[52], или на острове взорвался какой-то пороховой склад. Во время второго толчка я немедленно понял, в чём дело, и сказал себе, что это землетрясение».
Я спросил его, слышал ли он гул, сопровождавший землетрясение. Я сказал ему, что, по моим подсчётам, оно продолжалось от шестнадцати до восемнадцати секунд. Наполеон ответил, что оно продолжалось всего около двенадцати секунд. Он упомянул, что однажды он испытал толчок землетрясения на рассвете дня на подступах к Ферраре.
Землетрясения стали темой нашего дальнейшего разговора, во время которого я сообщил о том, что один толчок землетрясения ощущался на острове Святой Елены в 1756 году, а другой — в 1782 году. Я высказал предположение, что некоторые фанатики и суеверные люди, живущие на острове, будут объяснять возникновение землетрясения тем, что здесь присутствует Наполеон. Ведь ранее португальцы утверждали, что сильный и разрушительный юго-восточный ветер, который обрушился на Мадейру в 1815-м году и наделал столько бед, когда корабль «Нортумберлэнд» стоял на рейде Фуншала, возник в связи с тем, что на Мадейру на борту «Нортумберлэнда» находился Наполеон. Выслушав мой рассказ, Наполеон от всего сердца рассмеялся и заявил, что для того, чтобы нынешнее землетрясение на острове Святой Елены вошло в историю, следовало бы, чтобы он случилось сразу же после его приезда на остров или несколько дней спустя.
Наполеон затем сказал, что, как ему сообщили, лорд Мойра потребовал двести тысяч дополнительных европейских войск в Индию. «Я не верю этому, — заявил Наполеон, — но если возникла какая-то необходимость направлять войска в Индию, то это произойдёт вследствие глупости ваших министров, уступивших Франции некоторые владения к востоку от мыса Доброй Надежды. Если же это на самом деле правда, то причиной этого решения, по всей вероятности, стали интриги некоторых французских авантюристов из числа тех, кто сейчас во множестве остались без работы и ненависть которых к вам объединилась с необходимостью найти средства к существованию, в связи с чем они стали настраивать людей народности маратхи против вас, англичан.
Вместо того чтобы уступать французам Пондишерри и остров Бурбон, вам следовало поступить так, как поступили римляне с жителями Карфагена, и сказать: «Вы не должны вызывать волнения за пределами такой-то широты», но не всегда, поскольку это было бы несправедливо, а в течение лет десяти или дольше, до тех пор, пока ваши, английские, опасения о безопасности индусов не кончатся. Я придерживаюсь той точки зрения, что уступка французам Пондишери и Бурбона будет стоить вам отправки в Индию дополнительных десяти тысяч европейцев, не улучшив при этом положения Франции, в котором она сейчас пребывает под пятой этих глупцов Бурбонов. Даже когда я был на вершине власти, я бы не дал и гроша за те владения, если бы не те надежды, которые я всегда питал, рассчитывая на то, что я выдворю вас из Индии; для осуществления этого, а также для поддержания связи с Индией, мне были так необходимы острова Маврикий и Бурбон.
Ежегодно я принимал послов от набобов и других индусских принцев, особенно от народности маратхи, умолявших меня о помощи и предлагавших выгнать вас из Индии, при том условии, что я пришлю им четырнадцать или пятнадцать тысяч пехотинцев, артиллерию и офицеров. Они обещали доставить всю свою конницу, если я пришлю им офицеров, чтобы те обучали их войска. Ненависть, которую они испытывали против вас, была просто удивительной. Ежегодно по различным каналам я получал эти предложения. Письма с этими предложениями я тайно часто получал от приезжавших ко мне через остров Маврикий на борту датских кораблей или по суше мелких торговцев. Возможно, у вас была некоторая заинтересованность в том, чтобы уступить Пондишери, полагая, что тем самым вы сможете переправлять контрабандой ваши индийские товары во Францию, используя французские суда. Но это не может послужить для вас достаточным утешением, если сравнить его с тем ущербом, который принесёт вам близость к вашим владениям в Индии соперничающей с вами нации, такой, как французская. Уступая Франции эту колонию, вы также вызываете у этой страны зависть и желание вернуть себе то, что она имела ранее в Индии. Тогда как если бы Франция ничего бы не имела, то она вскоре бы забыла о том, что когда-то у неё были какие-то владения в Индии. Вам не следовало разрешать французам или какой-либо другой стране совать свой нос за пределы мыса Доброй Надежды.
Вы должны были монополизировать для себя всю торговлю с Китаем. Вместо того чтобы собираться воевать с китайцами, вам надо было вести войну со странами, которые стремятся торговать с ними. Вы не должны были допустить, чтобы американцы направили туда хотя бы один корабль. Вы отдали Батавию голландцам, которым, вслед за французами, вы должны, и это в ваших интересах, закрыть доступ в Индию. Голландцы поглощают большое количество чая, который должен доставляться вами. Первая и главная цель любой нации заключается в том, чтобы учитывать свои собственные интересы, особенно тогда, когда другая страна стремится чего-то добиться. После моего падения вы могли получить всё, что вам заблагорассудится, но в то время, когда другие страны приобретают себе территории, вы пренебрегаете вашими собственными интересами и даже забываете заключать договора, выгодные для вашей торговли. В результате вы терпите убытки и будете их терпеть. И уловки, к которым вы прибегаете, только отсрочат чёрный день».
