– Я скорее повешусь, чем стану пить за острый язык твоей благоверной, – сказал он, сплюнув.
Исключительно ради него Бенедикт улыбнулся шире прежнего.
– Пью за прекраснейшую из женщин – мою жену, чей язык так же остер, как и ум, и чья единственная трагедия – тот жалкий муж, которым она обременила себя из-за минутного каприза. – Сделав глоток, он передал фляжку дальше. – Ганимед, вскружили ли вы голову какой-нибудь из Арденских девиц?
– Я состою в браке, сэр, – ответил юноша, принимая фляжку и с подозрением принюхиваясь к ее содержимому. – Бьюсь об заклад, моя любовь прекрасней всех на свете: благородна, нежна, верна… Да, поэта хуже среди живущих не найти, но лучшего борца придется поискать!
Тут юноша осекся и покраснел. Пароль громогласно захохотал.
– Парень, любить девок, знающих толк в борьбе – это прекрасно! – выдавил он сквозь смех, не обращая внимания на угрожающий взгляд Ганимеда. – Что до меня, у меня имеется по девице в каждом порту и гарнизоне, и все они, несомненно, наденут вдовий траур, услышав, что наш корабль не вернулся из плавания.
К фляжке потянулся дон Хуан, но тут вмешался Бенедикт:
– Мой господин, разве вы уже женаты?
– Как я могу жениться, – прошипел его соотечественник, – когда этот глупец, мой старший брат, еще не женат? Кто пойдет замуж за нищего младшего сына, когда старший до сих пор ходит в холостяках? И оба мы знаем, Бенедикт: он взял бы замуж твою жену, если бы только она пошла за него. Думаешь, он не заглядывается на нее до сих пор?
Бенедикт прибавил своей улыбке еще дюйм ширины.
– Ты хочешь уязвить меня тем, что мне завидуют принцы? Ганимед, передайте фляжку следующему из тех, у кого есть семья.
– Дайте сюда! – выхватив из рук юноши фляжку, Елена сделала большой глоток. – Скажем так, – продолжала она, отнимая горлышко от губ, – в дни юности я что есть мочи бегала за неким прекрасным юношей. И, потрудившись пораскинуть умом, заполучила его, о чем до сих пор сожалею. Сэр, – тут она обратилась к дону Хуану, – не вздумайте жениться. Брак превратит вас во внешнюю сторону дырки в заднице, а вашу нареченную – во внутреннюю.
Жак было вскинулся, чтоб опровергнуть сей поклеп на мужской пол и институт брака, но холодный, точно камень, взгляд Елены заставил его промолчать. Без лишних слов он передал фляжку Хуану, от которого она перешла к Паролю.
Солдат помедлил, глядя на Елену, затем встряхнулся и торжественно заговорил:
– Признаться, я слишком забочусь о женщинах вообще, чтобы связать себя узами с какой-либо одной из них, лишив всех прочих моего внимания. Но если мы воистину в Иллирии, мне стоит выпить за то, что желаннее, чем любовь, и долговечнее, чем непорочность. Пью за богатство, ибо пьянчужка, с которым я как-то встретился, сказал, что я непременно разбогатею, если когда-нибудь попаду на эти берега.
– Он – бесстыжий враль, – сказала Елена, едва Пароль умолк, чтобы приложиться к фляжке. – Его слова гроша ломаного не стоят.
Фляжка добралась до Жака, обнаружившего, что она таинственно пуста. Видя, что старик вот-вот начнет жаловаться, чем сумеет досадить и самим богам, Бенедикт вновь вскочил на ноги.
– Что ж, я был бы рад отдохнуть у вашего костра, госпожа Елена, но долг влечет вперед. Мой принц, дон Педро, где-то на этом берегу, либо уже в руках врага.
– Либо на дне моря, – мрачно буркнул дон Хуан.
– Да, уж вы бы предпочли именно это.
– И если это так, ты вскоре можешь очень пожалеть о своей непочтительности. Ведь кто тогда займет трон Арагона? – требовательно спросил Хуан.
– Тогда и я, и весь наш народ должны молить господа, чтобы это было не так, – только и смог ответить Бенедикт. – По этой причине от вас я помощи не жду, но сам отправлюсь на поиски, разыщу ближайший город и буду расспрашивать встречных, пока не исчерпаю все возможности.
– Невдалеке на бреге сем есть город, – затянул Жак, – названье Аполлония ему. От нас он к югу. Там ищи счастливцев, что, избежавши волн, попали в плен…
– Хорошо-хорошо, благодарю вас, – поспешно перебил его Бенедикт.
– Мы пойдем с вами, – сказал Ганимед, с некоторой неохотой поднимаясь со своего места у костра.
Стоило Бенедикту сообразить, что это «мы» подразумевает и Жака – сердце его упало.
– Не стоит… – начал он.
