Наши переводческие «авантюры» научили меня думать. И это главное. И именно это сделало меня тем, кем я стал сегодня.
Я не могу представить себе, какой была бы моя жизнь без этого человека, — лучше даже не пытаться…
Надеюсь, что Вы сохраняете бодрость духа, несмотря на обстоятельства, может быть, и вопреки им.
Джастин Люмли. «Работа с ним обогатила меня»[18]
Я познакомился с Евгением Дубновым в 1976 году в колледже Королевы Марии (Queen Mary College) при Лондонском университете, где он делал свой докторат. Мы оба участвовали в двух спектаклях, которые поставило русское отделение (на русском языке). В постановке пьесы «Дядя Ваня» Евгений блестяще исполнил роль профессора Серебрякова, несмотря на свою молодость.
В 1980 г., около года спустя после окончания колледжа, я случайно столкнулся с ним в кинотеатре. Мы договорились о встрече в кафе отеля «Блумсбери», откуда нас вскоре выставили, — владелец кафе посчитал наш заказ слишком скромным.
Какое-то время мы с Евгением работали над переводом некоторых его стихов, а потом я уехал из Лондона и несколько лет преподавал английский в Греции. Контакт между нами возобновился лишь в 2004 году. Евгений меня «откопал» (его собственное выражение) без помощи интернета — через колледж и мою маму, которая, по счастливой случайности, не успела сменить место жительства.
Так началась серия наших летних встреч, которые продолжались до 2015 года, когда проблемы со здоровьем начали ограничивать способность Евгения к путешествиям. Мы встречались почти ежедневно, вначале в кафе на площади Рассела (Russell Square), позднее в отеле «Интернационал», где он обычно снимал комнату. В промежутках между встречами у нас происходил постоянный обмен электронными письмами, которые включали редакторскую работу, но они никогда не могли заменить совместного сидения над текстами и их шлифовки на месте.
Я помог с переводом нескольких его стихотворений, но основное внимание мы уделяли прозе. (У Евгения теперь была вся нужная ему помощь в переводе стихов — небольшой круг талантливых поэтов.) Мы же с ним работали над большим циклом его коротких рассказов, где главным героем был чаще всего Юра, студент факультета психологии Московского университета (в 1970 году или около того). Некоторые из них были опубликованы в североамериканских журналах, публикующих литературные обозрения. Мне было очень жаль, что рассказы о Юре так никогда и не появились в виде полноценного сборника. Юра также является центральной фигурой в полноформатном романе «It Alters All Appearances» («Это все меняет»), который повествует о периоде, проведенном им в Британии, — на фоне шпиономании времен «холодной» войны.
Евгений часто использовал свой личный опыт: детские впечатления лет, проведенных в Таллине и Риге, студенческие годы в Москве, где у него начались трения с КГБ, и, наконец, переезд в новую страну и связанные с ним травмы адаптации. Его проза никогда не была скучной или предсказуемой. Мне всегда не терпелось узнать, чем закончится рассказ и о чем будет следующий. Стать его первым читателем всегда было честью для меня.
Вначале у меня случались поползновения усовершенствовать его прозу в ущерб точности перевода. (Имеются две школы отношения к переводу: одна считает, что ты должен улучшить оригинал насколько это возможно; другая утверждает, что если оригинал слабый и невнятный, то таким же должен быть и перевод.) Евгений быстро заметил мои намерения и укорял меня: «Джастин, ты не должен себе это позволять». Я, бывало, предлагал более удачное, на мой взгляд, слово или фразу, а он говорил: «Нет, это слишком сильно».
У нас не ушло много времени на установление рабочих отношений, и вскоре я почувствовал его уважение ко мне. «Ты знаешь точно, что я хочу сказать», — такой комплимент я нередко от него получал. Это действительно был комплимент. Я ведь не писатель, и у меня почти нет опубликованных работ. Я базировался на своем опыте преподавания английского как иностранного языка и на скромных редакторских навыках, которые приобрел, работая в юридической фирме, а также на общем ощущении того, что будет понятно (или непонятно) для англоязычного читателя.
Еще одним крупным проектом были его мемуары «Never Out of Reach» («На расстоянии вытянутой руки»), которые вышли в 2015 году. Здесь с самого начала Евгений был более открыт для моих предложений. Пару раз он даже позволил мне переписать заново целые абзацы. (Что еще значительней — я убедил его избегать подачи ряда эпизодов как «художественных», тем самым предотвратив превращение мемуаров в роман, основанный на опыте ранних лет жизни автора.) Работа с ним над мемуарами дала мне богатейший опыт — культурный и духовный. Я чувствовал, что мне посчастливилось стать первым, кто смог раскрыть все, что сделало Евгения тем, кем он был. В книге рассказывается в изумительных подробностях о детстве и юности Евгения и дальше, о первых годах жизни в Израиле. Конечно, после этого произошло еще многое, и мне всегда будет очень жаль, что так и не придется увидеть следующие два тома мемуаров напечатанными.
