны привести его в отчаяние; что, более того, британское правительство полагает, что не следует ему знать всё, что появляется в газетах».
19 февраля. Сэр Томас Рид усиленно занят распространением слухов в городе о том, что «генерал Бонапарт пребывает в мрачном настроении и никого не хочет видеть; что губернатор слишком хорошо к нему относится и что злодея следует заковать в цепи».
21 февраля. С транспортным кораблём «Давид» пришли новости о том, что на мыс Доброй Надежды прибыл корабль «Адольфус», в основном нагруженный железными перилами, чтобы окружить ими дом Наполеона. Заказ на перила был послан в Англию губернатором.
В Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу. Он освидетельствовал ход работ по строительству конюшни и устроил смотр часовым, расставленным на местах по его приказу. После этого он завёл со мной долгий разговор об ограничениях и границах зоны, который ни к чему не привёл.
После того как я напомнил губернатору о том, что я в некоторой степени несу ответственность перед министрами за любые неблагоприятные впечатления, которые могут возникнуть у Наполеона по поводу обращения с ним на острове, его превосходительство принялся, как обычно, выспрашивать у меня подробности моих разговоров с Наполеоном. Я в мягкой форме обратил внимание губернатора на специфическую сложность моего положения и на существующую неуместность и, более того, на невозможность раскрытия всей той информации, которого он требует от меня. В ответ на мой демарш сэр Хадсон заявил, что он понимает специфическую сложность моего положения, но в то же время мне следует предоставлять ему, и только ему, полнейшую и подробнейшую информацию о том, что и как говорит генерал Бонапарт, особенно об используемых им оскорбительных эпитетах. Ему необходимо знать всё, что происходит в Лонгвуде.
А я, будучи человеком, который так много и часто общается с генералом Бонапартом, по мнению губернатора, менее подвержен влиянию Наполеона, чем могли бы быть подвержены девяносто девять человек из ста. Моё положение представляет собой огромную важность и оно именно таково, используя которое я могу оказать большие услуги. Абсолютное молчание в беседах с кем-либо, за исключением его, губернатора, относительно того, что происходит в Лонгвуде, является настоятельной необходимостью и, более того, основным требованием в моей службе.
Затем его превосходительство сообщил мне (для того, как он сказал, чтобы продемонстрировать то высокое мнение, которое он имеет в отношении меня), что «он безо всяких колебаний готов информировать меня о том, что за деятельностью полномочных представителей союзнических держав следует присматривать с большим недоверием; что они в действительности шпионят за всем и всеми и только хотят что-нибудь вытянуть из меня, чтобы сообщить об этом своим императорским дворам; что мне нужно стараться вести себя с ними очень осторожно, так как, по всей вероятности, они сообщают своим хозяевам всё то, что я рассказываю им, как это они уже сделали, передав ему (губернатору) суть моей беседы с ними; в качестве доказательства этого губернатор напомнил мне о разговоре, который я имел с бароном Штюрмером в «Колониальном доме» 21 октября 1816 года, добавив при этом, что он удовлетворён тем, что я был осторожен в своих ремарках. Губернатор также заявил, что он написал письмо лорду Батхерсту, в котором очень благожелательно отозвался обо мне и внёс предложение о повышении моего жалованья до 500 фунтов стерлингов ежегодно».
После этого его превосходительство известил меня о том, что он получил письмо от молодого Лас-Каза, адресованное мне, которое перешлёт мне.
В тот же вечер я получил вышеупомянутое письмо в пакете, содержавшем также письмо генералу Гурго от его матери. В сопроводительной записке, вложенной в пакет, сэр Хадсон Лоу поручил мне передать это письмо генералу Гурго.
28 февраля. Наполеон провёл почти бессонную ночь. Встал с постели в пять утра и отправился в бильярдную комнату. Обнаружил его лежащим на диване. Выглядел он мрачным, пребывая в дурном настроении. Поздоровался со мной слабым голосом. Передал ему экземпляр портсмутской газеты от 18 ноября прошлого года. Прочитал в газете статью с замечаниями по поводу вероятного вреда, который будет нанесён интересам Франции свадьбой императора Австрии и принцессы Баварии, и с выводами о том, что он, Наполеон, воспрепятствовал бы этому брачному союзу даже тогда, когда при нём Франция была в расцвете сил. Наполеон подтвердил: «Это верно, я опасался последствий союза между двумя царствовавшими домами. Именно это сейчас этот союз и демонстрирует. Находясь под властью Бурбонов, Франция никогда не будет в рядах крупнейших держав. Теперь её нечего опасаться, она всегда будет слабой державой, пока во главе её этот королевский дом глупцов».