Русские уже принялись за вас, англичан; я вижу, что они запретили ввоз ваших товаров. Англия гибнет. Даже Пруссия запрещает ваши товары. Какой оборот событий для Англии! При великом Чатеме вы не позволили наиболее могущественному монарху в Европе, императору Германии, плавать его кораблям по Эско и развернуть активную коммерческую деятельность в Остенде. Это был варварский и несправедливый поступок, но, тем не менее, вы обладали достаточной силой, чтобы помешать этому, так как это не отвечало интересам Англии. А теперь вот и Пруссия закрывает для вас свои порты. Какой упадок! С моей точки зрения, единственно, что может спасти Англию, так это полное прекращение вмешательства в дела континента и вывод из неё своей армии. Тогда вы можете настаивать на всём, что необходимо для соблюдения ваших интересов, не опасаясь ответных ударов по вашей армии. Ваши морские силы превосходят морские силы всех стран мира, даже если они объединятся в одно целое; и до тех пор, пока вы будете уделять внимание главным образом этому роду вооружений, вы всегда будете могущественной державой и вас будут бояться. Вы обладаете большим преимуществом в том, что можете объявить войну тогда, когда вам это захочется, а также в том, что вы можете вести её на большом расстоянии от вашего дома. Благодаря вашим флотилиям вы можете угрожать нападением на берега тех держав, которые в чём-то противоречат вам, и воспрепятствовать их торговым связям с другими странами, не опасаясь ответного материального ущерба.
Но из-за вашего нынешнего политического курса вы теряете все эти преимущества. Вы махнули рукой на ваш наиболее могущественный вид вооружённых сил и посылаете армию на континент, где в этом виде вооружённых сил вы слабее Баварии. Вы напоминаете мне Франциска Первого, имевшего в своём распоряжении мощную и прекрасную артиллерию в сражении при Павии. Но впереди неё он расположил свою кавалерию и, таким образом, оставил свои батареи вне сражения, которые, если бы они вели огонь, обеспечили ему победу. Он был разгромлен, потерял всё и сам оказался в плену. То же самое происходит и с вами. Вы оставляете ваши корабли, которые можно сравнить с батареями Франциска, и посылаете сорок тысяч солдат на континент, где Пруссия или любая другая держава, решившая наложить запрет на ваши товары, набросится на ваших солдат и разобьет вашу армию наголову, если вы будете угрожать той державе или попытаетесь предпринять ответные меры на их запрет.
Никогда ранее не было столь глупого договора, — продолжал император, — который был подписан вашими министрами от имени их собственной страны. Вы всё отдали и ничего не получили. Все другие державы приобрели чужие земли и миллионы человеческих душ, но вы отказались от колоний. Например, вы уступили французам остров Бурбон. Более неразумного акта вы не могли совершить. Вам следует пытаться заставить французов забыть дорогу в Индию и обо всей политике в отношении Индии, вместо того чтобы оставить их на полдороге. Почему вы отдали Яву? Или Суринам, или Мартинику, или другие французские колонии? Для того чтобы избежать этого, вы должны были всего лишь заявить, что вы сохраните их у себя на те пять лет, пока союзным державам предстоит оставаться во Франции. Почему вы не потребовали Гамбург вместо Ганновера? Тогда бы вы получили таможенные склады для ваших товаров. Заключая договор, посол обязан добиваться преимуществ в любом вопросе, исходя из интересов собственной страны».
Наполеон затем заявил, что если посол Англии в Китае задаст мне какие-нибудь вопросы о его приёме в Лонгвуде, то я должен ответить, что он (Наполеон) не ладит с губернатором, и поэтому не намерен принимать посла вместе с упомянутой персоной. Если же посол желает, чтобы его приняли в Лонгвуде, то Наполеон встретится с ним, представленный графом Бертраном или адмиралом. «У меня нет никаких сомнений в том, — добавил Наполеон, — что этот губернатор сообщит послу, что я составил очень низкое мнение о том, как посол выполняет свои обязанности, и что я в целом мрачная персона; что за долгое время я привык к тому, чтобы командовать, и поэтому я недостаточно уравновешен для того, чтобы проявлять сдержанность; что со мной очень хорошо обращались, но я за это отплатил неблагодарностью. Если посол спросит вас, то вы можете сказать, что я придерживаюсь собственной манеры принимать тех лиц, которые хотят, чтобы их представили мне, что я ни в коем случае не хочу оскорбить его, но что я не могу видеть губернатора».
28 мая. Виделся с сэром Хадсоном Лоу, который довольно-таки смущённо сообщил мне, что его поведение стало предметом парламентского расследования и что я должен прочитать в газетах отчёт о предложении, внесённом лордом Холландом в палате лордов, относительно генерала Бонапарта, но что он пока ещё не получил официального отчёта об этом от лорда Батхерста. Отчёты об ответе его светлости в том виде, как они подаются в газетах, могут быть неправильными и неверными. Было бы неплохо мне сказать об этом в том случае, если генерал Бонапарт задаст мне по этому поводу какие-нибудь вопросы.
