— С удовольствием! — Я не стал разочаровывать хлебосольного «хозяина». — Наливай!
— Это мы мигом! — обрадовался Наметов и вытащил уже знакомую мне флягу. Быстро плеснув по полстакана, молодой командир вопросительно посмотрел на меня: все ли правильно сделал?
— Все нормально, Серега! Давай! — Я взял свой стакан и сказал тост: — Ну, за победу! За НАШУ победу!
Махнув водочки, мы принялись неторопливо закусывать. При этом Наметов как-то странно на меня поглядывал, постоянно опуская глаза, словно стесняясь своего интереса.
— Ну чего ты пялишься, Серега? Я ведь знаю, что ты спросить хочешь: как я в живых остался? Верно?
— Да, тащ комиссар… — Серега смутился. — Ведь снаряд у вас аккурат между ног рванул! Даже тела не осталось!
— А тело улетело на добрых три десятка метров и приземлилось в какой-то воронке! — усмехнулся я — опять сказка про белого бычка, обман хорошего человека. Но, увы, — рассказывать правду я не имею права. — И через три дня тело благополучно нашлось.
— Выходит, я вас все-таки не довел? — пригорюнился Наметов. — Не выполнил задания!
— Не переживай — ты и твои погибшие парни сделали все, что могли! Довели до своих! Начали бы меня на том поле искать — сами бы сгинули.
— А почему же мне потом не сообщили, что вас все-таки нашли? Я до самого вчерашнего дня переживал, себя винил! — с обидой сказал Наметов.
— А не могли тебе ничего сказать, Серега! — пожал я плечами и откинулся на стенку купе. Водка и сытная еда подействовали — меня уже довольно прилично расслабило. — Потому как сами не знали, что я жив!
— Как это? Раз нашли, то должны были сообщить!
— Нашли! Только опознать меня не смогли — контузия, частичная потеря памяти, а документов никаких. Ну, меня и отправили в медсанбат, там подлечили. А на днях меня генерал Бат случайно встретил и узнал. И ко мне при его виде память вернулась!
— Ух ты! — восхищенно сказал Наметов. — Неужели такое бывает?
— Всякое бывает! — веско сказал я и процитировал фразочку из культового фильма: — «Голова — предмет темный и исследованию не подлежит!» Давай-ка, капни еще своего нектара, выпьем за то, чтобы пуля мимо пролетела!
Опрокинув еще по полстакана и схрумкав огурец, я вспомнил о кое-каком обстоятельстве.
— Серег, оружие и снарягу с убитых диверсантов вы куда дели?
— Так, гм… — почему-то смутился Наметов. — Себе оставили! Ну, большую часть, конечно, сдали… Пулемет, винтовки… А автоматы и пистолеты забрали! — и добавил запальчиво: — А что, имеем право! Законный трофей!
— Да я тебя и не упрекаю, Серег! — махнул я рукой. — Что с бою взято, то свято! Я про другое: на одном из диверсантов висел пояс с пистолетом. И пояс необычный, и пистолет…
— А! Так вы про этот?! — дернул плечом Наметов и полез в лежавший рядом вещмешок. На стол между луковицей и чесноком лег мой «Грач» с тактическим поясом. — Неужели ваш?
— Мой! — кивнул я. — Подарок от генерала Бата. Это пистолет Ярыгина. Новая разработка, прототип. Заметил, что он под немецкий девятимиллиметровый патрон сделан?
— Конечно! И магазин аж на восемнадцать патронов! — восхищенно сказал Наметов. — Мечта диверсанта! А пояс и кобура — настолько все продумано — достать запасной магазин или выхватить пистолет можно за секунду, на ощупь! С кобурой, конечно, мне повозиться пришлось — не сразу догадался, что там специальная защелка есть.
И старший лейтенант с легкой досадой пододвинул ко мне пистолет. Пододвинул всего на пару сантиметров, но чувствовалось — он с ним попрощался. Попрощался с вещью, которой откровенно восхищался. Я почувствовал себя злобным стариком, отнимающим у ребенка надкусанный пряник.
— Ты это, Серег… — Я смущенно кашлянул. — Забирай его себе! Дарю! Тебе он реально нужнее!
— Но как же, тащ комиссар? Это же прототип? — обалдело спросил Наметов.
— Ну и чего? Что с того? Скоро такие десятками тысяч штамповать будут! — весело ответил я. — Ничего особенно секретного в нем нет — схема построена на базовых принципах пистолетостроения, если так можно сказать! Эту схему чуть ли не сам Джон Браунинг придумал!
— Немец? — уточнил Наметов.
— Нет, американец! — рассмеялся я. — В общем, Серега, владей стволом на страх врагам, на зависть людям! Считай, что я тебя своей властью наградил за мое двойное спасение! Пусть у тебя на память обо мне хоть что-то материальное останется…
— Спасибо, тащ комиссар! — Наметов буквально схватил со стола пояс с кобурой, словно предполагая, что я могу передумать. — Классная машинка, спасибо!
И старший лейтенант принялся восхищенно крутить «Грач» в руках.
— Когда будешь на стене Капитолия расписываться — черкани и мое имя! — с усмешкой глядя на восторги молодого парня, получившего классную игрушку, сказал я.
— Где расписываться? — машинально переспросил Наметов.
— А, не важно! В нужный момент вспомнишь! — вяло отмахнулся я. — Что-то разморило меня, пора на боковую, но еще одно дело осталось… Помнишь того немецкого офицера, которого мы в лесу отпустили?
