Здесь время и пространство
Он, шумный, издает свой рев — там жизнь
Кричит и плачет. Из молчанья сада,
Благоуханья лавра и цветов,
Из-за бессмертных статуй, что маячат
В лучах заката, вновь перехватив
Дыханье, стиснув грудь, она выходит.
От полусвета на воде
До калиброванного ветра
Холмов преследует везде
Нас в этих милях-километрах
То целомудрие. Не скрыть
Нам от самих себя улики:
Вне правил сдержанной игры
В слова — бунтующие крики.
Туман, нагроможденный на реке,
Весь залит ярким солнцем. Нам с тобой,
Похоже, остается налегке
Идти вперед и пробовать любой
Путь жестких парадоксов — тех,
Которые уже нам нанесли
Немало горьких слов, — и знать, что грех
Себя жалеть перед лицом земли.
Все начинается от бессловесности,
От мокрого городского камня.
Там, где мы значимы, дороги
К прибытию не подготовлены.
Тогда и возникает язык.
Эти места чужды друг другу,
Их похожесть обманчива.
В бездорожье мы берем себя в руки.
Рассвет занимается между стволами деревьев.
Вот лес речи —
И мы произносим слова: губы, рот, язык.
Калачиком свернувшись, словно лист,
Холодный, словно лист, ты жвачку
Жевать начнешь воспоминаний. Слизь
В углу от слизней. То ли вечер ранний,
То ль утро позднее — определить,
По правде, трудно. Хочется смеяться
Порой, но чаще — жажду утолить
И что-то спеть из оперы «Паяцы».
И несентиментальный взгляд
Холодный даль холмов отметит,
Как стелется за рядом ряд
Вдогонку ветру трав, — в ответе,
Похоже, за его дела —
И ветер тоже отвечает,
За атмосферу… Всходы зла
Добро обычно пожинает.
За той омелой белой — мне сказали —
Кресс водяной растет. Играли две
Виолончели. Даже по стандартам
Снов этот очень странным был. Кто здесь
Диспетчер сновидений — переводит
Кто стрелки сна? Хозяйничает кто
В лимбической системе нашей ночью,
Как фокусник, выдергивая все,
Что хочет? И зачем упругою
Стопой идет по жизни этой, сну,
В нем образы творя и оставляя,
Которые захватывают дух.
Живущий с малыми вещами утро
У изголовья видит и, лицо
Вверх обращая, принимает трудно
Лик искаженный городской с листвой
Невыносимо-яркой. Дни и ночи
Без счета и следа куда-то вниз
Скользят, как на салазках, — полномочность
Как будто признают все ночи-дни.
И мощь особой, ненормальной жажды
За тридевять земель уже трясет
От откровений двойника — однажды
Опишет это, кто перенесет.
И потолок, и небо — в них одна
И та же безучастность — или это
Плечами пожиманье: чья вина
Расхлебывай, коль заварил. С рассветом
Мышиный цвет сменяет черный. Есть
Еще порой как будто где-то синий
Веселый яркий свет. Но солнца весть
Пугает больше, чем мимозу — иней.
Поляну солнце разостлало шире,
Зеленее, изумрудней, и глаза
Болят смотреть, как свет и цвет транжирят
Себя в безлюдных рощах и лесах.
Природы бытие великодушно
И лишено рефлексии. Себя
Здесь хорошо терять и ждать послушно,
Не бодрствуя-не спя.
Неподготовленным застали здесь
Тебя безмолвие и темнота,
На этой лунной зелени везде
Примятые следы внезапно стал
Ты различать. Покуда не прошла
Совсем урочность времени, свече
Вдогонку оплывающей, дела
Расследывай-изведывай, как имена вещей.
Сильнее освещенье на чертах,
Которых нет уже, — на свете свет —
И если пересилят ноты страх,
То речь решит головоломку лет.
(Лишь бытия здесь вездесущий страх
Мешает нам решить загадку лет.)
Песня ветреной воды
Здесь оставила следы,
Чтобы мучились века
Отраженьем языка.
На откосах тонкий прах
Речевого серебра
Засветился при луне —
Наяву, а не во сне.
Листовидный ли песок
Осыпается у ног,
Мягкий мох ли и трава
Соблазняют как слова?
Ты скроешь свой горячий лоб в ладони
Листа, когда поднимут вихри пыль
Над крышами и совершится чудо:
Сквозь летний дождь внезапный, через струй
Наклонность серебристую звучанье
Скрипичных струн дойдет до этих мест сюда из мест,
Где множеств ледяных ушедших тайна
Ключу доступна музыки одной.
Личное бередит клавиши, тревожит струны,
Не унимается, требует безраздельного слуха
И взгляда, утверждается как единственный
Образ. Она повернулась и посмотрела.
Ее волосы были все целиком в снежинках,
Тающих и не тающих. Нас окутала светящаяся
Снеговая ткань. Над городом поднималось
Огромное пространство, я говорил
На языке, полном гласных, они распахивали
Мне губы и уносили мой голос поверх
Падающего снега к бесчисленным звездам.
Факт подлежащего неоспорим.
