– Какой эгоизм! Я…
– Не стоит винить меня в том, что мне захотелось жить собственной жизнью! Если уж бранить меня за то, чем мои поступки обернулись для тебя, не эгоизм, то что же тогда эгоизм, скажи на милость? Ты вспомнил только о собственных страданиях, но даже не подумал спросить меня, нашла ли я свое счастье за все эти годы разлуки. Но разве любовь – не в том, чтобы в первую очередь желать любимому счастья и радости?
– Твои же собственные слова говорят о том, что и ты никогда не любила меня, – сказал Просперо. – Как я мог быть рад и счастлив, думая, что вместо полноценного материнства ты обрела могилу?
Миранда вскинула руку и вновь приняла облик встреченного на дороге юноши.
– Я – более, чем женщина, какой видят меня мужчины. Я – более, чем просто твоя дочь, которая будет безропотно страдать, лишь бы не навлечь позор на твою голову.
– Вижу, вижу, – ответил Просперо, указывая на Миранду в ее (или его?) новом облике. – Ох, как я скучаю по нашему острову! В качестве моей дочери ты была много разумнее и послушнее.
– Возможно, к сыну ты отнесся бы мягче. Возможно, когда мы жили в Милане, ты прислушался бы ко мне или нашел во мне больше достоинств, будь я наследником мужского пола.
– Не ищи утешения в волшебстве фей, дочь моя. Несмотря на эту бороду, ты капризна и ветрена, как всякая другая женщина!
– Довольно!
Дочь взмахнула рукой, и Просперо закружило в пестром водовороте красок и звуков, вскоре превратившемся в его собственный виноградник. Герцог лежал на земле, лицом к осеннему небу. Невдалеке виднелся охотничий домик, у крыльца топтался конь, и Просперо почувствовал, как его тянет к домику – эта девчонка Медичи ждала его возвращения, забыв о власти над ним, дарованной ей кинжалом.
Значит, Миранда жива. А он – мертв. Как же быстро мир перевернулся вверх тормашками! И если ему не удастся что-либо сделать с этим кинжалом, вскоре все станет еще хуже. Намного хуже.
Слезы иссякли. Оставалась лишь ноющая боль в пустом желудке, но даже мысль о еде, лежавшей в седельных сумках, казалась Лючии невыносимой. Мать осталась дома, во многих лигах отсюда, и ничего подобного она не Видела. После поездки к пещере мать снова была счастлива и каждое утро говорила, что видит ее свадьбу яснее, чем собственное отражение в зеркале.
– Все будет хорошо, – сказала мать, целуя ее на прощание. – Сделай так, как велела моя наставница, и все будет хорошо.
Лючии не хватило духу снова начинать спор, и она просто покорно кивнула.
Но, несмотря на ее намерения ослушаться, все вышло так, как хотела женщина из пещеры. Так почему же все идет вкривь и вкось? Все это было вовсе не похоже на ее истинную судьбу!
Но вскоре ясность мысли вернулась, будто солнечный луч, пробившийся сквозь грозовые тучи. Обе они – и мать и хозяйка пещеры – сказали, что она выйдет замуж за Франческо, и все будет хорошо. Вдобавок, в пещере было сказано: если она устранит угрозу со стороны Просперо, ее судьба останется в целости. Все это могло означать только одно: бояться нечего. Франческо не стал поднимать тревогу, потому что вовсе не желал ей вреда. Значит, все, что от нее требуется – это отыскать его и все объяснить. Тогда любовь сгладит трещину, возникшую в земле меж ними, и они вновь посадят в эту землю семя доверия. Осталось только дождаться возвращения Просперо и попросить его отвести ее к Франческо.
Стоило ей подумать об этом, как призрачный волшебник возник посреди комнаты и бросил на нее неодобрительный взгляд.
– Мой добрый Просперо, наконец-то! Скажите же, где мой любимый? Далеко ли успел отъехать? Куда он…
– Я отыскал его, – сообщил Просперо, двинувшись к ней прямо сквозь грубо сколоченный стол и табуреты. Лючия вздрогнула. – Он на постоялом дворе и сильно расстроен. Кто-то, назвавшийся другом, прислал ему письмо, в котором советовал узнать твою истинную природу, прежде чем связываться с тобой узами брака. Для этого он должен был явиться в мою башню прошлой ночью. Почерк, по-моему, женский.
Лючия покачала головой.
– Но из женщин обо всем этом знали только моя мать и та женщина из волшебной пещеры.
– Достаточно ли твоя мать хладнокровна, чтобы задумать и совершить такое?
Лючия рассмеялась.
– Это так же невероятно, как для меня – отрастить крылья и перелететь океан. Мать положила столько сил на то, чтобы между нами расцвела любовь. Зачем же ей уничтожать ее? Она впервые сказала, что мы поженимся, когда я еще была не выше этого стола. Не желая нашего союза, она могла бы просто солгать в своих пророчествах. Поэтому она вне подозрений.
Просперо изумленно поднял брови.
– Ведьма среди самих Медичи? Устраивает политические союзы при помощи черной магии? Интересно…
Щеки Лючии вспыхнули огнем. Как же она неосторожна! Раньше она никогда и никому не разбалтывала тайн матери. Хорошо хоть, что проболталась всего-навсего перед призраком.
– Вы говорили с Франческо?
– Он не смог ни увидеть, ни услышать меня.
