— Я тебя, кажется, где-то видел, — сказал, наконец, парень. — Тебя не Юрой зовут?
— Виталий! — вспомнил Юра, — Ты же родственник Вадима Гладунко. О, двоюродный брат, если не ошибаюсь.
— Да, точно, мы с тобой познакомились, когда я приезжал к вам в университет на весенний бал года два или три тому назад.
— Три, должно быть. Хочешь выпить кофе где-нибудь рядом?
— Давай, вон там дальше есть неплохая кафушка.
У Юры сохранилось хорошее впечатление о Виталии, хотя он видел его всего лишь раз и успел тогда поговорить с ним очень немного. Парень был простой, открытый, честный.
— Ты все там же работаешь, на заводе, токарем, кажется? — спросил Юра, когда они уселись и заказали по кофе с булочкой.
— Ну и память же у тебя! — поразился Виталий, явно польщенный. — Мне недавно повысили разряд и соответственно зарплату, так что можно и жениться.
— Ты что, действительно женишься?
— Да, и знаешь на ком? На студентке с географии, я на том вашем балу с ней и познакомился.
— То-то я удивлялся, почему ты тогда только с ней танцевал и больше ни на кого не смотрел! Но что это, мода что ли такая пошла, что все женятся, — вот и брат твой тоже женился и уехал к себе во Львов!
— Да, ему там комфортней в университете под крылышком родителей, у него благодаря их связям скоро выйдет первая книга — сборник афоризмов.
— А что со стихами — он же начинал писать, и очень неплохо! Мы все решили, что у него настоящий поэтический талант.
— Да нет, стихами-то он никогда особенно не интересовался. Я помню только единственный раз, когда он засел за стихи, буквально с утра до вечера, я еще дразнил его, что он влюбился наверно и хочет даму очаровать. Но это вдохновение пришло и ушло — а что до афоризмов, то он всегда их сочинял, без остановки.
Юра заинтересовался.
— А не помнишь, когда именно был тот раз, — когда он писал эти свои стихи, любовные, как ты говоришь?
— Помню, конечно, всего месяца так за три до свадьбы, я потом ему напоминал, что мол сыграли-то стихи свою роль в покорении сердечка, а он только смеялся и отмахивался!
— Месяца за три? А точнее не помнишь?
— Как же, сейчас вспомню… Я еще тогда подал заявление о повышении разряда… Да, ровно за три месяца: женился-то он в конце июля, а сочинял эти самые стихи всю субботу и воскресенье, все бормотал и черкал, да, в конце апреля! Точно, самый конец апреля! Стихи-то эти — черновики то есть — до сих пор у меня в его чемодане! «Ничего из моих бумаг не выбрасывай, — так он мне наказал, — когда мы переедем на квартиру, я у тебя чемодан заберу». Он считает, что все, что он пишет, важно — даже черновики.
— Конечно, для будущих биографов и исследователей — и потомков в целом! Мегаломан, вот как это называется. Человек, считающий, что он самый-самый что ни на есть и что все вокруг него вертится.
Виталий засмеялся, явно очень довольный.
— Точно, это мой двоюродный брат, лучше не опишешь!
Юре все уже было понятно, но он хотел доказательства.
— Послушай, Виталь, у меня к тебе просьба. Я не мог бы краем глаза взглянуть на те его стихи? Просто любопытно, как он покорил сердце своей возлюбленной, над чем он так корпел целых два дня, как ты говоришь. Я только брошу взгляд — в твоем присутствии.
Виталий замялся.
— Не знаю… в общем-то ничего тут такого плохого нет… но, может, ему бы не хотелось, чтобы копались в его бумагах… хотя эта тетрадка должна быть прямо сверху, она последняя, я думаю.
— Ну вот, ты сам ее достанешь и раскроешь, а я посмотрю — на миг, в твоих же руках! Ты же знаешь, что я пишу стихи, уже много лет и серьезно, у меня чисто профессиональная любознательность!
Этот аргумент убедил Виталия.
— Конечно, знаю! Даже моя невеста читала твои стихи в «Вестнике Московского университета» и слышала твое выступление на поэтическом вечере на каком-то факе.
— На журналистике, в прошлом году.
— Вот-вот! Она говорит, что все, кто любит стихи в университете, знают тебя! Ладно, приходи.
— Может, прямо сейчас поедем — ты-то домой, наверно, с работы?
— Да. Давай только бутылочку коньяка захватим!
— Я заплачу, а с тебя закуска.
— Закуска-то дома всегда есть, без проблем.
Один взгляд на тетрадь Гладунко подтвердил догадку Юры: это были черновики того самого стихотворения, которое принесло Гладунко победу над ним. Они занимали несколько страниц и демонстрировали кропотливую работу.
По одному из тех странных совпадений, которыми жизнь порой так озадачивает нас, этим же вечером в дверь его комнаты в Доме студента постучала Неля. Проездом в Москве — по дороге навестить родителей в Калинине — она решила проведать его, по старой дружбе.
Вино еще даже не была допито, и Неля еще не закончила с энтузиазмом рассказывать о своей маленькой девочке, как вдруг разрыдалась.
— Что это ты? — удивился Юра.
— Я так несчастна, так несчастна, — начала она повторять сквозь слезы.
