Г-н Маннинг рассказал, что основную часть доходов великого ламы составляют подарки, полученные им от принцев и от лиц, которые верят в него. Однако временно он является подданным китайцев; что он никогда не женится, так же как и его жрецы; что тело, в которое, в соответствии с их верой, переходит дух великого ламы, определяется с помощью особых примет, известных только жрецам. Наполеон затем задал ряд вопросов, в том числе о китайском языке, о последнем посольстве Англии в Китае, о том, удавалось ли русским проникнуть в Тибет. Наполеон также поинтересовался, собирается ли г-н Маннинг публиковать воспоминания о своих путешествиях. Получив ответы на эти вопросы, Наполеон стал расспрашивать капитана Бальстона о его корабле, после чего пожелал всем доброго утра и удалился.
Я дал Наполеону экземпляр брошюры Сантини на французском языке. Он принялся просматривать её и по ходу чтения, останавливаясь на местах, которые казались ему заслуживающими внимания, делал замечания следующего рода: «правильно», «частично правильно», «ложь», «чепуха» и так далее.
Наполеон обратил внимание на то, что в брошюре его имя пишется с буквой «у» (Буонапарте). Он рассказал мне, что, когда он начал командовать армией в Италии, то пользовался буквой «у» для того, чтобы угодить итальянцам. Однако и то и другое написание его имени является в равной степени правильным. Вернувшись из Египта, Наполеон отказался от буквы «у» в своём имени. Но главы его семьи и его предки писали свои имена с буквой «у», добавляя при этом, «что важные дела начинаются с пустяка». Закончив ознакомление с брошюрой, Наполеон высказал своё мнение о ней, заявив, что «было бы лучше, если бы Сантини строго придерживался правды, которая произвела бы гораздо большее впечатление на общественное сознание, чем те преувеличения, которые он обнародовал. На самом-то деле все эти преувеличения, видимо, сфабрикованы неким писакой в Англии, так как сам Сантини не способен написать брошюру».
10 июня. Наполеон находится в своей спальной комнате. Я сообщил ему, что получил портсмутскую газету, в которой напечатаны отрывки из книги, опубликованной в Лондоне под его именем. Бегло просмотрев эти отрывки, Наполеон заявил, что в них нет ни одной строчки, написанной его пером, хотя некоторые напоминают его манеру писать. Он добавил, что в своё время некий шотландец, имя которого он не помнит, написал несколько статей настолько в его стиле, что, приехав во Францию, ему удалось добиться их публикации.
Я сообщил Наполеону, что полковник Макироне, адъютант Мюрата, опубликовал сборник различных историй о своём бывшем начальнике. «Что он пишет обо мне?» — спросил Наполеон. Я ответил, что я сам не видел эту книгу, но, как меня информировал сэр Томас Рид, автор книги плохо отзывается о Наполеоне. «О! — воскликнул, рассмеявшись Наполеон. — Это ничего не значит. Я давно привык к этому. Но всё же, что он пишет обо мне?» Я ответил, что в книге утверждается, что Мюрат приписывал поражение в битве при Ватерлоо тому факту, что в ней не должным образом использовалась кавалерия. Мюрат заявил, что если бы он командовал кавалерией, то французы одержали бы победу. «Это вполне вероятно, — согласился Наполеон, — я не мог быть повсюду, к тому же Мюрат был лучшим кавалерийским офицером в мире. Он придал бы атаке больше стремительности и больше порыва. Недоставало самой малости для того, чтобы я одержал победу в тот день. Для того чтобы прорвать оборону противника, нужны были всего лишь два или три батальона, и, по всей вероятности, Мюрат смог бы осуществить это. Я считаю, что во всём мире не было двух таких офицеров, как Мюрат в кавалерии и Друо в артиллерии. Мюрат обладал своеобразным характером. Двадцать четыре года тому назад, когда он был капитаном, я сделал его своим адъютантом и, соответственно, повышал его до тех вершин, кем он стал.
Он любил, я могу даже сказать, что он обожал меня. В моём присутствии его охватывал благоговейный страх и он был готов пасть к моим ногам. Я поступил неправильно, отстранив его от себя, так как без меня он стал никем.
Со мной он был моей правой рукой. Прикажи Мюрату атаковать и уничтожить войско противника в четыре или в пять тысяч солдат в таком-то направлении, и этот приказ выполнялся незамедлительно. Но предоставьте его самому себе, и он превращался в глупца, лишенного всякого здравого смысла. Я не могу понять, как такой храбрый человек мог стать таким трусом. Он был храбрецом только тогда, когда противостоял врагу. В такой момент он становился самым храбрым человеком в мире. Переполнявшая всё его существо бурлящая храбрость бросала его, разодетого в роскошную, всю в блеске золота одежду и с головным убором, увитым пышными страусовыми перьями, в самую гущу врагов. Как ему удавалось избежать гибели, остаётся чудом, так как он всегда оставался отличной мишенью, в которую стреляли со всех сторон. Даже казаки восторгались им, благодаря его необычайной храбрости. Каждый день Мюрат в одиночку вступал с ними в бой, никогда не возвращаясь без того, чтобы с его сабли не стекала кровь тех, кого ему удавалось сразить насмерть. Он был рыцарем, настоящим Дон Кихотом на бранном поле.
