м английским, которые с трудом могли произнести простейшее предложение на английском. В Европе такого нет. Потому что там все ездят и общаются, конечно. И в школах язык преподают его носители. И ударение делают не только на чтении и понимании, а равным образом на разговоре.
— В Бар-Илане вы тоже, наверное, подрабатывали английским, когда учились, — стипендии же вечно не хватает!
— Да. Я преподавал в разных школах, натаскивая старшеклассников на аттестат зрелости, а также учил английскому всю пожарную бригаду Бней-Брака. Рядовые пожарники не были особенно радивыми учениками, но зато офицеры старались вовсю: им нужно было срочно подготовиться к международной конференции пожарных в Лондоне. Вернувшись, они отчитались, и я был горд и за них, и за себя: не ударили ученики лицом в грязь!
— Евгений, с обычной точки зрения ваше решение стать предпринимателем выглядит как-то странно: вы преподавали в университетах и в Англии, и здесь, в престижных учебных заведениях — и создали собственные курсы по изучению английского языка. По натуре вы человек академичный, неделовой. Что же возобладало? Материальные соображения?
— На самом деле это неверно, что академичность и деловитость несовместимы, это только внешне так может показаться. Вот я — и, кстати, мои друзья и коллеги в ирландском и британском отделениях колледжа, которые помогли мне разработать мою методику, — мы все прекрасно эти вещи совмещаем. Мы экспериментируем, создаем новое, уникальное, занимаемся подлинным творчеством, учитываем индивидуальность и личные запросы студентов — иными словами, сочетаем теорию с практикой, концептуальную систему с бизнесом. На Западе такое сочетание уже давно принято и популярно.
— Вашиученики в основном репатрианты?
— Половина русскоязычные, половина сабры[14]. Вы, наверное, хотите спросить, зачем репатриантам занятия английским при их-то денежных заботах. Конечно, есть среди них и такие, кто просто хочет наконец-то освоить язык, осуществить свою мечту, но они в меньшинстве. Подавляющему большинству английский необходим в чисто практических целях: подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости, поступить в университет, сдать тесты в самом университете, попасть на нужную работу по специальности, когда и место вроде есть, да без хорошего английского на него не берут. Или, если и берут, то не продвигают. Овладение английским для них — жизненно важная задача. От этого зачастую зависит все профессиональное будущее человека. Скажем, врач. Если бы я был репатриантом, я бы скорее пошел к врачу западного профиля, свободно читающему самую последнюю и актуальную медицинскую литературу и свободно общающемуся по-английски, нежели к русскоязычному врачу. А теперь представьте себе пациента-израильтянина — я уже не говорю о европейцах и американцах, — конечно же они предпочтут современного врача. Современный врач в первую очередь тот, кто владеет английским. И вообще, сегодня любой специалист в любой области читает, понимает (на слух, не только при чтении!) и говорит по-английски, без этого просто немыслимо. Русские специалисты в этом отношении выглядят, увы, довольно бледно, чтобы не сказать постыдно. Слишком многие из них на разных этапах своей карьеры, вкладывая максимальные усилия в то, чтобы преуспеть профессионально, еще не поняли, что без английского никто их заслуги по-настоящему не оценит.
— Вы, по всей видимости, испытываете удовлетворение от того, что помогаете людям в их первых шагах в стране? Помимо того, что это для вас заработок, это еще и увлекательная творческая задача.
— Несомненно. Я испытываю огромную радость, когда благодаря моей помощи кто-то устроился на работу, кто-то окончил университет, кто-то… женился или вышел замуж, у меня была пара и таких случаев, когда человек познакомился, но без языка общение не получалось, а с языком получилось. И, кстати, для меня нет разницы, помог ли я репатриантам в их первых шагах или коренным израильтянам — особенно из бедных семей, когда родители вкладывают последние деньги в будущее детей… На днях мне позвонила одна моя бывшая студентка, Далия, вот из такой семьи, марокканской, бывшей на социальном обеспечении. Я ее готовил на психометрический экзамен в университет, даже скидку она у меня получала. Она позвонила, чтобы поблагодарить, поделиться хорошей новостью: она закончила вторую степень и принята на докторат. Не представляете, как я был за нее рад, — и рад, что в ее успехе есть и моя лепта. Кстати, это далеко не единственный случай, я поддерживаю дружеские отношения со многими прежними своими студентами, они звонят, присылают открытки или весточки по электронной почте. Порой кто-то даже приходит, предварительно позвонив, конечно, чтобы не помешать занятию, не сорвать, Боже упаси, суггестогипнопедического сеанса…
— Чего-чего?