Все остальное — домыслы, догадки.
Вот город: обоняем, зрим
И слышим, ощутим в своем упадке,
Расцвете, сгустке времени и черт
Цивилизации. Вот многосложно
Залегший камень, под который течь
Живым здоровым водам невозможно.
Пред нами урбанизма небосвод,
Его непостоянное обличье,
Все километры и часы свобод,
Лежащие по-над полетом птичьим.
Между домами — речи синева
И облачность, слова и звуки, память
И музыка. Одно окно, едва
Раскрытое, асфальт под ним, стопами
Размеренный из года в год. Огни
Вечерние уже зажглись, и скоро
Засветятся все ночи и все дни
В волшебном фонаре, и этот город
Стихов и страсти будет ждать, когда
К граниту центра и дворов крапиве,
Где двуязычный воздух неизбывен,
Вернемся мы, перечеркнув года.
Четверостишия
Время года правит языком,
Выбирает выраженье гласных,
В городе, чей голос так знаком,
Требует предельную неясность.
С каждым новым шагом наших странствий
Время все стремительней бежит,
Все быстрей берем мы часть пространства,
Чтоб ее гармонией обжить.
Многоэтажный ветер ищет, где
Входы есть, расщелины, пустоты,
Чтоб вакуум заполнить и одеть:
Слабость воздуха — его забота.
В садах, на площадях нам нет покоя,
На улицах мы — лодка без весла.
Бунт языка — явленье городское,
Лишь здесь готов он нашу сбросить власть.
Далеко-далеко кто-то хочет войти
В первый дом свой, отсюда откроем ему,
Задержавшись на миг в беспрестанном пути:
Если хочет, пусть входит в слепящую тьму.
Найдет потомство след всех наших слов,
Смертельно необдуманных вопросов,
Развернутых во времени стихов,
Пространство сконцентрированной прозы.
Язык — городская реальность,
Страсть улиц и улочек, где
В разборках любви и морали
Решается речи удел.
Холодный отраженный свет
Заставит проходящих дальше
Остановиться и в листве
Заметить неприятье фальши.
Дыханье наше все в пути,
Все в сполохах — и вот
О темный лес, что впереди,
Крылами птица бьет.
Придем на тот широкий двор,
В зеленый выйдем сад,
Упремся в ветреный забор,
Поверим в чудеса.
Смотри: вагонное стекло
Расчесывает дождь,
Как будто грабли; тяжело
Нам видеть капель дрожь.
Здесь антифонный птиц дуэт и запах
Сырой земли, здесь ветер солнце то
Спиралями своими ужасает,
То бережно ресницы бередит.
«Я хотел пройти сквозь свет и мрак…»
Я хотел пройти сквозь свет и мрак,
Я мечтал испробовать ногой
Насколько грунт упруг.
Лист сворачивается вокруг
Капли дождя.
Корни цепко держат землю —
Продолжение самих себя.
Думал я, что будут все слова
До конца ясны, но день пришел —
И язык, как будто синева
За дождем.
«На мгновенье мое дыхание было под вопросом…»
На мгновенье мое дыхание было под вопросом,
Но холмы, и тротуар, и вид города напомнили мне,
Что именно находится под угрозой.
В первую очередь я обязан
Вывести себя из своей памяти.
Смотри, как я существую:
С одними существительными,
Скупясь на глаголы
И пренебрегая прилагательными.
Это празднует память твое забыванье.
Мое дыхание на зеркале исчезает.
Любовь — это полуночная тень в скрипении двери.
«В утробе сна калачиком свернувшись…»
В утробе сна калачиком свернувшись,
ты жизнью параллельною живешь,
свободной корреляцией минувших
мест и событий, что бросают в дрожь
при пробужденье ум и заставляют
гадать, какие образы хранит
сон бытия, быть может, где являет
другая явь другие ночи-дни.
Здесь рука всегда на ручке двери
И неясно лишь одно: когда
Отворять, во что при этом верить
И с усильем или без труда.
Притолока и порог — и пальцы
Нервнее всё и напряженней. Свет
Там разлит иль ночи тени пали
На траву, и блики по листве
Лунные скользят? Какие формы
И движенья, запахи, слова
И выраженья, сколько семафоров
До вступления в свои права
Путешественником на конечной
Станции — там, где увидит он
В праздничном убранстве подвенечном
Жизнь и смерть, что ждут его вагон?
«Замечаемое становится жизнью…»
Замечаемое становится жизнью.
Форма, цвет, природа вещей, плотность воздуха,
Штормовая вода, достающая дюны,
Снежинка, упавшая на снежинку,
Светящийся туман, едва
Различимые силуэты,
Переходящие из комнаты в комнату.
Непостижимая земля.
«Начнем отсюда, где темнеет край…»
Начнем отсюда, где темнеет край
Земли, со снимков тех, кто как бы канул
В те воды вечно-черные, где нам
Ни зги не видно, с вакуума здесь,
С наполненностью лиц, переведенной
На пустоту, чтоб кончить там, где мы
Бессмертны были, где фонемы детства
Легко ложились на язык и где
Трава просила, чтоб по ней катались.