Меня очень расстроило, когда летом 2017 года я приехал в Bookmarks (социалистический книжный магазин) на презентацию книги «Beyond the Boundaries» («За пределами»), — его недавно напечатанного поэтического сборника, и узнал, что Евгений не смог приехать из-за порванного сухожилия. Я заменил его и читал его стихи на русском. Редактор сборника Энн Стивенсон подарила мне экземпляр книги, которую Евгений так никогда и не надписал: хотя мы и продолжали переписываться, ему больше не довелось побывать в Лондоне.
Менахем Анджел. «Мне он был очень дорог»
Когда бы я ни приходил к Евгению, меня встречало тепло его взгляда: вдумчивого, глубокого, полного дружеского участия. Он всегда старался похвалить меня, особенно если это касалось моих знаний в области компьютера. Он говорил мне: «Учитель!» Но «Учителем» для меня был он сам. Во всем. И, прежде всего, в своей страсти к книгам. Я всегда видел его с книгой. Казалось, он не знает передышки. Мир книги был его миром, и в нем самая большая любовь была отдана поэзии.
Он учил меня: «Чтобы создать поэтический образ, нужно искать метафоры. Нельзя быть слишком абстрактным». В своем подходе к поэзии мы отличались друг от друга.
Я был абстрактен, он — конкретен. Он любил рифму и ритм, я — свободный стих. В жизни все было иначе. Он был человеком духа, я — реальности. Впрочем, он умел добиваться того, что считал для себя важным. Он умел наполнить смыслом каждый день своей жизни и радоваться тому, что есть. Евгений не скрывал от меня свои проблемы и слабости и мог говорить о них — порой с болью, порой с открытым взглядом, идя навстречу реальности.
Он был очень дорог мне. Мне не хватает его улыбки. Его умения подбодрить. Его оптимизма. Его глубокого взгляда на мир. Его тепла и искренности… Того, что никто не сможет восполнить.
Проза Евгения Дубнова
Турнир поэзии
— Давайте устроим турнир поэзии, — предложил Гладунко и бросил взгляд на Нелю. Она в этот момент смотрела на Юру, и шея и плечи ее тоже немножко изогнулись в его сторону: по-видимому, из них двоих он все-таки нравился ей больше. Так, по крайней мере, подумал сам Юра.
— Что за турнир? — не понял он.
— Ну конкурс такой. Скажем, на заданную тему, которую жюри объявит перед самым началом. Только мы вдвоем — ты, признанный стихотворец фака, и я, всего лишь любитель — и допустим, за час каждый из нас что-нибудь сочинит, разумеется, традиционным стихом, с размером и рифмой.
— Но зачем? Тебе-то это зачем?
— Я хочу доказать вам всем, что и в поэзии главное — это не чувство и даже не форма, а мысль. Вы же как порядочные люди должны согласиться, что среди вас я — единственный мыслитель!
Юра заметил, как Неля чуть-чуть подалась корпусом в сторону Гладунко. Это колебание тела было настолько неуловимым, что он бы не заметил, если б ему уже не приходилось бывать свидетелем подобных ее движений.
Родители Гладунко преподавали философию в Львовском университете. На лекциях он большей частью писал свои «афоризмы», надеясь с помощью родительских связей впоследствии их издать.
— Может, ты и мыслитель, но ведь не поэт! Ты же серьезно сочиняешь только свои афоризмы, а стихов у тебя всего сколько — три или четыре?
— Ну так тем более, что ты еще сомневаешься? Если главное — это поэтический опыт, а не глубина и отточенность мысли, то ты и выиграешь! Жюри можешь составлять по своему усмотрению, только не из поэтов, а из тех, кто много читает и любит стихи.
— Да, да, давайте сделаем конкурс, это будет страшно интересно! — воскликнула Неля.
— Ладно, почему бы и нет — у меня нет возражений, — согласился Юра.
Неля нравилась им сбоим, а она, со своей стороны, тянулась то к одному, то к другому. Юра даже научился различать эти мгновенные предпочтения по ее буквальным, физическим притягиваниям — по легким наклонам головы и тела то к одному, то к другому из них. Особенно это было заметно, когда они втроем шли или сидели рядом в кино или театре. Она, как правило, размещалась между ними двоими и приближалась, придвигалась — всего на какие-то крошечные миллиметры — к тому из них, кто на данный момент говорил интереснее или убедительнее. Один раз она придвинулась довольно значительно к Гладунко, когда он сказал, что его родители пообещали устроить его преподавать во Львовский университет после защиты диплома, другой раз — очень близко к Юре, когда заведующая отделом поэзии «Литературной газеты» в ответ на присланную им рукопись пригласила его на беседу.
Неля нравилась Юре, но ему казалось, что для Гладунко она представляет больший интерес — большую ценность, так сказать: это совсем не обязательно означало, что она ему больше нравится.