– Ну, пока! – помахала Ника. – Жаль, что нам в разные стороны.
– Ага, – согласилась я. – До завтра.
Я шла вприпрыжку. Думала, как расскажу бабушке о репетиции, если… папы дома не будет. А потом попыталась представить лицо Эмиля и поняла, что не могу. Я вспоминала тонкий нос, высокие скулы, губы. Но в портрет кусочки пазла никак не складывались.
– Бу! – Сзади кто-то резко схватил меня за плечи.
– Дурак, что ли? – толкнула я Габидуллина. – Напугал!
Приятное послевкусие от сегодняшнего дня в школе мгновенно улетучилось.
– Ты откуда взялся? У нас уроки давно закончились, – пробурчала я.
– Тебя ждал! – наигранно сказал Габидуллин.
– Очень смешно. Лучше бы в той стороне ты жил, а не Ника, – процедила я сквозь зубы.
Габидуллин шёл рядом и болтал всю дорогу. А я думала: вот бы папы не было дома. Очень хотелось поделиться радостью. А разделить её могла только бабушка.
Я скользнула в подъезд, довольная, что наконец-то отвязалась от Габидуллина, и влетела на второй этаж.
В квартире было тихо. Впрочем, как и всегда. Понять, кто дома, – невозможно, пока не проверишь.
Я повесила ветровку и заглянула в первую комнату. Бабушка дремала на диване. Я пошла дальше. В кухне на плите стояла кастрюля – мама приготовила обед и уехала на работу. Я подошла к папиному кабинету. Дверь закрыта. Я прислушалась. Тихо. Я толкнула дверь.
– Вера, не сейчас! – выпалил, не оборачиваясь, папа. – Очень важный вопрос, не отвлекай.
Я вздохнула. Мысленно сказала «привет» и пошла к себе.
У моей радости будто отключили звук. Я прислушивалась к себе, но больше не чувствовала той бури эмоций, которая бушевала у меня внутри совсем недавно.
Репетиция. Владус. Ника. Эмиль. Всё стало каким-то далёким, словно и вовсе было не со мной.
Я воткнула наушники и включила любимую подборку. Музыка потекла по телу успокоительным. Стало чуть легче. Я достала скетчбук, взяла карандаш и залезла на подоконник. В голове туман, что рисовать, я не знала и просто стала штриховать белый лист. Монотонно водила рукой, пока он не стал серым. Медитация сработала.
Я уставилась в окно и начала снова прокручивать в голове сегодняшний день. Походку Владуса, быструю и широкую, как его голос. Пустой актовый зал, обычно забитый людьми, но сегодня принадлежащий только нам. Никину улыбку на прощанье. Эмиля.
Это имя звучало в голове так звонко. Как нота. Высокая и чистая. Э-миль.
Глава 7Расширяем диапазон
– Сперва распоёмся. – Репетицию Владус начал со своего любимого «А-а-А-а-А».
Мне нравилось наблюдать за ним. Скулы, нос, лоб, словно выточенные искусным мастером. Выразительные черты. Строгий взгляд. Но когда Владус начинал петь, всё менялось. Лицо становилось мягким, подвижным. Внутри у меня всё замирало. Мне хотелось петь так же, как он. Легко. Без надрыва, без перепадов в голосе.
– Чтобы петь без переломных нот, нужно правильно расширять диапазон. – Владус посмотрел прямо на меня, и я на мгновение засомневалась, не сказала ли я это вслух. Или Владус умеет читать мысли?!
– Мы будем учиться переходить из грудного регистра на фальцет. Для этого должно быть хорошо поставленное дыхание и гибкие связки. Разомнём их.
Владус отошёл к кулеру и налил себе воды. Воспользовавшись паузой, Ника обхватила себя за шею и начала её массировать, видимо, изображая, как разминает связки.
Мне нравилось всё, что происходит. Стоять рядом с Никой на сцене, смотреть, как она дурачится, слушать Владуса и повторять то, что он вытворяет с голосом.
– Выполним упражнение. С закрытым ртом. Быстро взлетаем голосом снизу вверх и опускаемся сверху вниз.
Голос Владуса зазвучал внутри него, было похоже, как невидимым смычком водят по невидимой скрипке. Владус замолк, приглашая заиграть наши скрипки.
– Теперь то же самое с открытым ртом.
Мы повторили.
– Теперь поскулим, как щенок, начиная с самой высокой ноты, которую только можете взять. Звук направляем назад, а не вперёд.
Я не смогла сдержать улыбки, но Владус этого не заметил, он был погружён в музыку. Он был сам – музыка.
– А сейчас пробуем петь с широко открытым ртом.
И я старалась делать всё, что он говорит.
Мы долго распевались. Потом пели – одну и ту же песню снова и снова. Репетиция пролетала как один миг. Но мне было мало.
Я чувствовала, как в горле становилось горячо. Связки разогревались, словно я выпила большую чашку тёплого чая. И это тепло разливалось по всему телу, ещё долго согревало меня целиком.
Глава 8Трудно дышать
Неделя стала отсчитываться у меня от среды до среды. С пятницы до понедельника тянулась, как плавленный на бутербродах сыр. Но потом!
С Никой мы теперь всё время ходили вместе. Оказалось, с ней можно болтать не только про репетиции. Она всегда знала, что задано. Смешно изображала Габидуллина. И здорово рассказывала о камнях, которые они собирали с папой. Никогда бы не подумала, что буду с интересом слушать про магматические породы и вулканическое стекло. А ещё. Я рассказала ей про Эмиля. И по вторникам Ника шла со мной невзначай прогуляться мимо актового зала.