— Конечно помню! — Наметов сразу посерьезнел, убрал пистолет в кобуру и сел прямо, глядя мне в глаза. — Мне потом пришлось несколько раз рапорт писать, припоминая малейшие детали разговора. И даже лично с наркомом беседовать. Начальство вроде бы поняло, что это была вербовка, но… Что с нее толку — имени-то вы не сообщили, а под словесное описание, сделанное с моих слов, чуть не половина немецких офицеров подходит — в Вермахте пруд пруди худощавых полковников средних лет с серыми глазами.
— Прости, Серег! Недодумал! — покаялся я. — Не сообразил, что со мной по пути может… э-э-э… несчастный случай произойти! Вот потому сейчас я и решил исправиться! Доставай блокнот, записывай!
Старший лейтенант быстро достал командирскую сумку и извлек из нее толстый блокнот в кожаном переплете и карандаш.
— Его имя — Рейнхард, фамилия — Гелен. Звание ты правильно запомнил — полковник. Работал в немецком генеральном штабе, был личным адъютантом начштаба генерала Франца Гальдера. Участвовал в разработке плана «Барбаросса». В настоящее время занимает должность начальника отдела генштаба, который занимается армейской оперативной разведкой на советско-германском фронте. Его служба работает параллельно с другими фашистскими спецслужбами — Абвером адмирала Вильгельма Канариса и политической разведкой Вальтера Шелленберга. Это очень умная сволочь. Поймал я его на любви к фатерлянду — ему не понравилось будущее Германии, о котором я ему подробно рассказал. У них случится засилье приезжих из Африки и Ближнего Востока, а канц-лером будет баба. Ты пиши, пиши, Серега! Не надо на меня так смотреть! — улыбнулся я. — Передашь эту биографическую справку наркому, а уж товарищ Берия сам сообразит, что мои слова про будущее означают — он в курсе!
Серега, по-юношески высунув кончик языка, старательно записывал.
— И вот еще что: пусть тот, кто пойдет с ним на контакт, назовется Максом Отто фон Штирлицем! — пошутил я.
— А как это пишется? — оторопел Сергей. Я продиктовал по буквам. Наметов тщательно зафиксировал и поднял голову от блокнота. — Что-то еще?
— Насчет пойманного мной командира диверсантов… Поручик Птицын, он же гауптман Фогель… — призадумался я. — Вы его, конечно, пробейте до донышка — он, сука, должен много знать. Но вот потом… потом было бы неплохо его отпустить!
— Как отпустить?!! — ошалело спросил осназовец.
— Побег ему организовать, но так, чтобы он был уверен, что сбежал сам! — припечатал я. — Прострелить ему при этом какую-нибудь часть тела для достоверности, но аккуратно — так, чтобы он до своих хозяев добежать сумел, но бойцом бы уже не был!
— А… зачем? — после довольно долгой паузы спросил Наметов.
— Видишь ли, Серега… Я этому гаду такой качественной лапши на уши навесил, что он, если вернется и эту пургу своим начальничкам в уши вдует, поднимет неслабый переполох в немецком разведсообществе. При этом сам будет искренне считать мое вранье истинной правдой — ведь я давал ему информацию в условиях, исключающих хоть какой-то подлог и двойную игру.
— Понял… — медленно произнес Сергей. — Но это, конечно, на усмотрение наркома!
— Ну все! — устало потянулся я. — Вроде все дела переделал… Давай еще по пять капель и пойду я спать!
Наметов разлил по стаканам остатки водки, и мы молча выпили, поминая павших товарищей.
— Как ваши раны, тащ комиссар? Не беспокоят? — участливо спросил старший лейтенант.
— Беспокоят, но вполне терпимо! — ответил я.
Действительно, после укола каким-то обезболивающим и двухсот грамм водки боли я почти не чувствовал. Пожилой уставший врач на вокзале прочистил и зашил небольшое пулевое отверстие на бедре, а на вчерашней ране просто поменял повязку.
— Ладно, дружище, пойду я!
И я снова крепко пожал Наметову руку. Так, словно видел его в последний раз.
Было у меня предчувствие, что и в этот раз мне не удастся доехать до Сталина. Поэтому я уже и не переживал — вернулся в свое купе, рухнул на полку, сунул под голову свернутое одеяло, закрыл глаза — и как растворился.
Снилась какая-то муть — вроде как я устроился на приборостроительный завод, хотя ни черта не понимал в производстве авиационных гирокомпасов, и это ощущение неумехи, занявшего чужое место, преследовало меня. А разбудил сильный толчок.
Вагон качнуло, и в то же мгновение стекла в окне вышибло близким взрывом. Пыль и дым ворвались в купе, мигом лишая его приватности и уюта.
Света вскрикнула, подскакивая.
— Осторожно! — громко сказал я. — Стекло!
Сморкалова встряхнула одеяло, и осколки осыпались на пол. Я последовал ее примеру, встал и выглянул в окно — уже рассвело, поезд несся вдоль сплошной стены деревьев. Взглянув вверх, я обнаружил в небе силуэты нескольких самолетов — двухмоторные «Юнкерсы-88», — никакие лаптежники-пикировщики наш поезд уже бы не догнали — у них боевой радиус не более 400–500 километров. Один за другим бомбардировщики заходили на поезд и сбрасывали бомбы в пологом скольжении. Мимо! Мимо! Еще раз мимо! Бомбы рвались рядом с полотном дороги, разворачивая насыпь и засыпая вагоны осколками, но поезд продолжал мчаться дальше. Видимо, попасть в движущуюся цель не так-то просто!