Из-за прожекторов, которые били прямо в глаза, я на мгновение ослепла. Несколько секунд не могла собраться с мыслями. Когда глаза немного привыкли, я всмотрелась в темноту за краем сцены. Зал был полным!
Я ощутила себя инфузорией-туфелькой, которую разглядывают под микроскопом. Сотни глаз смотрели на Нику и меня.
Пока ребята устанавливали инструменты, прошла вечность. Наконец музыка заиграла. Я глотнула воздуха и облизнула пересохшие губы.
Кружит Земля, как в детстве карусель, —затянула Ника.
А над Землёй кружат ветра потерь,
Ветра потерь, разлук, обид и зла.
Им нет числа.
Им нет числа – сквозят из всех щелей…[8] – подхватила я.
В конце следующей строчки я должна была подняться на октаву выше. Во время репетиций я делала это сотни раз. И если не задумывалась об этом, то переход давался мне без труда, но сейчас время замедлилось и мысль о том, что я не возьму высокую ноту, просвистела неуловимой стрелой. Я почувствовала, как похолодели кончики пальцев, но, испугавшись ещё больше, что собьётся дыхание, глотнула воздух, закрыла глаза и запела:
…В сердца людей, срывая дверь с петель…
Я взяла ноту чисто, без надрыва. Воображаемая стрела взмыла вверх, стремительно пронеслась и попала точно в яблочко. И дальше я уже ни о чём не думала. Только пела.
…Круша надежды и внушая страх,
Кружат ветра, кружат ветра…[9]
Когда мы запели припев, в зале вдруг начали хлопать. Этот шум заглушил музыку. На секунду мне показалось, что я потеряла тональность. Но отдельные хлопки вдруг соединились, слились в звучный аккомпанемент – подхватили наши голоса, понесли их.
Я почувствовала, как невероятно мощный поток прошёл сквозь меня. Голос словно отделился и летел всё выше и выше, и я слышала его будто со стороны.
Когда музыка смолкла, зал взорвался аплодисментами. Сначала они были быстрыми – восторженными, потом превратились в размеренные – благодарные и ещё какое-то время не умолкали.
Мы с Никой нырнули за толстый занавес, оставив на сцене мужскую половину ансамбля «Веро-Ника»… Но ни название, ни то, с какими причёсками мы выступали, уже не казалось важным. Теперь я знала, каким мощным инструментом может быть голос.
Глава 23Просто эмоции
На ступенях Молодёжного центра меня догнал Денис.
– Тебе передают, что у тебя красивый голос. – Он сунул мне огромного мягкого медведя, который едва поместился у меня в руках.
– О-о-о! – Ника сделала большие глаза и заговорщически пихнула меня в бок.
– Девочки, садитесь. – Никин папа успел добежать до машины и подъехать прямо к зданию, чтобы мы не замёрзли без шапок. – Да тут ещё один пассажир! Для такой игрушки отдельное посадочное место нужно.
– Подарки от поклонников, – улыбнулась Никина мама, когда мы сели. – Девочки, вы чудесно выступили! Слышали, как зал вас поддерживал?!
Но я уже не могла думать про выступление. Я теребила в руках мохнатую игрушку. Мне хотелось верить, что это Эмиль, но на душе лежала неподъёмная гиря, ведь я на сто процентов знала – подарки от самого Дениса.
Он мне совсем не нравился. Невзрачный, угрюмый. И внешность такая – не поймёшь, что у него на уме, хорошее или наоборот.
– А если это всё-таки Эмиль, а?! – Ника потрепала медведя за уши, пытаясь меня подбодрить.
Она светилась от радости. Родители всю дорогу хвалили её, говорили, как здорово, что в школе появился Владимир Устинович, и жалели, что не взяли Федю, чтобы он увидел триумф сестры.
Никин папа довёз меня до подъезда и помог вылезти вместе с медведем из машины.
Мама и папа были дома. Ещё в коридоре я поняла: что-то происходит. Мама говорила очень эмоционально, но замолчала, едва я открыла дверь в кухню.
– Привет… – Родители смотрели на меня растерянно – я застала их врасплох.
– Говорите! Я – в комнату. – Я сделала движение, чтобы закрыть дверь.
– Подожди, Вера! – Мама прожгла меня взглядом.
Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. В висках застучало.
– Вера! – мамин голос был ледяным. – Мы скоро переедем.
Это прозвучало оглушающе. Словно на дорогу внезапно выскочила машина и дико засигналила в шаге от меня, предупреждая, что ещё мгновение – и сшибёт меня с ног.
Как это переезжаем? Кто мы? Всей семьёй? Или мама и папа разводятся, так же, как родители Полины? Они что, меня уже поделили? Решили всё, ни о чём меня не спросив!
Папа вдруг вышел из кухни, будто ему всё это тоже не нравилось, и я случайно спасла его от мучительного разговора.
– Я не хочу переезжать! – я с трудом выдавила слова, пытаясь затолкать обратно подступающий к горлу комок. – У меня ансамбль! У нас выступления!
– Обсуждать тут нечего! Иди, делай уроки. Завтра в школу. – Мама схватила полотенце и начала перетирать мытые тарелки.
Мой голос словно улетел в пустоту. На секунду я даже замешкалась, может, я только подумала? Хотела сказать, что я против, но не произнесла вслух.