Свет неуверенно вступил
В пространство языка
В том городе, что позабыл
Как будто нас. Закат
Мы как зарю перевели
На воскрешенья речь,
И после шторма корабли,
Не опасаясь, лечь
Сумели в дрейф. Мы ждем весны
Зеленый монолог,
Не зная за собой вины,
Рожденья помня слог.
Меж городским заливом и
Аллеями покров
Урбанистической земли
И нежен, и суров.
«Вихрь городской захватил нас…»
Вихрь городской захватил нас,
Понес через море,
Туда, где окно открывается широко, где
Пустота не поглощает, а заполняется,
Где зеленеет
Еще не переведенная земля.
«Над городом глубокое пространство…»
Над городом глубокое пространство.
Свет включается и выключается
В окнах, которые нельзя посетить.
Требуя удовлетворить свое либидо,
Город лечит отчаянье главного героя
На открытом месте, где языки встречаются:
От этого зависит обновление.
«Но слово было и осталось…»
Но слово было и осталось
Здесь, в городе, не разошлось
И не истратилось на малость,
Ни в умиление, ни в злость
Не обратилось. Тут стоял я
И наблюдал за светом, и
Ловил каденции, что талый
Мартовский снег, его ручьи
Играют в парке. Там громоздко
Темневший воздух ноября
Вдыхал, и ледяные звезды
Считал, и верил, что не зря
Светили мне они у входа
Под кров родительский. Звезд нет,
Нет юности и крова, годы
Ушли — но слово есть и след.
«Движенье в сторону деревьев…»
Движенье в сторону деревьев
Бессмертья не подарит, но
В пространства музыку и танец
Нас вовлечет. Смотри: там дождь
Струится по коре, там зелень,
И листопад, и свежий снег,
И дрозд поет, и белка мчится:
Была — и след простыл… Тропа
В разнообразии природы —
Пусть городской — дарила нам
Слова и слоги. Это тоже
Какой-то путь в бессмертье. Речь —
Единственное обещанье
Того, что здесь воскреснет плоть.
«Я посылал слова свои…»
Я посылал слова свои
Разведать немоту,
Занять безгласные слои
Пространства, пустоту
В преддверье вечной мглы найти
И вытеснить иль сжечь.
Как столп огня, шел впереди
Язык, родная речь.
Зачем я эти все дела
Здесь складываю в стих,
Где кончиками пальцев мгла
Коснулася моих
Висков?..
Мы время перейдем,
Минуя смерти страх.
Кондуктор машет фонарем,
Как будто бы в сердцах.
«Обступающий свет…»
Обступающий свет,
Проникающий в сердце,
Волю к вечности свей,
Чтоб я словом усердным
Заслужил на простор
Своевременно-ранний
Выходить с этих пор
Из стесненья гортани.
«Здесь место времени ушло…»
Здесь место времени ушло
На травяное дно,
И затерялось все тепло
В пространстве ледяном.
Когда небо расстелется в свою
Немерную длину и ширину
И ветер прорвется за пределы,
На берегу
Я узнаю вас,
Прозрачно струящиеся образы,
На пороге рождения.
Следуя за Гомером и его каталогами,
начнем с подлежащих: земля, прах, тень, пустота,
природа вещей, фактура, структура,
этимологии, диалекты, мифы,
дрейфующие ритмы, звучности, мелодии,
репризы, трели птиц.
Начнем с имен: Зеленка, Марчелло.
Начнем со снимков: исчезнувшая реальность.
Как ящерица — хвост, отбросив то, что
Уже у смерти в пасти и грозит
Всему тебе небытием, воспрянешь ты…
«Здесь место и пространство…»
Здесь место и пространство
Достаточны, сюда
Вернутся после странствий
Все дерзкие суда,
Изведавшие штормы,
И бросят якорь. Здесь
Для духа, что подорван,
Успокоенье есть.
Их капитаны ждали,
Что мир, как ветер, путь
Изменит, жизни дали
Свою раскроют грудь,
Чтоб их обнять. Но силы
Огромных амплитуд
Кружили их, носили,
Ловили на лету,
Как щепки, как пылинки…
И все ж не проиграл
Сражения ни юнга,
Ни старый адмирал.
«Погодить на пути, передумать маршрут…»
Погодить на пути, передумать маршрут,
чтобы жизнь удержать на пределе.
Но каждый, кто скачет, не может достать,
не может добраться до цели.
Только скачущий каждый.
Ничего нам не надо,
лишь дайте нам здесь проскакать
и попробовать звуки,
поиграть со словами на каждом мосту,
пострадать, взять себя на поруки.
На мосту светотень, что щедра на слова,
что как муза полна вдохновенья,
что велит быть предельно и вечно живым,
запрещая нам сон и забвенье.
«Ушедшему от всех приятен смертный…»
Ушедшему от всех приятен смертный
Зеленый шум и холодок весны.
Дождя интимность он берет примером
Для подражанья. Творческие сны
Он дарит небу. Все, что остается
К приходу лета, — это птичья трель,
Что эхом нескончаемо поется,
И ветер, что колеблет колыбель.