Но посадите его в кресло в кабинете, и он становился отъявленным трусом, лишённым какого-либо здравого смысла, не способным принять любое решение. Мюрат и Ней были самыми храбрыми людьми, которых я когда-либо встречал. Однако у Мюрата был более благородный характер, чем у Нея. Мюрат отличался великодушием и искренностью. В характере Нея чувствовался налёт определённой наглости. Однако, как ни странно, но Мюрат, хотя он любил меня, тем не менее, причинил мне больше вреда, чем любой другой человек на свете. Когда я покинул Эльбу, я направил к нему связного, чтобы ознакомить его с тем, что я сделал. Мюрат немедленно решил, что он должен атаковать австрийцев. Мой связной пал перед ним на колени, чтобы помешать ему сделать это, но все его усилия оказались тщетными. Он считал, что я уже являюсь властелином Франции, Бельгии и Голландии, а он должен сам добиваться заключения мира и не ограничиваться полумерами. Как сумасшедший он атаковал австрийцев вместе со всем своим сбродом и тем самым погубил меня. Ибо в это время между Австрией и мною проходили переговоры о том, что Австрия должна оставаться нейтральной. Переговорам вот-вот предстояло завершиться, и я бы тогда мог спокойно править своей страной. Но, как только Мюрат атаковал австрийцев, император Австрии решил, что Мюрат действовал в соответствии с моими указаниями, и действительно было бы трудно заставить потомков верить иначе. Меттерних заявил: «О, император Наполеон, как всегда, верен себе. Железный он человек. Поездка на Эльбу не изменила его. Ничто никогда не изменит его. Для него вопрос стоит только так: или всё, или ничего».
Австрия вступила в коалицию, и для меня всё было потеряно. Мюрат не сознавал, что моё поведение диктовалось обстоятельствами и я приспосабливался к ним. Он был подобен человеку, глазеющему в опере на меняющиеся сцены, никогда не думающему о том, что где-то позади находятся, скрытые от глаз зрителей, механизмы, с помощью которых на сцене всё приходит в движение. Он, однако, не подумал, что его уход от меня станет столь губительным для меня, иначе он никогда бы не присоединился к союзникам. Он решил, что я буду обязан отдать Италию и ряд других стран, но он никогда не предполагал, что меня ждёт полнейшая гибель».
В Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу. Он пошёл к графу Бертрану, у которого оставался некоторое время. Вечером Наполеон послал за мной. Когда я явился к нему, он сообщил мне, что сэр Хадсон Лоу посетил Бертрана для того, чтобы информировать его о том, что госпожа Холланд прислала подарки для детей госпожи Бертран, две книги для графа Бертрана, а также некоторые другие вещи вместе с письмом. Губернатор взял на себя труд лично передать все эти предметы, хотя это и противоречит правилам, предписывающим, что любая вещь для обитателей Лонгвуда должна проходить через канцелярию государственного секретаря. Губернатор уведомил графа Бертрана о том, что г-н Маннинг также оставил для него (Наполеона) несколько незначительных подарков. Губернатор хотел бы знать, примет ли Наполеон эти подарки. Губернатор сообщил графу Бертрану, что возникло ещё одно обстоятельство, имеющее несколько затруднительный характер.
Дело в том, что некий скульптор из Легхорна (Италия) вылепил довольно неудачный бюст сына Наполеона. Скульптор направил этот бюст на остров Святой Елены кораблём «Бэеринг» на хранение одному человеку, который сейчас очень болен лихорадкой. Вместе с бюстом скульптор переправил письмо, в котором его автор сообщает, что хотя его труд уже оплачен, но если он (Наполеон) пожелает заплатить за бюст больше, то он будет стоить сто гиней. Губернатор полагает, что это слишком большая сумма за плохо выполненную работу. Однако губернатор хотел бы знать, желает ли Наполеон иметь этот бюст. «Бертран, — продолжал Наполеон, — ответил, что несомненно император желал бы видеть бюст своего сына. Император сожалеет, что бюст не передан ему ранее, и что было бы неплохо прислать бюст сегодня же вечером и не держать его до завтрашнего дня. Император также был бы счастлив получить подарки г-на Маннинга. Бертран рассказал мне, что губернатор выглядел взволнованным, явно желая приписать себе большую заслугу в том, что именно он предложил выслать Наполеону все эти вещи, минуя канцелярию государственного секретаря. Губернатор не скрывал своего удивления по поводу того, что Бертран от всей души не осыпал его благодарностями за проявленную им величайшую доброту. Я не знаю, что он имел в виду, когда говорил, что сто гиней — это слишком большая сумма за бюст. То ли он был намерен оскорбить нас, то ли хотел осудить нас. Понятно, что никакая сумма денег не будет большой для отца, когда он будет платить при сходных обстоятельствах. Но у этого человека нет сердца.
Наполеон затем спросил меня, знал ли я что-нибудь об этой истории с бюстом. Я ответил, что слышал о ней несколько дней тому назад. «Почему же вы ничего не сказали мне?» Я слегка смутился и ответил, что ожидал, что губернатор пришлёт бюст. Наполеон сказал: «Мне было известно об этой истории уже несколько дней. Я был намерен, если бы мне не отдали этот бюст, выразить такое возмущение, что оно заставило бы волосы каждого англичанина встать дыбом. Я бы поведал такую историю, которая заставила бы всех матерей Англии призывать проклятия на голову губернатора, как на чудовище в человечьем обличье. Мне было известно, что его одолевали раздумья по поводу того, что же ему делать с этим бюстом, а также и то, что его премьер-министр Рид приказал разбить бюст. Могу предположить, что он консультировался с этим маленьким майором, который указал ему, что подобный поступок навсегда покроет его имя позором, или, возможно, его супруга ночью прочитала ему лекцию о жестокости подобного поступка. Однако он сделал достаточно много для того, чтобы обесчестить своё имя тем, что так долго удерживал у себя бюст