Сколько она могла помнить, театр для нее всегда был прибежищем, и самые счастливые моменты она переживала на сцене. Когда ей было десять лет, она приняла участие в рождественской пьесе в женском монастыре в Чикаго и с тех пор знала, что будет актрисой — в день той премьеры определилась ее судьба. Это была единственно приемлемая для Катарин жизнь — та жизнь, которая имела для нее значение. В некотором смысле магическая ирреальность сцены была ее единственной реальностью. Она настолько вживалась в исполняемые роли, придавала им столько веры и глубины, что становилась неотделимой от них. Эта необычная погруженность в мир сцены, неизменная ни при каких жизненных обстоятельствах, придавала ее образам абсолютную достоверность и была одной из ее самых сильных сторон как актрисы. Игра Катарин всегда трогала, волновала и, что, может быть, более важно, убеждала. Когда она была еще студенткой, ее интерпретации классических ролей, в частности шекспировских героинь, были свежи и индивидуальны, отличаясь не только масштабностью, но и блеском.
Чарли, вахтер на служебном входе, приветливо улыбнулся Катарин и поздоровался. Обменявшись с ним несколькими дружескими словами, она спустилась по каменной лестнице в свою гримерную. Закрыв за собой дверь и включив свет, Катарин вздохнула с облегчением. Она снова была дома. В полной безопасности. Здесь никто не мог причинить ей зла.
Катарин всегда приходила в театр за несколько часов до первого звонка. Ей требовалось время, чтобы расслабиться, выкинуть из головы все посторонние мысли, отдохнуть, сосредоточиться и войти в роль Прекрасной Елены. Сегодня она пришла раньше обычного: ей нужно было побыть одной, продумать и выработать план действий на несколько последующих дней. Ей еще много предстояло сделать до кинопробы. После ленча с Франческой она колебалась, стоит ли ей ехать домой, и решила не возвращаться, поскольку приезжать максимум на час в Леннокс Гардэнс было пустой тратой сил и времени. Вместо этого она прошла через Пиккадилли, остановилась у Хэтгарда, чтобы купить несколько книг, и затем направилась в сторону Хэймаркета. Она попыталась связаться с Виктором Мейсоном из телефонной будки, чтобы передать ему информацию Эстел о «Конфидэншл». К ее разочарованию, его не было в отеле, поэтому она оставила полную намеков записку, добавив, что позвонит еще раз.
Раздевшись, Катарин задумалась об ужине, который она экспромтом выдумала в «Арлингтон Клаб». Она была уверена, что Виктор не станет возражать, поскольку в таких вопросах он полагался на нее и уже намекал, что хочет пригласить их с Франческой в воскресенье поужинать. Вместо этого он даст небольшой прием, думала она, накинув махровый халат и усаживаясь на кушетку, чтобы снять уличную обувь. Аккуратно убрав одежду в шкаф, Катарин отыскала небольшой блокнот и карандаш и направилась к туалетному столику, чтобы набросать черновой список приглашенных. Это будет Виктор. И конечна Николас Латимер, думала она с язвительной усмешкой. Еще Франческа, Эстел и она сама. Ей нужны были по крайней мере еще три человека, возможно, даже пять, чтобы составить интересную компанию. Ким и граф отпадали, поскольку в воскресенье вечером они возвращались в Йоркшир. Катарин на некоторое время задумалась, чертя карандашом в воздухе и размышляя о друзьях, которых можно было бы пригласить. Джон Стэндиш, который мог бы насмешить и развлечь, тоже был далеко. Уже год он жил в Нью-Йорке, работая на Нельсона Эверн в его частном банке на Уоллстрит. Однако можно было позвать Шэнд-Эллиотов, если…
Послышался легкий стук, и она удивленно посмотрела на дверь.
— Кто там? — спросила она.
— Катарин, это я, Норман, — ответил из-за двери костюмер Терри.
— Входи, дорогой! — воскликнула она, приветственно улыбаясь. Однако улыбка тотчас исчезла, когда Катарин увидела его лицо.
Норман, обычно бодрый, веселый и жизнерадостный, как радующийся приходу весны лондонский воробей, был чем-то непривычно подавлен, и в его светло-карих глазах застыла тревога. Катарин мгновенно почувствовала его состояние: он проскочил в гримерную с необычной быстротой и опасливо закрыл за собой дверь. Нервозность сквозила и в той неестественно напряженной позе, в которой он застыл у двери.
— Норман, что случилось? — воскликнула Катарин, выпрямившись на стуле и устремив на вошедшего взволнованный взгляд. — У тебя очень расстроенный вид.
Он резко кивнул.
— Да, случилось. И, слава Богу, я нашел вас. Я миллион раз звонил вам на квартиру. Даже сбегал туда и оставил записку в почтовом ящике. Потом я решил зайти в театр, хотя почти не верил, что застану вас здесь.
— Но скажи мне скорее, что же произошло? — нетерпеливо потребовала Катарин, слегка повысив голое. Она почувствовала, что неожиданно в ней поднимается волна настоящей паники — настолько растерянным и подавленным выглядел костюмер.
— Т-с-с-с… Не так громко, — предупредил Норман. — Это Терри. Он попал в серьезную переделку, и мне нужна ваша помощь, Катарин. Прямо сейчас.
— В переделку, — эхом повторила Катарин. В ее широко раскрытых глазах читались сейчас самые мрачные предчувствия, потому что Норман буквально излучал сигналы бедствия. — В какую переделку?