«Пригоршня ветра, охапка света…»
Пригоршня ветра, охапка света
И выбор между зеленью и всем,
Что не зеленое, на протяженье лета —
Вот молодость твоя: в ее красе
Темнеют, рдеют, облетают листья
И стынут краски небосвода. Вдруг
Увидишь ты рябины зимней кисти
И безучастность города вокруг.
«Этот запах просторный не будет повторен. Зима…»
Этот запах просторный не будет повторен. Зима
Со снежками, коньками, студеною речью своей
Долго жить приказала, дыханье беречь, а сама
Растворилась во времени, в сонме лесов и полей,
Городских перекрестков и парков, железных дорог,
Новостроек, лугов и холмов, пролетающих птиц,
На бумаге оставила ряд зачарованных строк
И в предутреннем сне нестареющих несколько лиц.
«Я помню, как в кровать всегда ложился…»
Я помню, как в кровать всегда ложился,
К груди прижав, обняв то существо,
Что было моим самым лучшим другом:
Я с мишкой (косолапым) засыпать
Привык ребенком.
Хочется мне думать,
Что он на свалке городской своей,
Кому-то отдавая душу, верил,
Что пред концом моим предстанет он
Моим глазам, смыкающимся ясно,
Таким, как был тогда, во всей своей
Неповторимой красоте тряпичной.
«Поле в самый полдень, кони…»
Поле в самый полдень, кони,
Речка, луг, тропа,
Здесь тебя никто не тронет.
Присмотрись: слепа
Девочка, что на ступеньках
Лестницы моста
Колыбельную ли песню
Шлет тебе ли, — встав
В полный рост свой величавый.
Это смерть твоя
Ждет свидания, по праву
Сна и бытия.
Сакральный уголок
1
Земли известное пространство
Хранит сакральный уголок,
Что огражден и залит светом
И переполнен звуковой
Игрой и болью, — это дом твой,
Родной язык, там всплеск воды
И птичьи всклики — всё силлабо —
Тоническое, без остатка, всё
Мгновенно преходящее, длиною
В дыханье человеческое, в жизнь.
2
Грохочущий ветер доносит сюда отдаленный
Звон яростных волн океана из памяти. Ты
Во рту до сих пор ощущаешь вкус самой соленой,
Морской этой, детской, холодной эстонской воды.
Полечу же я, пущусь за море красовитое, многозвучное,
куда мне думно,
куда мне нужно.
Вдруг пал туман на сине море,
ничего не видать.
И летим далеко ли — низко, высоко ли — близко,
против неба и воды.
И птица подняла меня под страшную вышину,
чуть не под самые облака
взяла эта птица, стряхнула с себя против моря,
но не допустила до воды,
схватила меня
и не дала потонуть.
3
Душа поднимается
с цветка
и летит на родину.
Пчела — в улей
С полей,
с цветка на цветок,
мимо грома и луны,
через смерть и
пробужденье.
От цветка до цветка и до улья.
Домой.
4
Спасибо кому-то, что выжил,
А мог бы в два счета и не.
Еще поиграю и выше,
Взлечу на качелях во сне.
И в дождь погуляю апрельский,
И в майскую ночь соловью,
Творцу переливчатых трелей,
Пошлю благодарность свою.
5
И за море Балтийское, лучшее в мире, спасибо,
Парки, скверы, траву и цветы (от цветка до цветка),
Балто-финские звуки, их странные ласки, ушибы,
И славянские слоги, взросленье среди языка,
И народ, что меня окружал и боролся за волю
И за землю свою: вместе с ним день и ночь я вдыхал
Упоительный воздух свободы на Певческом поле.
Вырастая под властью тирана, я разницу знал
Меж раздольем и гнетом, как будто в сакральном пространстве
Благосклонность вселенной со мною была, — сохранил
И пронес через все рубежи, речь и музыку странствий
Я признательность эту за детские ночи и дни.
«Вот черный дрозд легко поет, частица…»
Вот черный дрозд легко поет, частица
Знакомого до боли бытия,
Где так естественно ему случиться.
С ним никогда б не расставался я.
Там среди зелени цветок один алеет,
И в этом есть символика своя.
Нельзя ли задержаться на земле мне,
Пока ее не разгадаю я?
Не смерть, но вечность пусть легко коснется
Всех дней моих и всех моих трудов,
И голос мой пусть навсегда проснется
Среди живущих сел и городов.
Эти годы легки и проворны
1
Наши годы легки, быстроноги, в воронке вода исчезает,
И родители наши уходят скорей, торопливей назад отбегают,
Речь родная от уст отрывается, в небо летит вместе с птицей,
Как девчонка, несется по роще весенней, во сне будто мчится!
2
Многозначны, порывисты годы и дни, как родная
Речь, что, крепчая, слетает у нас с языка,
Как заветный олень, как искомая детская стая,
Запредельна до проливня слез и до боли близка…
Здесь случается ветер в ветвях поперечный, продольный,
Снег на солнце играет и невозвращенца слепит.
Здесь сосна, и песок, и угроза дремоты — и только
Многозвучное вечное море не спит и не спит.