Чаще всего дверь была закрыта. И тогда мы стояли и слушали, как бренчит скромная гитара, грохочет выскочка-барабан и загадочно перебирает клавишами электронное пианино.
Среда была особенным днём. Я не помнила, как пролетали уроки. Но после пятого Владус неизменно появлялся в коридоре и, поравнявшись с нами, расплывался в улыбке.
Мы мало разговаривали. Всё заполняла музыка. И Владус весь был в ней. За Ольгыгой я такого не замечала. Если бы не урок музыки, который она вела, я бы в жизни не сказала, что она как-то с ней связана. О музыке Ольгыга говорила ровно, без огонька, и на уроке мы частенько скучали… Может, если бы ещё в началке она сказала мне, что у меня есть голос, всё давно было бы по-другому… Мы вообще на музыке мало пели, больше разговаривали и иногда совсем не про ноты или композиторов. Ольгыга могла пол-урока отчитывать Габидуллина, а ещё любила прочитать нам лекцию о том, как тяжек учительский труд.
Владус больше молчал. Лишь время от времени он давал нам короткие рекомендации и размахивал длинными руками, показывая, как извлекать звук. Но эта его улыбка говорила больше, чем все слова на свете. Она подбадривала. Поощряла. Обозначала участие совершенно чужого человека, которому почему-то очень хотелось, чтобы у нас получилось. Эта улыбка была оценкой, маяком. Мы с Никой могли без ошибок понять, когда спели хорошо, а когда репетиция прошла не очень.
Дома про мои музыкальные занятия узнали где-то через месяц. Всё не было подходящего момента рассказать. То папа занят, то мама слишком погружена в свои мысли. А недели две домой вообще возвращаться не хотелось, не то что с кем-то разговаривать.
Папа почти не выходил из кабинета, даже ужин забирал туда. Но не тогда, когда мама разогревала еду, а уже когда она уходила из кухни. А мама в эти дни была похожа на робота. Строгала салат, забрасывала бельё в машинку – резко, отрывисто, как будто запустили механическую программу. И на лице – никаких эмоций. Бабушка, и без того незаметная, напоминала тень. Часто лежала и только грустно улыбалась, когда я заглядывала в комнату.
Знаю, что мама этого не любит, но я набралась смелости и спросила: «Вы поругались?» На мгновение в её лице что-то изменилось, брови взлетели, но тут же снова встретились у переносицы: «С ним нельзя поругаться!» Мама разорвала упаковку гороха и перевернула в контейнер. Горох забарабанил по пластику, и из банки вырвалось облачко белой пыли.
Точно. Поссорились. Лучше бы они вспылили. Покричали друг на друга и, выпустив пар, снова сидели за ужином вместе. Но это мучительное безмолвное противостояние длилось вечность. Дома было трудно дышать.
Глава 9Рыба в воде
Когда я наконец сказала, что пою в школьной группе, мама зачем-то уточнила, успеваю ли я делать уроки, а папа только пожал плечами: «И есть польза от этих занятий?»
Я потом долго про это думала. Что полезного в том, чтобы петь?.. Многие у нас в классе занимаются английским с репетиторами. Кого-то возят на фигурное катание и футбол в спортшколу в соседнем районе. Калинин с Ладушкиным – наши отличники – ходят на программирование. И тут никаких вопросов. Английский и программирование наверняка пригодятся в жизни, спорт нужен для здоровья. А петь в школьной группе – это вроде развлечение?.. Трата времени, которое лучше использовать для учёбы…
Но я ещё никогда не чувствовала себя так, как на репетициях. Словно раньше я была рыбой без воды, которая беззвучно открывала рот, хватая воздух, а потом меня вдруг запустили в аквариум.
Когда я брала в руки микрофон и включалась музыка, всё менялось. Я не испытывала стеснения, как в классе, когда меня вызывали к доске. Мне даже, наоборот, нравилось, если на меня смотрят. Но больше всего я любила момент, когда закончился проигрыш и нужно поймать мгновение, чтобы вступать, включать голос.
Мне нравилось брать ноту за нотой – выше, выше, точно забираешься в гору, но тебе это совсем не трудно. С каждым новым шагом всё легче и легче дышать, потому что воздух здесь свежий и чистый. А остальные там, внизу, смотрят удивлённо и с восхищением – как это у неё получается?!
С Владусом было легко. Хотя добряком его не назовёшь. Он, скорее, был строгим. Немногословный, сдержанный, но, когда я начинала петь, лицо его менялось. Оно уже было не гипсовым, а скорее, из пластилина – мягким, податливым. Все углы сглаживались. Владус кивал в такт музыке, и ноздри его расширялись, как будто он пел вместе со мной, не открывая рта.
А может, так хорошо было не из-за музыки?
С Эмилем мы по-прежнему почти не виделись. Если Сергей Горелов оказывался всегда и везде – на каждой перемене, в каком бы кабинете мы ни занимались – его всегда было много. Он громко шутил, сам хохотал, задевал одноклассниц, препирался с учителями. То Эмиль был невидимкой. Если мне удавалось увидеть его хотя бы один раз за день, то день я считала удачным. Но даже когда встретить его не получалось, мне хватало просто знать, что он есть. От мыслей о нём всё внутри наполнялось, и рыбке в аквариуме хотелось плыть быстро-быстро, махая крыльями-плавниками.