— Яволь, херр гауптман! — ответил так и стоящий рядом со мной немец.
Судя по отсутствию у ефрейтора хоть какой-то реакции на перипетии нашего интересного разговора, на русском он знал только слово «Молчать». Сняв с нас веревки, немец принес из дальнего угла подвала пару деревянных ящиков. И снова застыл рядом как истукан.
— Вот только, Светлана Алексеевна, впредь попрошу обращаться ко мне «херр гауптман» или «херр Фогель»!
— Как скажете, херр гауптман! — кротко ответила Света. Но голосок у нее буквально звенел…
Усевшись с относительными удобствами, я начал массировать запястья, а Света первым делом поправила одежду и волосы.
— Я так понимаю, что вы из полка «Бранденбург-800»? — небрежно спросил я — следовало непрерывно долбить Птицына разнообразной фигней, чтобы он не успевал тщательно фильтровать развешиваемую ему на уши лапшу.
— Вы удивительно информированный человек! — натужно улыбнулся гауптман. — Само существование нашего подразделения является тайной.
— Секрет Полишинеля! — снова подыграла мне Света.
— Что-то не верится! — ехидно сказал бывший белогвардеец. — Ну, для примера… Расскажите штатное расписание нашего полка!
— Легко! — усмехнулся я. — Подразделение, первоначально именовавшееся 800-й строительно-учебный батальон особого назначения, было сформировано 10 января 1940 года. Наименование «строительно-учебный» было присвоено для конспирации. В начале своего «трудового пути» подразделение состояло из четырех рот. Роты дислоцировались в четырех населенных пунктах, впоследствии место дислокации одной из рот — город Бранденбург-на-Хафеле — дало название всему подразделению. Но уже 1 июня 1940 года батальон был развернут в 800-й учебный полк особого назначения «Бранденбург», наименование «учебный» — по-прежнему для конспирации. Сейчас полк состоит из трех батальонов, дислоцирующихся опять-таки раздельно — в Бранденбурге, Вене и Дюрене.
— А-а-а… — прохрипел гауптман.
Он даже с лица взбледнул, сука, так ему моя инфа «понравилась». И как таких нервных в диверсанты берут? Чтобы окончательно добить эту белогвардейскую мразь, я добавил невинным тоном:
— Первым командиром полка «Бранденбург» был майор Кевиш, затем майор фон Аулок. А с 30 ноября 1940-го подразделением командует подполковник Пауль Хелинг фон Ланценауер. А сказать, за что три месяца назад обер-лейтенант Зигфрид Граберт получил Рыцарский крест Железного креста?
Стоящий рядом ефрейтор, услышав и узнав знакомые имена, тоже занервничал и начал переминаться с ноги на ногу, посматривая то на нас, то на своего командира. Прямо как застоявшийся жеребец перед случкой.
— Мне добавить еще что-нибудь, господин Фогель? — елейным голоском буквально пропела Света. Вот ведь умница!
— Нет! Благодарю! Достаточно! — только секунд через двадцать сказал гауптман. И добавил по-немецки: — Берунге дих, Вилли, дас зинд унзере![39]
Ефрейтор перестал стучать копытами и снова встал неподвижно, словно манекен.
— Признаться, вы меня удивили! — тихо и задумчиво проговорил Фогель спустя пару минут. — Но… откуда?
— В управлении Абвера есть несколько наших агентов, Фогель!
— Что?! — вскинулся гауптман. — Как?.. Кто?.. Вы знаете, кто они?
— Увы, нет! Разве что могу намекнуть — слышал от начальства, что один из наших «кротов»[40], завербованный еще в двадцатые годы, ныне занимает должность руководителя отдела «Зет»[41], но фамилию его не упоминали. — Я как можно небрежней пожал плечами.
Снова наступило долгое молчание.
— Я даже боюсь представить, какой еще информацией вы обладаете! — тихо сказал Фогель-Птицын. — Теперь я понимаю, почему большевики так прикрывали ваше перемещение… И все же… Можете что-то сообщить о своей миссии?
— Вы кажетесь мне человеком чести, херр гаупт-ман! — откровенно соврал я. — Поэтому я немного приоткрою завесу секретности вокруг нашей совместной операции… Итак… Еще в ноябре 1939 года председатель Харбинского отделения РОВСа генерал-лейтенант Вержбицкий доложил председателю Дальневосточного (Девятого) отделения Союза генералу Дитерихсу о том, что…
Дальше я понес лютую пургу, искусно компилируя почерпнутые из Библиотеки сведения о деятельности РОВС, фрагменты читанных в юности шпионских романов и собственные фантазии «на тему». Получалось, что белоэмигранты с Дальнего Востока решили, что Сталин начал возрождение Российской империи и решили ему помочь техническими ресурсами и военными кадрами. В СССР были направлены инженеры для налаживания производства уникальных новинок, в частности бронетехники, и офицеры, способные обучить бойцов Красной Армии этим пользоваться. Среди этих людей были и мы с Батом. Уже минут через пять «развешивания на ушах лапши» Фогель-Птицын начал смотреть на меня глазами подыхающего от запора суслика, а через десять минут прервал мой монолог словами:
— Простите, князь, это совершенно не мой уровень компетенции! Всю эту ценную информацию вам необходимо передать подполковнику Ланценауеру. А лучше — непосредственно адмиралу Канарису! Я видел, что два месяца назад под Слуцком наделал один-единственный большевистский танк — вы ведь именно его имели в виду, упоминая «уникальные технические новинки»?