3
Наши общие жизни проворны, живая вода
Все бежит и бежит, и живая земля собирает
Рощи, тропы, поляны, веси и города
И зовет обойти и познать их от края до края.
Быстроногий олень с глаз опять исчезает вдали,
Время заново сыпет песок, каждый раз по-другому.
Все подняв якоря, возвращаются в порт корабли.
Покинувший дом свой уже приближается к дому.
4
Мы идем и идем по любимым привычным пескам,
Отбивая ногами просодию, ищем знакомые волны,
И мерещится нам, будто чья-то здесь сыпет рука
Этот желтый песок, чтобы детские ямки заполнить.
Ветер гонит и воды, и годы, и дюны, и дни
Коридорами времени, лепит их в новые формы.
Но школьный звонок все звенит:
Мы по кругу вернулись к нему, ибо годы проворны.
5
На глазах эти формы все время меняют лицо,
Неустойчивы, зыбки, сыпучи, беспечная смерть
Заставляет слова трепетать на ветру от лесов
До лугов, от холмов до полей, где уже землемер
С головою уходит в работу… Все время, как ткань
После стирки, садится в оставшийся нам
Промежуток. И явственней видится внешняя грань
Наяву, как из памяти, первого в жизни окна.
«Все действия издалека…»
Все действия издалека
Сливаются в одну картину,
В ночи в витрине магазина
Искрящуюся, как фольга.
Вблизи же прекрасная жизнь
Подчас ущербна, хромонога,
Как человека или Бога
Случайнейшие рубежи.
И близоруко этим днем,
Одновременно здесь и там,
К земным вплотную мелочам
Мы сами по себе живем.
«Листва и птицы за листвой…»
Листва и птицы за листвой,
Движение и песня. Бьется,
Волнуясь, сердце. Этот твой
Мир покидать, когда придется,
Невыносимо будет мне.
Когда бы мог, я б взял с собою —
Хотя б в каком-то светлом сне —
Наш путь весеннею тропою.
Я слова собираю и лица…
1
Они с фотографии сходят. В ночной
Мучительный час я из дома
В метель выхожу и вступаю в иной,
Недетский ландшафт незнакомый.
Они продолжают куда-то смотреть,
И хлопья по-прежнему падают,
Не тая, на землю немую. Яснеть
Черты их за этой оградою
В предутренней мгле начинают. Я здесь
Слова собираю и лица,
А в поле заснеженном по борозде
Играючи прыгают птицы.
2
Здесь под мостом
Городским мальчик ищет кого-то знакомого. Рядом
Из асфальтовых трещин невзрачный росток
Пробивается к небу, полудетских корней
Несет в своих жилах награду —
Из земли этой жизненный ток.
3
В окне, что день и ночь сквозь явь и сон
Синестезии исполняет соло,
Я вижу свой исходный горизонт
И на краю его живую школу
Недалеко от моря. В ноябре
Там дарят колыбели каждый вечер
Ветра многоголосье гласных — пред —
Определенье аппарата речи.
4
Ясней и чище все летят
Весной, бегут они как кони,
Как будто бы поймал их взгляд
Случайный твой в окне в вагоне.
Слогов и слов луга, поля
Все центробежней и вольнее,
Переведенная земля
Неудержимо зеленеет.
5
Отмечает ли память твое забыванье, уход
Всех низин и всхолмлений, локаторов неба, тропинок,
Трасс и взлетных полос, всех мостов и катящихся вод,
Всех твоих расставаний и встреч с Прозерпиной?
Нам по месту и честь. Шейка птицы, мы видим, дрожит
В упоении творчества. Празднует память забвенье.
Здесь пространства и времени гнет нам дано пережить,
Чтоб услышать так явственно самозабвенное пенье.
6
Вернемся к удивленной
Испуганной воде,
Недалеко от клена,
Ольхи и мирта, где
Похитило пространство
Нас, чтоб играть в слова,
Древесное убранство
Забрало все права.
Вернемся на мгновенье,
Вдохнем тот воздух — и
Отпразднуем забвенье
Как имена свои.
7
Этот мост между словом и словом пролег между звуком и звуком.
Он длиной в твою жизнь, даже если ее ты профукал.
Он как будто воздвигнулся сам по себе без участья людского,
Будто строился он на основе звучащего слова.
Не стесняйся ж гордиться структурой невиданной: это
Есть наследье твое, завещание тени и света,
Результат речевых изысканий твоих без наград и без премий
Жизни, что воздвигает мосты сквозь пространство и время.
8
Вдоль зеленых теней вырастают они,
Сердцевиною слов освещаясь и зрея.
Удлиняются в будущем ночи и дни
И без всякого страха добреют и злеют.
Стрелки карт, будто жесткие стрелки часов,
Направляют на срочные белые пятна,
Годы сам по себе открывает засов,
Время гонит в пространство все более внятно.
Там скрываются, будто бы в детской игре,
То в высокой траве, то за первой стеной
Все искомые слоги, там вновь в ноябре
Ветер с моря покажется ранней весной.
«В основе творенья…»
В основе творенья
вопросительный знак.