– Я не хочу переезжать! – повторила я, глотая слёзы.
– Разговор окончен. – Мама резко поставила на стол тарелку, чуть не разбив, и закрыла дверь прямо у меня перед носом.
Я знала этот испепеляющий взгляд, холодный голос, эти стремительные решения. Она злилась на папу. В такие моменты я старалась не попадаться ей на глаза. Потому что она хотела уколоть. Больнее, чем это сделал он. Но не его, а почему-то меня…
Я забежала в комнату и бросилась на кровать. Я рыдала сначала беззвучно, уткнувшись медведю в живот, а потом громко, не сдерживая себя, чтобы мама услышала. Я хотела, чтобы она сказала, что погорячилась. Чтобы обняла меня. Но в комнату никто не пришёл.
Я лежала на кровати, не двигаясь, и смотрела, как по потолку расползались тени, когда под окнами проезжала машина. Был вечер. Уроки я не доставала. И даже не раздевалась. Я лежала в темноте и чувствовала, как сон затягивает меня в свою нору. Я засыпала, пытаясь успокоить себя тем, что это просто эмоции. Что мама остынет и всё останется как прежде.
Глава 24Шоколадки любишь?
– С оружием тоже нужно знать, как обращаться! – Марьюшка выхватила клеевой пистолет, которым размахивал Габидуллин, изображая, что целится в окно. – Прожжёшь себе руку, а мне отвечать? Кто ещё не клеил? Этому гражданину всё равно клей только для игры.
Настя Синичкина из «Б» класса подняла руку, и Марьюшка отдала ей пистолет Габидуллина.
Я нажимала на курок, выдавливая прозрачные липкие капли на стекло, и впечатывала большим пальцем одно за другим кофейные зёрна.
– Ты с Полинкой-то общаешься? – нарушил моё погружение в себя Габидуллин. – А то, может, тоже собираешься перейти за ней в другую школу?
Почему Габидуллин спросил об этом, как будто что-то знает. Или то, что мы собираемся переезжать, написано у меня на лице.
– Габидуллин, клей свою вазочку! – Я придвинула к нему пустую стеклянную банку, которую он даже не брал в руки. – Ты зачем вообще сюда ходишь, если ничего не делаешь?!
Габидуллин качнулся на стуле, сгрёб со стола горсть кофейных зёрен и начал пересыпать из руки в руку.
– Ты чего такая злая? На сцене вчера совсем другая была. Да, кстати, Верун, ты круто поёшь!
Прозвенел звонок, сообщая, что отведённое на творчество время вышло.
– Кто не успел, оставляем работы здесь, доделаем в следующий раз. Так, всё за собой убираем! – Марьюшка схватила за рюкзак собирающегося свалить Габидуллина. – И вы, молодой человек, не забудьте собрать с пола зёрна, которые рассыпали.
Дальше по расписанию английский. С Никой мы в разных группах, а мне срочно требовалось рассказать ей, что Габидуллин вчера прогулял уроки, был на концерте и слышал, как мы поём.
Я одна поднималась по лестнице на третий этаж, когда увидела, как в рекреации между этажами Габидуллин болтает с… Денисом.
И тут меня как будто ударило током. Габидуллин???
Устроенный по необъяснимым законам, аппарат памяти тут же подкинул отчётливое воспоминание: конец учебного года, у нас чаепитие. На столе песочное печенье, солёные рыбки, которые я не ем, и шоколадка. Полина несколько недель как с нами не учится. Мне радостно, что впереди каникулы, и тоскливо оттого, что даже не с кем об этом поговорить. Я отламываю по клеточке от прямоугольной плитки, не замечая, съедаю всю шоколадку и осматриваюсь, пытаясь понять, есть ли свидетели моего преступления. Ловлю на себе взгляд хихикающего Габидуллина: «Что, Верун, шоколадки любишь?!»
Нет, нет, нет! Не может быть! Это совсем не Эмиль. И даже не Денис. Это всё Габидуллин! Он следит за мной. Он знает, что мы переезжаем. Откуда??? И тут сквозь меня снова прошёл электроразряд.
А что, если в медведе какое-нибудь устройство для прослушки?! Я стала прокручивать, о чём мы говорили с Никой после концерта, что было дома. Когда я вспомнила разговор с родителями, мне опять стало не по себе. Я еле досидела английский. И когда Зиночка отпустила нас пораньше, не стала ждать Нику, а побежала домой.
Глава 25Мягкий синтепон
Быстро стянув обувь, я влетела в комнату. Медведь сидел на кровати, приветливо улыбаясь. Я схватила его и начала сжимать живот, лапы, голову. Я яростно прощупывала податливое игрушечное тело, пытаясь обнаружить диктофон или что-то такое. А потом схватила ножницы и распорола ему брюхо. Из шва, как из рваной раны, полезли внутренности – мягкий белоснежный синтепон – точно такой торчал из старых одеял, отправленных на дачу.
Я заплакала. Медведь сочувственно смотрел на меня. Но сомнения снова нахлынули. Я схватила растерзанную игрушку и вышвырнула из комнаты.
Я рыдала и не слышала, как домой вернулась мама. Она зашла ко мне, держа потрёпанного медведя за лапу. Села на кровать, обхватила руками мою голову и тоже заплакала.