— Ну, начать с того, что он мертвецки пьян. Ему сейчас море по колено, — прошептал он так тихо, что Катарин едва расслышала. — Не могли бы вы одеться и сходить со мной в Олбани? По дороге я вам все расскажу.
— Ну конечно, — сказала Катарин, сразу вставая.
Она взяла из шкафа одежду, зашла за ширму и оделась за несколько секунд. Подняв голову и вопросительно посмотрев на Нормана, она спросила:
— Терри настаивает на своем выходе сегодня, да?
— Да, болван такой, — ответил Норман, скривившись. — Он в таком состоянии, что этого нельзя допустить. — Он посмотрел на часы. — Почти четыре часа. У нас еще три часа, чтобы привести его в порядок. Если это не удастся, я постараюсь каким-нибудь образом устранить его, и сегодня сыграет актер из второго состава.
Глаза Нормана остановились на лице Катарин. Он выглядел очень озабоченным, и в его голосе прозвучали тревожные ноты, когда он произнес:
— Если Терри и выйдет на сцену, вся тяжесть ляжет на вас, Катарин. Боюсь, весь спектакль окажется на ваших плечах. Ему понадобится любая помощь, которую вы только сможете оказать. Вы должны будете подсказывать, вести его, покрывать промахи — в общем, буквально тащить через весь спектакль. — Он криво улыбнулся. — Это будет непросто, Катарин. Вам придется собрать всю вашу силу, способности и изобретательность, чтобы скрыть его состояние от публики.
Сердце Катарин упало, но она ответила на ровный взгляд Нормана таким же ровным и уверенным взглядом. Хотя на ее лице было встревоженное выражение, она взяла легкий и бодрый тон:
— Да, я понимаю, о чем ты говоришь, Норман. Но мы подумаем об этом позже. Пошли!
15
Превосходный беллетрист Николас Латимер очень любил себя в роли зрителя. Он откидывался на спинку кресла, погруженный в молчание, наблюдал и выносил увиденное в компьютер своей памяти для последующего использования в своей работе. Однажды, несколько лет назад, одна приятельница заявила ему, что терпеть не может иметь друзей среди писателей, поскольку они, как она убедительно заявила, «постоянно подглядывают за вами, чтобы вывести все это в своих книгах». Тогда он разразился смехом, но сейчас неожиданно вспомнил ее слова и был вынужден признать ее правоту.
В этот раз он снова был зрителем и знал, что получит наслаждение от сцены, которая вот-вот должна была разыграться перед ним. Естественно, свои впечатления он припрячет до поры до времени, а в нужное время они попадут на его машинку.
Антиподы — Виктор Мейсон и Майкл Лазарус — были блестящими соперниками, что усиливало драму. Оба они были готовы, как гладиаторы, ринуться в бой и драться до последнего. Ник улыбнулся своей изрядно мелодраматичной аналогии, сочтя ее несколько искусственной. С другой стороны, многое было поставлено на карту. Фигурально выражаясь, если ты не умеешь обращаться с кинжалом, лучше его из ножен не вынимать.
Инстинктивно он чувствовал, что Виктор одержит победу. Он улыбнулся игре слов: Виктор и виктория — победа. Детская игра, но он ничего не мог с собой поделать. Слова всегда были его наркотиком, а старые привычки нелегко ломать. Виктор одержал верх еще перед встречей с Лазарусом. Лазарус не понимал этого, потому что не знал о встрече с Элен Верно, которая передала жизненно важную для них информацию. Лазарус, по-видимому, считал, что в состязании по армреслингу он одержит победу хотя бы потому, что именно в его руке была чековая книжка.
Ник был поражен, когда Виктор сказал ему, что они встречаются с Лазарусом в холле отеля «Риц». Попить чайку. Бог ты мой, попить чайку! Когда он спросил Виктора, почему тот выбрал такое не совсем обычное место, тот сдержанно рассмеялся и заметил:
— Кажется, Наполеон как-то заметил, что если ему предстоит сражение с противником, то место и время предпочитает выбирать он сам. Он верил, что это дает ему преимущество. Так и я.
Ник кивнул, в очередной раз удивившись разносторонности познаний Виктора, и сказал:
— Да, это был Наполеон. Но почему в таком месте, где всегда полно народу, детка?
Еще один сдержанный смешок, и Виктор продолжил объяснения:
— Когда мы окажемся в тупике, а мы неизбежно окажемся в тупике, я не хотел бы выталкивать его взашей из своего номера, и в такой же степени не хотел бы, чтобы он меня выставил из своего офиса. А так, на нейтральной территории, каковой является «Риц», он вынужден будет поумерить свой пыл. В отеле он вряд ли позволит себе один из своих знаменитых; приступов ярости.
Ник кивнул и промолчал, но подумал: здесь ты ошибаешься, вполне даже может. Лазарус, насколько он слышал об этом человеке, был совершенно непредсказуем.
Итак, они сидели втроем в четыре часа пополудни здесь, в изолированном углу отеля «Риц», среди покрытой позолотой мебели, пальм в кадках и элегантных женщин в шляпках. Исключительно светские и очень цивилизованные люди, подумал Ник и подавил в себе приступ неоправданного веселья. В Майкле Лазарусе не было ничего слишком уж светского и цивилизованного, несмотря на его безукоризненную рубашку, хорошо сшитый костюм и налет благородной сд