Это есть, скажем сухо,
область яви и сна
вне слуха.
И на самом краю зренья
лепесток и тычинка
получают с небес
что их тянет к себе.
И земля, что питает их корни,
то, что нужно для жизни.
По какой-то причине
они поднимаются вверх без запинки
все упорней.
«Губы потрескались, город озвучился…»
Губы потрескались, город озвучился
Голосом, речью и песней без слов.
Сколько в могильном молчании мучились
Мы, предавая свое ремесло!
Друг ли помог, Бог не выдал ли,
Спрятала жизнь ли в объятья свои —
Жажду смертельную мы с тобой вынесли
В этом саду, где поют соловьи.
«Но случается, что, путешественник по языку…»
Но случается, что, путешественник по языку,
Ты словесною страстью своей побуждаешь процесс
Постепенного таянья, что наполняет строку
Влагой вечных фонем, отраженьем весенних небес.
«Облаков наважденье, то низких, дождливо-слоистых…»
Облаков наважденье, то низких, дождливо-слоистых,
То кучевых, схожих с женскими формами, то
Высочайших, на вечность похожих надменных солистов,
Белых перьев, устлавших небесный простор.
За музыкой открылась дверь в просторный
Актовый зал, где нам предстоит
Пройти экзамен на способность выжить,
Не жалуясь в беззвучной пустоте
И, что еще трудней, — не сожалея
О тех дорогах, что остались вне
Интимного касания ступни,
Тактильного и зрительного знанья.
«От белых и желтых фонарей…»
От белых и желтых фонарей
свет падает то на траву, то на
листву. Я выхожу, фонарь у входа
то зажигается, то гаснет — все
до яркости освещено в одну
секунду и погружено во мрак
секундой позже. Время есть гример
взаправду, не в театре. Начинает
идти осенний дождь, порывы ветра
срывают листья с клена: я засек
и подсчитал, что за минуту их
упало пять.
Дерево, причесывающее ветер
…За спиною моей
Крики птицы водяной
Слышатся и днем, и ночью.
Ручей болтлив, как юность,
Река — царица,
Море — воевода.
Все жили вечно:
И улица, и город весь
Дарили образы на вес
Златых фотонов там и здесь.
Мы причалили, ступаем осторожно, чтобы птиц
не спугнуть. Как изваянья, в утренних лучах они
у воды сидят, как будто все мы в сказке, будто мы
заколдованы.
Птицы разворачивают свои кратчайшие жесты,
их формы яснеют,
небо сходит с ума от их обилия.
Животные и птицы тоже умирают.
Наши кошки стареют у нас на глазах, их прощанье
Тяжело выносить, этот грустный их взгляд
Говорит обо всем, все принимает.
Кошки смертны, как мы.
Волшебный город
1
Далекая дорога в темноте
ведет в волшебный город, чье названье,
как имя божества, запрещено
произносить изведующим тропы.
Они, паломники пространства, свет
с собой несут свой, голоса и вести
живого детства, синий горизонт,
что неизбывен, пряный запах снега,
наркотик зелени…
Встает луна,
чтоб привести их через мост к открытым
всегда для них воротам городским.
2
А за мостом дворец, светло повсюду,
и мы с тобою по мосту пошли.
Мы шли и шли и наконец расстались:
ты как бы вышел на море, а я
добрался до дворца и попытался
ключом в замок попасть, но не сумел.
И ждал меня вокзал, пустой, с холодным
ноябрьским ветром, что крепчал и тряс
все двери и распахнутые окна.
3
Открылась утром маленькая дверь —
я словно вышел в снегопад
и птиц увидел. Снег их любит, их
легчайшее прикосновенье след
на коже снега оставляет.
4
Я ушел через сине море.
(Переход океана огромен, и огромны последствия.)
Через море этот город завиднелся,
и я вышел на берег.
Остался открытым тоннель, соединяющий
комнаты моего детства:
морскую комнату с башенной комнатой,
и когда я закрываю глаза, то слышу только воду
и вижу только небо.
И я тоже оперился и окрылател.
5
Свет фонаря наряжает листву и снежинки.
Синее море, напротив, линяет к началу зимы.
Разными красками имя шумит и играет.
Мы возвратились к картинкам, цветным временам
года всесильным. Язык упирается в нёбо,
воздух проходит вдоль полости детского рта.
Звуки и образы строят слова, предложенья:
ветер в деревьях, след птицы на лужице — речь
движется, годы проворны, как вешние воды,
каждая дверь открывается ночью во сне.
6
Ты пошел равнинами, пустынями,
болотами и скалистыми горами.
Пошел по путеносной земле,
по занятому и порожнему пространству,
неся с собой все свои родные
произношения и иностранные
акценты. Все свои личные
бури. Это жетоны, шепчет она,
которые мы должны выплатить,
чтобы пройти по земле. Чтобы
пролететь над ней, не противясь
вихрям, которые подхватывают нас
в дрейфе и опускают в любом месте.
Чтобы видеть вещи в сумерках,
и в темноте, и на свету. Ты
отправился, ехал на утренней
заре, приехал на вечерней.