— В том числе и его, Фогель! — кивнул я, просто ликуя в душе. — Это же какую замечательную «дезу» мне удалось протолкнуть. Но тут же мне взгрустнулось — ведь после этого «вброса» надо было еще как-то выбраться из цепких лапок фашистского прихвостня.
— Господа, сейчас вас накормят и напоят! — обрадовал нас гауптман. — По всем вопросам обращайтесь к ефрейтору Кнааку, я сейчас его пришлю — он немного знает русский язык. Старина Вилли останется с вами, для вашей же безопасности. Вилли, ласс зи нихт рунтер![42]
— Не доверяете, Фогель? — усмехнулся я.
— Если вы, князь, дадите мне слово чести, что не будете пытаться сбежать…
— Даю слово чести! — покладисто сказал я.
— Хорошо! Вас пока не будут связывать! — мерз-ко хихикнул гад. — Я оставлю с вами всего двух человек — а они у меня в группе самые дисциплинированные. Ну, если вы понимаете, о чем я, князь…
— Не будут мстить за убитых товарищей и покушаться на честь Светланы Алексеевны? — предположил я.
— Именно, дорогой князь! — мило улыбнулся Фогель. — У вас будет два часа, чтобы отдохнуть и оправиться. Потом мы поменяем точку дислокации. А после наступления темноты попытаемся выбраться из города. Гефрайтер Кнаак, цу мир!
Подошел уже знакомый ефрейтор, приносивший Фогелю-Птицыну «трон». Тут я обратил внимание, что на нем висит мой пояс с пистолетом Ярыгина. Получив необходимые инструкции, Кнаак выдал нам из своих запасов по упаковке «Кнэкеброта» и ломтю сала в целлофановой упаковке. Не густо, блин! «Запивон» состоял из кружки воды, сильно пахнущей ржавчиной.
После «приема пищи» прошло всего полчаса от силы, а не обещанные два, но Кнаак и Вилли жестами заставили нас со Светой встать и погнали куда-то по подземному переходу, который, как мне показалось, уходил на глубину — вскоре ощутимо похолодало, а под ногами зачавкала грязь. В пляшущих лучах фонарей были видны мокрые, темно-красные, облезлые, какие-то неприятные на вид, словно освежеванные, кирпичные стены и довольно высокий сводчатый потолок. Светлана смотрела на все это с немалым удивлением. И это она — местный житель, что уж говорить обо мне!
Коридор привел нас в небольшой подвал жилого дома — он был завален сломанной мебелью и какими-то неопрятными тюками, от которых сильно несло прелостью. По деревянной лестнице с крутыми узкими и шатающимися ступенями мы вышли на свет, в запущенный садик, где полудикие яблони перепутались с гигантскими кустами сирени. Я и Светлана едва успели проморгаться после темноты и вдохнуть свежего, хотя и пахнущего гарью воздуха, как эти два чертовых балбеса-ефрейтора буквально вцепились в нас и потащили. Как выяснилось через пять минут — в очередной подвал. Затем эти подвалы и дворики стали меняться с калейдоскопической частотой.
В шестом или седьмом по счету подполье немцы наконец-то остановились. Вилли приспустил штаны[43] и начал спокойно, никого не стесняясь, мочиться, даже в сторону не отошел, а Кнаак на ломаном русском велел нам садиться в углу, возле пролома в потолке, откуда падал столб бледного света и свисала изодранная ковровая дорожка.
Едва мы отдышались, как к нам подошел Фогель-Птицын.
— А вы, господа, действительно весьма важные персоны! — с хмурым видом сказал гауптман. — Час назад из города вернулись наблюдатели и сообщили — полк внутренних войск НКВД начал тотальное прочесывание Минска — оцепляют квартал и проверяют каждую щель. А чтобы пресечь несанкционированные передвижения по улицам, на всех перекрестках установили усиленные пушечными броневиками и станковыми пулеметами посты пограничников. Серьезно за нас взялись! Боюсь, что уходить придется уже сейчас, не дожидаясь темноты, иначе клетка захлопнется! И еще… простите, господа, но вас придется связать! Кнаак!
Ефрейтор принес веревки, но связали нас в «легком» режиме — руки спереди, не сильно затягивая узлы. Едва нас «зафиксировали», как прозвучала команда «Форвертс» и диверсанты снова тронулись в путь. На этот раз — легкой трусцой. Опять мы двигались по подвалам и заброшенным дворикам, но через час вышли не в очередное подземелье, а в полуразрушенный цех какой-то фабрики.
Крыша сгорела и рухнула, одни колонны торчали повсюду, как скорбные трубы Хатыни. Иногда из-под завалов горелых досок выглядывали станины брошенных или полуразобранных станков, перекрученные короба вентиляции и прочий хлам.
— Форвертс! — ткнул меня кулаком в спину Кнаак, и мы вслед за немцами бегом, едва не поломав ноги в кучах мусора, пересекли «коробку» разбомбленного цеха. Оказавшись на большом фабричном дворе, где были разбросаны пустые дощатые ящики и исписанные, исчерканные, изорванные листы бумаги, диверсанты приблизились к воротам, покореженным близким взрывом.