ждения.
Он надеялся, что сконцентрировавшись как следует, сумеет достичь минимальной для освобождения температуры — при отсутствии других симптомов — 38. Как бы читая его мысли, медсестра (ее звали Клавдия, он ее немножко знал, потому что она работала здесь уже больше года) сказала:
— Вы сегодня уже третий с вашего факультета. Анатолий Иванович говорит, что вчера — меня же вчера не было, работала другая медсестра — приходило еще четверо. Освобождение получила только одна студентка.
— Сколько у нее — какая была температура?
— У нее не было никакой температуры, но при продвинутой беременности и жалобах на состояние врач не может не дать освобождения от занятий. Он мне признался, что несколько дней назад ему позвонили «сверху» и сказали: для вашего факультета в эти дни, включая завтрашний, больничный давать только в исключительных случаях и повысить порог температуры.
— А почему, вы не знаете? Ему не объяснили?
Клавдия заколебалась.
— Или объяснили, но он вам не сказал? Не доверяет, должно быть.
— Почему же, — обиделась она, — ему объяснили, и он со мной поделился! Никто ему не запрещал говорить своим сотрудникам! Если вам так уж любопытно, ему высказали подозрение, что некоторые несознательные элементы будут пытаться освободиться всеми правдами и неправдами. А зачем вам, что это вам так приспичило — я не имею в виду вам лично, а вашему факультету? Или это тайна?
Юра поколебался, признаться ли ей, она на вид вроде была порядочной, но он уже знал, что полагаться на внешнее впечатление может быть не только ошибочно, но и опасно.
— Если тут есть какая-то тайна, то поверьте, Клавдия, что это тайна и для меня. Я могу говорить только за себя: я пришел, потому что и в самом деле паршиво себя чувствую, вчера пошел бегать легко одетым, а был сильный мокрый ветер, и меня продуло.
Клавдия посмотрела на него недоверчиво и испытующе.
— А я слышала, что у вас там одну студентку исключать будут, она что-то такое несоветское сделала. И правильно, если исключат. Дурочка, зачем лезть на рожон, все сидят — не рыпаются, а ей что, больше других надо? А вам — вас Юра, кажется, зовут, — она сверилась с бланком, который он должен был заполнить, прежде чем получил градусник, — да, Юра, так вот, вам я заранее говорю, что если у вас нет серьезных признаков заболевания, таких как, скажем, хрипы в легких и если у вас не получится по-настоящему высокой температуры, то можете не стараться, только мучить себя зря будете!
«Господи, — подумал Юра, — никак догадалась, что именно я делаю!»
— Ничего, — сказал он вслух, — если я уже пришел, то попробую, терять-то мне нечего. А чувствую я себя очень уж погано, можете мне поверить!
Это была чистейшая, стопроцентная правда: одна мысль о собрании, на котором ему придется вместе со всеми поднимать руку, делала его больным.
Сунув градусник подмышку, он плотно сомкнул веки и начал представлять себе, живописуя картинки пламени. Вот он вбегает в пылающий дом, чтобы спасти ребенка. Рушатся горящие балки, на нем начинает дымиться одежда, жар невыносимый. Он находит ребенка, забившегося под кровать, вытаскивает его из-под уже занявшегося покрывала, по которому разрастаются черные дымящиеся дыры, прижимает к груди. Ребенок задыхается, но еще жив. Он сам начинает задыхаться, всюду дым и огонь. Надо немедленно бежать назад, маневрируя между многочисленными местами пожара, — слева горит стол, справа шкаф, впереди этажерка с книгами, — увертываясь от падающих балок…
Он впал в какой-то транс, в забытие, из которого его вывел бодрый голос медсестры.
— Ну, давай посмотрим, Юра, что у вас там, уже десять минут держите: если до сих пор не поднялась, то больше не поднимется!
Она покрутила градусник в руках.
— Сколько? — дрожащим голосом спросил он, все еще приходя в себя после пожара.
— 38,4 — думаю, что больничного он не даст.
— Но это же температура больного человека!
— Он мне сказал: без симптомов меньше 38,5 о больничном листе не может быть и речи. Впрочем, если хотите, если мне не верите, идите к нему и говорите с ним сами, это ваше право.
— Дело не в вере, конечно же, я вам верю, но просто мне необходимо освободиться, то есть я не это хотел сказать, а то, что меня так вчера продуло, что я еле стою на ногах.
Клавдия скептически хмыкнула.
— Ладно, Бог с вами, я тут вообще самый маленький человек, а вы можете прямо сейчас заходить к нему, у него никого нет. Вы же ждали в очереди, меряли температуру, имеете теперь полное гражданское право в соответствии с советским законом!
Она засмеялась, сочтя это, наверное, остроумной шуткой.
«Господи, ну и дура», — думал Юра, входя в кабинет терапевта.
— Не освобожу, у меня инструкции! — Врач избегал встречаться с ним глазами, и Юра испытывал от этого неловкость. Но он пересилил свое смущение: ставка была слишком высока.
— Анатолий Иванович, ответьте мне, пожалуйста, — если вас только не затруднит, конечно, — на один маленький вопрос. 38, 4 — это температура здорового человека или больного?