7
Если у путешествия нет конца,
может быть, оно было так поведано,
сказано с самого начала.
Я пошел легким ходом по морю.
Под утро в ноябре море взбушевалось,
море сдвинулось, трудное слово
распалось на слоги. Я стал спускаться,
но земли не мог достать. Взглянул на низ,
на низу море. Подул ветер. Язык
был неумолим в своей строгости.
8
Смотри, как прекрасно тело улитки,
которое она несет на своем пути через этот сад,
заметь, с каким достойным молчанием она пересекает
долгую длину сада. Там неподалеку
ты бежишь за поездом
в книге на другом языке.
9
Лицо создает мост над временем,
вернее, мираж моста,
потому что прежнее лицо сохранилось
только на фотографиях и стало
образом в памяти.
Призрак лица позволяет пройти
понарошку по твердому
несуществующему асфальту
меж вознесшихся мостовых арок
воображения, от речи к речи,
которая одна и существует.
10
Весна, весна! Как воздух чист!
Как ясен небосклон!
И громкой песнью ранний петел
Мне утро возвещал.
Там, справа, дом последний самый, в окнах
Его темно, стена в углу совсем
Почти разрушена, на ней волокнам
Тончайших паутин легко висеть.
Вот путник, местный житель бывший,
Застыл на узеньком мосту, дуэт
Услышав птиц, пространство сокративший…
Местописатель больше, чем поэт.
Ни звука нет, молчанье смотрит хмуро,
И тишина идет по тишине:
Ты обозначишь все это цезурой
И наяву, и в предрассветном сне.
Вслед за рожденьем возникало слово
В прибалто-финских недрах языка,
Оказываясь всех морей основой;
Потом струилась юности река.
Свет звуковой слепил, преображались
В нем сумеречный страх и немота,
Просодиею становилась шалость,
Взросленье заполняло полость рта.
Смотри же: нет ни улицы, ни дома,
Остался только этот самый стык
Земли и неба, заново знакомый,
К себе зовущий властно, как язык.
«Этот звук, овладевший внезапно моим языком…»
Этот звук, овладевший внезапно моим языком,
Всею полостью рта, воскрешает других, неотмщенных,
Что владели свободно им и окровавленным ртом
В нашей общей отчизне хватали чернеющий воздух.
Это память страны, безымянных могил, языка,
Вся огромная память огромной преступной державы,
Где ответа никто никогда не держал и века
Приходилось на речь у сатрапов выпрашивать право.
Ты к вселенной звучащее слово свое обрати,
Поднимая свой слог, на погосте возмездья проситель,
Ты за всех ничего палачам и вождям не прости
И слезу оброни о замученной речи в России.
«Представим звуки, прежде чем услышим…»
Представим звуки, прежде чем услышим.
Обдумаем сонорность их и стык
Их в какофонии. Направим лыжи,
Коньки наточим и уйдем в язык.
Неутомимо созидает голос,
Как композитор, образ звуковой,
И по равнине, лишь недавно голой,
Весенний шум наряд проносит свой.
«Я сделал это, когда мы расстались…»
Я сделал это, когда мы расстались.
Я отправился за худым до дистрофии горизонтом,
Чтобы утихомирить раскаленный край земли.
Между пунктами отсылки, отправления и прибытия
Пространство взорвалось, как почка,
Расстояния стали моей собственной топографией
И метафорами погоды.
Но в каком направлении я бы ни шел,
Между нами всегда будет мертвая земля,
И вы никогда не встретите меня
В стране слов.
«Блестяще-гладкие вороны…»
Блестяще-гладкие вороны
И босые ноги наши все в пыльце.
Открылась пусть не дверь, но форточка
На детство, юность, их ландшафт, пейзаж,
Пространство, время, ветвь, что вырастает
В окне, организатор-ветер, кровь,
Что взбудоражена всего одним
Зевком ленивым юбки… Воробьи,
Куда бы мы ни шли, не отставали…
Да. Вроде бесконечная стена
За поворотом, за углом оборотилась
Вдруг комнатой одной. Мы здесь хотим
У времени забрать пространство, мы
Выскальзываем из калитки детства
И держим путь туда, где день и ночь
Нас ожидает многозвучность моря.
Его артерии и вены темно-сини,
Его язык — из группы угро-финских.
Мы сядем на песок, чтоб наблюдать,
Как начинает дождь идти по волнам.
«Дождь распахивает тени…»
Дождь распахивает тени,
Обостряет слух,
Жажду утолив растений,
К пилигримам глух.
Начинает по дорогам
Ветрено хлестать
И тебя манить с порога
Стать ему под стать.
Так разденься же до детства,
Побратайся с ним,
Будешь ты, частица действа,
До конца храним.
«Сова сидит и смотрит на вороний…»
Сова сидит и смотрит на вороний
Полет, на нас с тобой, на горизонт,
Вывертывая голову комично,
Но оставаясь мудрой. Облака
Хранят свой шифр, известный только ветру.
В раскрытом рту двери — слова, язык,
Родная речь…
Невзрачная певунья
Вдруг села на плечо твое, устав
От перелета через наше море.