30 мая. Наполеон вызвал меня в свою спальную комнату, чтобы я объяснил ему содержание нескольких отрывков из статьи в газете «Таймс», особенно посвящённых речи, приписываемой лорду Батхерсту, в ответ на предложение лорда Холланда о содержании газетных статей относительно Наполеона. Я зачитал эти отрывки из статьи, из которой явствовало, что любые изменения, имевшие место в положении истца, были внесены ради его же пользы, что причиной уменьшения границ зоны его передвижения было стремление истца вступать в тайные сношения с солдатами и жителями острова, что он получил только одно письмо, что его контакты с офицерами и жителями острова были неограниченными и свободными, что некоторые лица проникали в Лонгвуд, изменив внешность, и т. д. и т. д. «Я удовлетворён, — заявил Наполеон, — что английский министр пытается оправдать жестокое обращение со мной со стороны парламента, своей страны и Европы, прибегая к клеветническим утверждениям. Господство лжи не может продолжаться вечно».
Мне было стыдно за самого себя, и я был готов провалиться сквозь землю, когда пробормотал объяснения речи лорда Батхерста, которые предложил мне сэр Хадсон Лоу. «Они даже хуже, — сказал Наполеон, — в «Морнинг Кроникл». В «Таймс» речь лорда Батхерста имеет вид, словно она была подготовлена в министерском офисе. Но в газете «Кроникл» речь лорда Батхерста выглядит так, словно он произнес её спонтанно, безо всякой подготовки. Я дал указание Бертрану, — добавил Наполеон, — сделать точный перевод речи, проконсультировавшись с вами об отдельных фразах и деталях языка, в смысле которых у него могут возникнуть сомнения. Лорд Батхерст проявил большую бестактность, показав или пересказав Моншеню в Лондоне содержание письма, написанного Гурго своей матери, которое старый болван раструбил здесь на острове всем и вся. Лорд Батхерст утверждает, что я получил только одно письмо, от моего брата Жозефа, что является ложью. Ему следует выступать в роли духовника, а именно: всё выслушивать и ничего не разглашать; но это лишь образец всего его возмутительного поведения. Он хочет опозорить и унизить меня. В своей речи он допустил ряд глупых шуток, смысл которых я не совсем понимаю. Однако вскоре я смогу послать ему должный ответ. Если губернатор станет расспрашивать вас, то сообщите ему всё, что я вам сказал».
Затем Наполеон заявил, что ему кажется странным, что монарх, божьей милостью рождённый для того, чтобы быть повелителем и владыкой многих миллионов людей, не может получать запечатанных писем. «Каким образом, — удивился он, — до монарха могут дойти жалобы о коррумпированном и гнусном министре, если подобное правило остаётся в силе. Если во время войны министр изменяет и продаёт свою страну, то как об этом узнает монарх в том случае, когда жалоба об этом должна проходить через руки лица, на которое она подана? Когда в его праве будет выбрать или приукрасить и исказить жалобу таким образом, чтобы она в наилучшем виде отражала его точку зрения, или вообще утаить её.
Сантини, — продолжал он, — опубликовал брошюру, которая переполнена ерундой. В ней можно найти некоторую правду, но в этой брошюре всё преувеличено. Она достаточна для того, чтобы иметь право на существование, но не достаточна, чтобы смаковать её».
31 мая. В соответствии с желанием Наполеона передал ему сделанный мною перевод письма, появившегося в газете «Курьер». Прочитав его, Наполеон высказал мнение, что письмо написано самим губернатором и что кажущаяся неточность одной части письма имела всего лишь цель скрыть истинного автора.
Я сообщил Наполеону, что в одном из номеров газеты «Курьер», присланных ему губернатором, обратил внимание на опубликованную в газете речь, авторство которой приписывается сэру Фрэнсису Бюрдетту, который обвинил Наполеона в том, что тот учредил восемь Бастилий во Франции. Наполеон ответил: «В некоторых отношениях это верно. Я учредил несколько тюрем, но они были предназначены для определённых лиц, приговорённых к смертной казни. Я не хотел, чтобы эти приговоры были приведены в исполнение, а также не мог отправить этих смертников на каторгу в заморские территории Франции, так как вы господствовали на море и могли освободить их. Поэтому я был вынужден содержать их в тюрьмах.
В этих тюрьмах содержались, — продолжал Наполеон, — несколько главарей вандейцев, шуаны и другие заключенные, арестованные за участие в мятеже и в других преступлениях. Всем арестантам был дан выбор: или идти под суд, или оставаться в тюрьме настолько долго, насколько правительство может посчитать это необходимым для безопасности государства. Дважды в году эти тюрьмы инспектировались специальной комиссией в составе государственного советника и двух судей. Каждый раз арестантам предлагался выбор; или продолжать оставаться в тюрьме, или идти под суд. И всегда они предпочитали первое. На свое содержание они ежедневно получали три франка. Ни о каких нарушениях правил в тюрьмах, — продолжал Наполеон, — известно не было. То преступление, которое приписывалось мне в той статье, в действительности было актом милосердия. Но укажите мне на ту страну, где нет тюрем. Разве их нет в Англии?»