— Больного, но больничный дать не могу. С меня потом спросят. Вот если б у вас были настоящие гриппозные симптомы: хрипы в легких, краснота в горле, тогда другое дело. Но вы же сами говорите, что симптомов нет. Или все-таки вы хотите, чтобы я посмотрел?
— Нет-нет, не надо, в этом нет никакой нужды, — быстро сказал Юра. — Я не хочу вас затруднять, причинять вам лишние заботы и беспокойство, так сказать. Но тогда не могли бы вы любезно дать мне бумажку с констатацией факта, не больше, что я у вас сегодня был с температурой 38,4?
— Это пожалуйста, сколько угодно, этого мне не запрещали.
Он начал писать.
Юра решил попробовать, не вытянет ли из него большего.
— И не могли бы вы добавить, что есть подозрение на грипп?
— Я вот вам сейчас добавлю, что абсолютно никаких симптомов заболевания нет! — рассердился врач. — И это сейчас же запишу прямо в свою амбулаторную карту — что ни в легких ничего нет, ни даже красноты в горле! Я и так иду вам навстречу! Меру надо знать, молодой человек!
— Нет-нет, прошу вас, ничего больше не пишите! — испугался Юра, — Вот только то, что у меня температура, — то, что вы с самого начала и обещали, сказали сколько угодно, что этого вам не запрещали. А я же просто так, на всякий случай попросил, думая, что если вам нетрудно…
— Мне-то нетрудно, — уже начал отходить врач, тронутый, должно быть, раскаянием Юры, — только я работы своей из-за вас терять не собираюсь!
«И этот тоже играет свою роль — медика к услугам тоталитарного режима, — обозленно думал Юра, выходя из клиники. — Хорошо еще, что не калечит, как эти психиатры, приставленные к диссидентам, чтобы необратимо их изуродовать».
В метро он, сам того не замечая, так уставился на двух девушек напротив, напомнивших ему персонажи его сна, что они начали перешептываться, бросая на него встревоженные взгляды. Поскольку стояла середина мая и было тепло (его рассказ медсестре о мокром холодном ветре, насквозь продувшем его накануне, звучал, конечно, неубедительно: дождичек вчера вечером был легким и теплым), обе были одеты по-летнему, одна в мини-юбку, а другая со щедрым декольте. Пошептавшись еще немного и осмотревшись по сторонам, — проверяя, нет ли у него здесь сообщников или желая удостовериться, что вокруг находятся люди, способные в случае чего их защитить, — девушки стали закрывать открытые места. Та, которая была с декольте, застегнула блузку сначала на одну пуговицу, почти полностью спрятав налитые полушария грудей, оставив на виду только начало их раздвоения, потом, быстро посмотрев на Юру, еще на одну. Ее подруга с такой силой потянула подол мини-юбки вниз, что ткань пронизало множество маленьких складок, свидетельствующих о том, как туго она натянута, — но прикрыв таким образом еще быть может пару сантиметров стройных загорелых ног, обладательница юбки так и не дотянула ее до коленей.
В другое время подобные вещи либо позабавили бы его, либо возбудили, но сейчас Юра воспринимал окружающее как будто сквозь пелену.
Идя по центру Москвы в направлении Ленинской библиотеки, он не мог отделаться от длящегося с самого утра ощущения, что все вокруг — лифты и коридоры университета, помещения клиники, эскалаторы, платформы и поезда метро, здания и улицы города — это на самом деле подмостки с декорациями, где разыгрывается представление. Представление, догадывался он, задуманное как дальнейшее развитие его сна, как продолжающиеся эпизоды сериала, смысл которого ускользал от него.
Уже у самого входа в Ленинку он передумал — был слишком взвинчен, чтобы спокойно работать в читальном зале, — и пошел выпить кофе в кафе Манежа.
— Ты что, кореш, уставился, опознать, что ли хочешь? — вызывающе прокричал ему парень в «битловке», сидевший рядом с девушкой через два столика от него. Прокричав, он с воодушевлением раздул ноздри и фыркнул, как пловец в юрином сновидении.
Юра поймал себя на том, что, должно быть, и в самом деле безотчетно разглядывал их обоих.
— Да нет, извиняюсь, это я просто так смотрю перед собой невидящим взглядом — задумался, так сказать.
— То-то! — уже менее враждебно отозвался парень. Девушка с ним тоже была похожа на одну из фигур в окне, витрине или нише его сна. Она одарила Юру долгим томным взглядом, поправила волосы с обеих сторон и несколько раз облизала губы.
«Как они вошли в роль, — восхитился Юра. — Он — сильный покровитель, хозяин, опекун, она — его женщина, подчиняющаяся ему, но при этом не забывающая флиртовать с другими самцами».
Это курьезное столкновение, вместе с выпитым кофе, немножко взбодрило его, и он заставил себя пойти назад в библиотеку. Но сконцентрироваться было трудно, перед глазами вставала огромная аудитория, обвинительные речи и конечное голосование, на котором у него не было никакого выхода.
Он направился в холл покурить, потом подумал, что в такую погоду приятнее на улице, и вышел из здания библиотеки.