«Там собрана в холмы земля и листья…»
Там собрана в холмы земля и листья
Общительны, неотделим язык
Там от ландшафта, беспокойный дождь
Тактичен, сдержан. Память возвращает
Стихии, для которых нет ни слов,
Ни образов. Сюда доносит шум
Повозки Вакха, что проходит мимо,
Минуя удовлетворенье и
Возможность счастья, может, для того лишь,
Чтоб в памяти остаться… Но катексис
Губителен для формы и ее
Напора, а спонтанность избегает
Того, что очевидно в мире жестких
Вещей и карт, чьи контуры тверды.
Есть слова в твоей речи родной, что тебе никогда
Не откроются, пятна на карте любого из нас,
Что белы, потому что язык больше всех нас, и льда
До конца не растопит никакая весна.
«Есть в легком снегопаде нежность, что…»
Есть в легком снегопаде нежность, что
Похожа на любовь. Интимный снег
На веках собирается, на плечи
Ложится, аромат его едва
Лишь уловим, он обонянье дразнит,
Мешаясь с памятью, он создает
Свободу. Ты, хионофил[77], находишь
В неторопливом снежном спуске ритм
Сокрытый и дрейфующий, ты видишь
Игру теней, печаль и яркий свет,
И мифы, что полны соблазна, — это
Твое начало, музыка и речь.
«По дорогам вдоль рек ты придешь в этот город, где снится…»
Nāk pa ceļiem, nāk pa upēm[78]
По дорогам вдоль рек ты придешь в этот город, где снится
До сих пор языку твое первое чувство. Узнав
Голос твой, перепутает ветер страницы
И вернется из юности лучшая в жизни весна.
Издалече,
Из-под дуба зеленого течет речка.
Через речку рябина цветет.
Мы надумали идти и искать край той реки.
Мы идем по крутым берегам,
По чистым сыпучим палевым пескам,
Восходим к разговорчивым листьям
И видим: небо сходит с ума от скворцов,
И девушки поют
Там, где город стоит
В стране слов.
Из-под дуба зеленого течет река
Даугава,
широка, глубока,
в ней светлая —
светлая живая вода
завита,
золота,
молода.
Это наша река обучила нас всем
настроеньям и смыслам всех рек
за пределами мифов, преданий и даже
нашей собственной жизни с ее языками.
Она зарябила там, где на нее упал лист,
она взволновалась, послышалось пение.
Это девушки пели.
Видишь, город стоит.
Здесь разговорчивые листья
и лубок дерева зеленый,
и жар мокрой, раскрытой земли.
Разразилась непорочная страсть —
под дождем, в снегопад и на ярком солнце.
Остановись же здесь весной,
чтобы мост над рекою
вдавил время и тебя в свое имя,
переведенное удивленным языком.
Остановимся же здесь весной.
Поднимемся на мост над рекой.
Его имя пред рассветом
на грани света
и тьмы.
Это время
и мы.
«Легкий жар коры и поле…»
Легкий жар коры и поле
движущегося дождя
до предела рот наполнят,
что блуждает, находя
образ, музыку и слово,
слог, звучанье и мотив,
чтоб вознесся, огласован
мир его, пока он жив.
«А дом пустой еще как будто полон…»
А дом пустой еще как будто полон.
Ты чувствуешь присутствие всех тех,
Кто навсегда отсутствует. Друзьями
Заполнен до отказа детский двор.
Язык не прекращает через время
В светящемся пространстве возводить
Мосты, чья мощь лишь с памятью сравнима.
«Поземки рваные бинты…»
Поземки рваные бинты
По ослепленным площадям
Неслись, как бешеные. Ты
Словно был мальчишкой там,
В другой какой-то жизни за
Стеклом, как будто бы в музей
Вошел, — и сразу на глаза
Во всей своей смешной красе
Попался виденный уже,
Когда во сне парил по-над
Ночным собраньем ворожей,
Щемящий сердце экспонат.
«Останавливает меня незнакомка…»
Останавливает меня незнакомка
И говорит: куда ты идешь?
Ты меня узнаешь?
Я помню тебя ребенком
Вот на этой вот улице,
Что как будто сутулится
На подъеме к прибежищу ласточки,
Смотри: вон гнездо она вьет
Под крышей башни Толстой Маргариты.
Здесь твое
Через калитку просочившееся детство.
«Полоска суши вдоль воды…»
Полоска суши вдоль воды,
Глаза, исхлестанные ветром,
По мокрому песку следы
Тех, кто любил тебя и щедро
Вернулся в виде света. Здесь,
На этом детском побережье,
Как будто бы намеки есть
На жизнь всего, что было прежде.
«Я спорил с тенью слов и с отраженьем…»
Я спорил с тенью слов и с отраженьем
Своим в реке, когда ее вода
Была прозрачна, спорил с пораженьем
Всего живого ныне и тогда,
Когда ушли родители. На деле
Моя аргументация была
Безрезультатна, но как птичьи трели,
Как поворот летящего крыла,
Я делал то, ради чего родился,
И в поражении конечном я
Учую органическую милость
Неисчерпаемого бытия.