— Виноват, проговорился, это часть моей методики, может быть, о ней пару слов позже… Так вот, месяц тому назад позвонил и пришел Александр, живущий теперь в Новой Зеландии и приехавший навестить родных. Он сказал, что сразу же по приезде в Веллингтон вспомнил мое предупреждение, — что в новозеландском произношении стерлась разница между английскими звуками «е» и «и». Но, опять-таки, согласно моей выучке, он не пошел у местных на поводу, а говорит на «правильном» английском, соблюдая различие между звуками. Мы вспоминали его занятия со мной — как он начал с самого нуля, но с очень высокой мотивацией («Хочу свободно говорить через три месяца!» — ни больше, ни меньше), шутили, вот такая была приятная встреча… Кстати, приходят ко мне не только репатрианты и коренные израильтяне: только что у меня закончил заниматься молодой священник из Эквадора. Вот с ним было довольно трудно общаться, потому что иврита он не знал, а английский у него был рудиментарный. Но он схватывал быстро, так что все получилось хорошо.
— А как он к вам попал?
— Моя школа в самом центре города, напротив тут монастырь, и уже не первый раз приходят оттуда люди. Просто этот случай был особенно необычным — и географически (Эквадор!), и в смысле сложности преподавания. Система преподавания иврита репатриантам и преподавания английского в некоторых центрах подходит далеко не каждому. Уже все это знают, и все исследования это однозначно подтверждают, но не хотят признаваться: слишком много денег и рекламы вложено. Детей еще можно научить языку, не переводя слова и не объясняя языковых структур, но для взрослого человека это нереально. В ульпанах по крайней мере объясняют грамматику иврита, а метод обучения в некоторых школах английского — не более, чем соблазнительная мечта, согласно которой человек, не знающий языка, просто садится в класс и слушает, потом якобы начинает понимать, потом якобы начинает говорить — при этом говорить правильно! Заметьте, что коренных израильтян с высшим образованием, реалистов до мозга костей, не ищущих чудес, вы в таких школах не увидите, они совершенствуют свой английский по-другому и в других местах. Я во всем этом лишний раз убедился со своим эквадорцем. Мне надо было объяснить ему слово «крыша». Я показал пальцем вверх. Он решил: Бог. Я объяснил — по-английски, — что нет. Это он понял, но тогда решил, что я хочу сказать небо, потом воздух, потом потолок. В конце концов он принес маленький англо-испанский словарик — всего на несколько занятий, потом в нем отпала надобность, и все пошло гораздо эффективнее. И это при том, что относительно необходимости грамматики не было никаких разногласий, студент с самого начала просил ее объяснять. В общем, если вам кто-то скажет, что овладеть таким сложным языком как английский можно только слушая и пробуя говорить, без анализа строения языка, не верьте. И уж тем более это нереально в неанглоязычной стране, в Израиле, например, где вас окружает не английский, а иврит. Конечно же, если человек попадает в Америку или Великобританию, он намного быстрее начинает говорить на английском, — так же, как русские репатрианты здесь на иврите, даже с минимумом ульпана (иврит, кстати, по сравнению с английским довольно легкий язык), но, тем не менее, если он не учит его как следует, то до конца своих дней говорит с ошибками. Мы это видим, вернее слышим, в американских фильмах о мафии, где старые мафиози, почти всю жизнь прожившие в Штатах, говорят неграмотно. Другое дело, что при нашей методике анализ языка занимает второстепенное место, являясь как бы составной частью разговора, но это не значит, что без него можно обойтись.
— Вы говорили, что как раз с грамматикой у репатриантов дела обстоят лучше.
— Поэтому со многими из них задача прямо противоположная. Пассивное владение — да, оно есть, и часто совсем неплохое, но едва только требуется сказать несколько слов, как тут же возникают трудности. С ними в первую очередь приходится работать над преодолением психологического барьера, они стесняются говорить неправильно, — а порой и правильно! Эта стеснительность очень мешает. Даже люди, окончившие в России институты иностранных языков, — я уже говорил, что ко мне приходят учиться и такие, — изъясняются совершенно ненатурально, по-книжному, так, как на самом деле никто ни в какой англоязычной стране не говорит. Их поймут, но на самом деле они произведут на аборигенов такое же впечатление, какое на русских людей сегодня произвел бы человек, заговоривший языком эпохи Тургенева… Английский, несомненно, самый великий из языков, самый богатый и гибкий. Он требует постоянного внимания к его сложной этимологии, к его уникальной системе времен и фонетическим колебаниям, требует тщательного наблюдения за его непрерывным развитием…
‹…›
— Вот вы говорите о вашей методике. В чем она заключается?
— Она представляет собой сочетание более традиционной оксфордской, вобравшей в себя лучшие элементы различных методологических разработок, и психолингвистики, преподавания языка посредством целого ряда психологических моментов, как универсальных, так и индивидуальных «ключиков» к личным вкусам и интересам каждого отдельного студента. Вряд ли имеет смысл долго рассказывать в газете об этом подходе — и сложно, и есть такая вещь как профессиональная тайна. Упомяну лишь, что перед тем, как я начал писать докторскую диссертацию по английской литературе в Лондонском университете, я закончил вторую степень по психологии здесь, в Бар-Иланском университете. Так что опыт у меня и в той, и в другой области.