– Значит, вас могу видеть и слышать только я?
Приняв раздраженное ворчание за согласие, Лючия почувствовала немалое облегчение – словно гора свалилась с плеч. Это значило, что тайнам ее матери ничто не грозит.
– А кроме матери обо всем знала только женщина, велевшая мне сделать все это.
– Значит, она и есть наш неприятель.
Лючия покачала головой.
– Нет-нет, ваша светлость, это тоже невозможно. Мать доверяет ей абсолютно, а людей, удостоенных ее доверия, всего двое-трое на весь белый свет. И политического мотива у этой женщины быть не может. В самом деле – ведь невозможно же объяснить, зачем ей это могло понадобиться! Она предрекла мне судьбу и рассказала, как уберечь ее от ваших низменных замыслов…
– Которых не существует.
Лючия поджала губы.
– Мне это известно только с ваших же слов. В конце концов, кинжал ведь действительно хранился у вас.
– Я намеревался всего лишь вернуть его туда, откуда он взялся, и никаких иных намерений не питал! Безмозглая девчонка! Ясно, как день: тебя обманули! Рассказывай толком, во всех подробностях: что произошло в той пещере, и что именно эта ведьма говорила обо мне?
– Теперь это уже неважно. Я…
– Неважно? Неважно?! Ты убила меня, и смеешь говорить, что причина не важна?!
Лючия зажмурилась, прикрыв рот сложенными горстью ладонями. К стыду своему, от расстройства чувств она совсем лишилась способности думать.
– Прошу простить меня. Я просто хотела сказать, что… – она вовремя прикусила язык, сообразив, что едва не выложила убитому ею человеку свои соображения о том, что теперь-то, после его смерти, все будет хорошо. – Я… Я просто хотела сказать, что сделанного не вернуть, и мы, конечно же, ничего не в силах исправить.
– Ты не можешь вернуть мне жизнь, это правда, но мне очень хочется знать, что за кукловод дергает тебя за веревочки. Несомненно, то же интересно и тебе.
Лючия закивала. Зная, кто всему виной, она легко сумеет заделать брешь, возникшую между ней и Франческо. В конце концов, ей еще предстоит отыскать способ сделать это, а мать всегда говорила: сидя на месте и ничего не делая, дождешься, что судьба претворит свои планы в жизнь самым скучным образом. Уж лучше помочь судьбе, чем ничего не делать!
– Тогда рассказывай все о той женщине из пещеры – во всех подробностях, сколь бы незначительными они ни казались, – видя, что Лючия колеблется, Просперо развел руками. – Я не смогу рассказать это никому. Ну же, говори. Держу пари, эта тварь не заслуживает твоей верности.
– А как же Франческо?
– Он еще никуда не уезжает. Кроме того, я всегда могу легко отыскать его.
Медленно, запинаясь, Лючия начала рассказ. Воспоминания о встрече в волшебной пещере были такими яркими, точно она произошла не более пары часов назад. К тому же мать с детства учила ее не упускать ни единой мелочи. Слушая ее, Просперо расхаживал взад-вперед, и его беззвучные шаги очень сбивали с толку. Когда Лючия добралась до описания хозяйки, он поднял палец:
– Руки! Опиши еще раз ее руки.
– Мягкие и изящные.
– Но не старческие?
Лючия помедлила.
– Нет. Но голос звучал совсем как у старухи.
Просперо кивнул.
– Продолжай.
Лючия рассказала обо всем, что было дальше. К концу ее повествования Просперо остановился и замер, уткнувшись взглядом в пол.
– Вернемся к пламени. Вспомни: не стали ли языки пламени голубыми, когда речь зашла обо мне? Подумай хорошенько.
Лючия решительно покачала головой.
– Нет. Пламя сделалось голубым и высоким, только когда она заговорила о моем браке и о том, что случится, если ваши замыслы увенчаются успехом. Я еще подумала, что огонь желтеет и начинает моргать, когда она говорит о вас, потому что вы угрожаете моей судьбе.
– Нет! Ха-ха! Вот оно! Она использовала против тебя твое же невежество и с помощью твоих ничтожных знаний добилась выдающегося эффекта. Чаша находилась в пещере, а пещера, ручаюсь – где-то близ Монте-Прадо.
– Прямо у ее подножья! Но ведь она говорила, что люди не знают ни о существовании этой чаши, ни о ее силе.
Просперо насмешливо хмыкнул.
– Я читал о ней, но до сего дня полагал, что это просто миф. Теперь о кинжале. Где он?
Лючия вынула кинжал из сумки на поясе. Просперо снова двинулся к ней прямо сквозь стол.
– Затяни шнур потуже и снова завяжи на три узла, как сейчас.
Лючия выполнила его указания, и Просперо, похоже, остался доволен.
– Вы знаете, кто эта женщина, верно?
Просперо кивнул.
– Да. Она не ведьма, но та, кому поклоняются ведьмы. Это Геката – та, кто дарует им силу.
– Я разговаривала с богиней? – Лючия почувствовала, как кровь отливает от щек. Ее родная мать была ученицей богини! – Но… Я не понимаю…
– Пламя в чаше становится голубым, если изреченное пророчество правдиво. Никто, кроме Гекаты, не осмелился бы солгать перед этой чашей. Так, говоришь, при первом прикосновении к тебе рука ее была горяча, а при втором – холодна?