25 сентября. Вечером, примерно в восемь часов, Наполеон послал за мной. Нашёл его в спальной комнате. Он пожаловался на слабую головную боль, а также на боли в правой щеке, которые он, по его словам, почувствовал сразу же после выхода в сад в результате воздействия сильного ветра, помешавшего ему находиться на свежем воздухе более пятнадцати минут. Он чувствовал некоторую тошноту и во время обеда практически не прикасался к еде. После того как я порекомендовал ему то, что считал полезным, он спросил меня (как это бывало и раньше), к какому типу темперамента, по моему мнению, принадлежит он и что необходимо делать, чтобы поддерживать его здоровье в хорошем состоянии.
Я ответил, что он по своему темпераменту принадлежит к такому типу людей, которым необходимо проявление большой активности; что он должен почти постоянно проявлять и физическую, и умственную активность; что без применения и умственной и физической активности, с моей точки зрения, он долго не сможет оставаться в добром здравии; что он из тех людей, которым необходимо много двигаться. «Вы правы, — ответил император, — такой образ жизни мне был необходим всю мою жизнь, необходим он мне и сейчас, а также будет необходим до тех пор, пока мой организм будет в состоянии работать. Тренировкой ума я занимаюсь почти ежедневно, благодаря тому, что я пишу и диктую. Тренировкой тела я бы занимался даже на этом острове, если бы не находился в руках этого палача. Но при существующей системе заниматься этим мне никогда не придётся. Я никогда не позволю себе отправиться по дороге, чтобы меня встретил часовой с оскорблениями, а если я сверну с дороги, то получу и пулю в грудь».
26 сентября. Встретился с Наполеоном в девять часов утра. Он пожаловался на болезненные ощущения в нижних конечностях. Его ноги, особенно левая нога, опухли, а на лодыжках при нажатии пальцем оставались ямки. Он не чувствовал никакого аппетита. Иногда были приступы тошноты. Дёсны — рыхлые. Я рекомендовал ему, в дополнение к физическим упражнениям, продолжать есть в большом количестве противоцинготные овощи. Он не стал принимать лекарство, которое я ему посоветовал, но не по причине какого-то страха перед ним или из-за его горького вкуса, но потому, что считал, что чем больше человек принимает лекарств, тем больше привыкает к ним. «Примите однажды дозу лекарства, — заявил он, — и, по всей вероятности, потом вы будете принимать их сотнями».
Затем он в моём присутствии съел свой завтрак, состоящий из трёх редисок, небольшого поджаренного ломтика хлеба, кусочка масла и маленькой чашки кофе с молоком.
28 сентября. Встретился с Наполеоном в одиннадцать часов утра. Он был почти в таком же состоянии, как и вчера. Лодыжки — отёчные; аппетит — плохой; после вчерашнего завтрака ничего не ел. Его тело стало настолько чувствительным к внешнему воздействию даже лёгкого ветра или слабого холода, что они вызывали у него простудные и ревматические осложнения. Я предложил пригласить к нему для консультации д-ра Бакстера, обосновывая своё предложение тем, что, когда такое влиятельное лицо, находящееся в таких специфических условиях, испытывает хотя бы малейшее недомогание, то вполне разумно воспользоваться первым же представившимся медицинским советом.
Наполеон ответил: «В этом нет никакой необходимости. Если собрать вместе всех медицинских коллег Франции и Англии, то они дали бы точно такой же совет, как и ваш, а именно: заниматься верховой ездой. Я знаю сам не хуже любого врача, что именно мне нужно. Мне необходимы физические упражнения. Вызов Бакстера ко мне означал бы то же самое, что и направление врача к человеку, умирающему от голода, вместо того чтобы дать ему кусок хлеба. Я не возражаю против того, чтобы вы ознакомили Бакстера с моим состоянием здоровья, если вы захотите сделать это. Но я уверен в том, что он скажет, что мне необходимы физические упражнения. До тех пор, пока действующая система будет оставаться в силе, я никогда не стану ездить на лошади по указанной мне дороге».
Когда же я опять стал настаивать на своём, он спросил: «Что, вы хотите, чтобы меня остановил и оскорбил часовой, как он поступил несколько дней назад с госпожой Бертран в десять минут седьмого вечера, когда ещё не зашло солнце? Если бы я был на её месте, то то же самое случилось бы и со мной, так как часовой имел указания останавливать всех. Для губернатора представилась бы блестящая возможность написать об этом в Лондон, где в витринах магазинов для продажи эстампов выставили бы карикатуру на Наполеона Бонапарта, остановленного у ворот Лонгвуда часовым, нацелившим своё ружьё в мою грудь. Лондонцы посмеялись бы от души. До тех пор, пока все проблемы не будут решаться так, как они решались во времена адмирала Кокбэрна с одобрения его правительства, или пока они не будут решаться подобным же образом, я отказываюсь пользоваться верховой прогулкой.