— Но почему, в чем дело? У тебя счастливый брак, чудный ребенок, хорошая карьера впереди!
— Сказать тебе правду? У меня несчастный брак! Я не люблю его!
— Так быстро? Ты же была влюблена! Ты же вышла замуж по любви!
— Я его тогда не знала!
Продолжая всхлипывать, она бросила на Юру взгляд и немножко подвинулась на стуле в его сторону.
— Он нечестный, непорядочный! Да-да, не удивляйся, я только теперь его поняла — он просто подлец!
— Ты уверена? — обрадовался Юра, что наконец-то и она раскусила аморальность Гладунко, которую он всегда подозревал и признаки которой, как ему казалось, замечал, но в которой не мог быть стопроцентно уверен вплоть до сегодняшнего дня. — А в чем же все это выражается?
— Он обманывает меня, я не могу верить ни одному его слову. Я не знаю, куда он уходит, с кем встречается. Пару раз я даже… давай еще выпьем, а?
Юра был заинтригован. Бутылка была допита, пришлось искать в шкафчике у Жоры, но это было в норме, они друг у друга часто одалживали без спроса.
Осушив стакан тремя жадными глотками, Неля посмотрела на Юру долгим взглядом, часто-часто взмахивая ресницами.
— Пару раз ты даже — что? — напомнил он ей.
— Не знаю даже, как это лучше сказать… В общем, пару раз он уезжал, как он говорил, в Киев работать над дипломом в тамошней университетской библиотеке, потому что наша львовская гораздо беднее. Может, он действительно доезжал до Киева, но я нашла в его кармане письмо от какой-то сучки из Ровно, — а это на полпути к Киеву, — которая писала, что в этот его приезд его «ласки» будут для нее еще памятнее, чем в прошлый.
— А-a, понятно, — разочарованно протянул Юра. Неля думала только о себе, для нее подлость Гладунко была не каким-то объективно неприемлемым, отталкивающим качеством, а начиналась и кончалась личными счетами. Иными словами, если бы он ее саму не обманывал, вряд ли у нее были бы к нему какие-то другие моральные претензии.
— Что это ты с такой легкостью говоришь «понятно»? — забеспокоилась Неля. — Или для тебя это мелочи — вы что, все одинаковы?
— Нет, что ты, я просто хочу сказать, что понимаю, что именно произошло. Он очень некрасиво поступил! — Потеряв всякий интерес к Неле, Юра уже торопливо обдумывал, как от нее избавиться и при этом не особенно обидеть. Дверь открылась, и вошел Жора.
— А вот и он, блудный сын! — обрадовался Юра решению проблемы. — Жора, мы тут распиваем твое вино, давай допьем сейчас до конца все втроем, проводим Нелю на метро, и я тебе там куплю бутылку взамен, а то ты же без целой полной бутылки не заснешь!
Умному Жоре ничего не надо было объяснять.
— Только тогда давайте будем поторапливаться, пока не закрылся гастроном на Юго-Западной, — сказал он.
Роли
Слева в окне, как манекены в витрине магазина, принимали высокомерные позы элегантно одетые женщины. Справа окна чередовались с нишами, и в первой из этих ниш боролись мальчики и бросали друг друга на маты. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Он шел дальше по коридору-проходу, смотря то налево, то направо, мимо старых людей, прижимающих руки к груди, как бы пытаясь что-то сказать друг другу, и влюбленных пар в разной степени романтическо-эротической близости, мимо замасленных мужчин, тяжело работающих на производстве, стирающих со лба пот и мазут, и клерков в конторах, обложенных бумагами и электронными устройствами, мимо внимательных студентов на лекции и раздувающих ноздри фыркающих пловцов в бассейне, мимо точных своими движениями, как кошки, танцовщиц в бальных платьях и совсем молодых девушек в мини, сознающих магнетизм своей юности и привлекательности. Последним, кого он успел увидать, был пчеловод на пасеке, неторопливо собирающий мед из улья.
И тогда он проснулся.
В университетской клинике это странное чувство театральности, испытанное во сне, не желало оставить, отказывалось покинуть его: ему казалось, что и врачи, и медсестры, и больные состязаются друг с другом на самое убедительное воплощение своих ролей.
Шансы получить освобождение были ничтожны — он уже пробовал вчера, — но Юра дал себе слово сделать все от него зависящее, чтобы не присутствовать на сегодняшнем собрании, где Елисееву будут исключать, — наверняка единогласно — из комсомола.
Хорошо еще, что старшая медсестра терапевта Анатолия Ивановича Водопьянова (ни рыба ни мясо — такое у него создалось впечатление от нового врача), дежурящая сегодня, оказалось другой, а то ему было бы совсем неловко.
Как и вчера, он на всякий случай прихватил свой собственный градусник в надежде подменить, но правила очень посуровели, и теперь больных, измеряющих температуру, уже не оставляли в коридоре без присмотра, а заставляли сидеть в помещении медсестры. Поэтому на самом деле он пришел снова не столько с надеждой на фокус с градусником, сколько для того, чтобы еще раз попытаться поднять себе температуру усилием воли. Вчера ему удалось сделать это всего на считанные десятые градуса: он дошел до 37,8 — достижение, конечно, но, увы, недостаточное для освобо