– Ваше лицо, речь и платье, – перебил его юноша, – тотчас выдают в вас арагонца – одного из главных врагов Орсино в Тосканских войнах. Сколько раз вы скрещивали мечи с иллирийцами? А мы, арденцы, пока ничем особенным себя не проявили. Уж позвольте нам послужить вашими глазами и ушами, иначе, если и найдете своего принца, то только в соседней камере.
Бенедикт кивнул, признавая его правоту, и резко обернулся, услышав шипение Елены над костром.
– Что там?
– Ведьма, искавшая нас на берегу, возвращается. Бьюсь об заклад, ее бессмертная повелительница недовольна отсутствием пленных, – глаза лекарки блеснули в свете костерка. – Если вам нужно идти, ступайте, да поскорее. Она движется к нам со стороны моря; отправляйтесь на юг, а я отвлеку ее от вас, а остальных спрячу.
Поморщившись, Бенедикт кивнул Ганимеду:
– Тогда идемте, но, умоляю, пусть философия подождет в безопасном месте, иначе мы никогда не доберемся до этого порта.
– Так вам известен парадокс Зенона, столь удививший весь античный мир… – обрадованно начал Жак – и продолжал, и продолжал, пока его голос не затих вдали.
Елена подобрала хворостину и начала чертить на земле круг, обводя линией костер и что-то высчитывая в уме. Волшебство Старой Шотландии основывалось совсем на других материях – духах, эльфах и дьявольских договорах, навеки связывавших его приверженцев с губительными силами, с которыми ей вовсе не хотелось иметь дела. Ее волшебство – книжное – имело корни в натурфилософии, сделавшей ее столь выдающейся целительницей, способной излечить любую болезнь и едва ли не возвращать к жизни мертвых. То было волшебство эпохи разума – алхимия, философия и ясный свет дня, а не дым и паутина темных ночей прошлого.
– Не залить ли мне костер? – тревожно спросил Пароль.
«Надо бы, – подумала Елена, – пугать его почаще». Похоже, лучшие из его человеческих качеств в нем был способен пробудить лишь низменный инстинкт самосохранения.
– Она не глазами ищет, – ответила она, откровенно любуясь выражением его лица: в прошлом им доводилось встречаться, а забывчивостью она не отличалась.
Ведьма была уже близко. Вокруг поднялся ветер. Деревья зашумели.
– Держитесь ближе к центру круга, – предупредила Елена обоих оставшихся с ней. – Молчите и даже не смотрите на нее.
По небу над их головами неслись тучи, и Елена вспомнила об отправившемся на поиски Бенедикте, надеясь, что ей удастся отвлечь ведьму и помочь ему с товарищами уйти. Этот арагонец производил впечатление достойного человека, философ еще мог пригодиться, а Ганимед… Что ж, Елена не могла отрицать некоторую симпатию к тому, кто зашел так далеко, стремясь пробить себе путь в жизни.
Тут дон Хуан якобы споткнулся, зацепившись за торчавший из земли корень, качнулся назад, и его каблук пробороздил землю, разорвав круг.
– Глупец! Что вы делаете? – шикнула на него Елена.
На миг выражение лица дворянина сделалось откровенно злорадным, но эта гримаса тут же скрылась под маской едва ли не театрального раскаяния.
– Увы! Моя неловкость выдала всех нас! – вскричал он гораздо громче, чем нужно. – Но не бойтесь, прекрасная дева, я отвлеку врага и спасу вас и вашего спутника!
С этими словами он откровенно ухмыльнулся, прежде чем ринуться навстречу ведьме, размахивая руками. И в этот миг, оставшись без защиты от вражьей волшбы, Елена невольно восхитилась его беззастенчивостью. «Честность в негодяях встречается редко», – подумала она, осматривая круг в надежде вовремя исправить прерванную линию, но тут Пароль тоже пустился бежать – в противоположную сторону, вслед за ушедшими на поиски принца.
Теперь исправлять было нечего – круг, затоптанный в нескольких местах, окончательно утратил силу. Елена встала над костром, сжав в руке хворостину, будто настоящий волшебный посох. Стоило подождать и посмотреть, не удовольствуется ли ведьма одним Хуаном, и если нет – проверить, чего стоит магия новых времен против волшбы старых богов.
Гарнизонная крепость в Аполлонии Иллирийской.
Одинаково неопрятные солдаты и слуги мельтешат вокруг огромного стола, ломящегося от жареного мяса и выпивки. Во главе стола, над общей суматохой, восседает родственник герцога со стороны жены, сэр Тоби. Он ест и пьет день напролет, то и дело громогласно требуя еще пирогов и пива.
Входит МАКБЕТ.
Все звуки – звон кружек, визг девок, стук игральных костей, божба и ругань – разом стихли. Один сэр Тоби продолжал петь, отчаянно фальшивя, но и его голос осекся и стих, стоило ему увидеть причину повисшей в воздухе тишины.
Скотт, чье имя никто из людей не смел произнести вслух, по нынешним временам выглядел весьма устрашающе. Возможно, именно такой и была вся знать сотни лет назад: темная кольчуга, островерхий шлем, из-под которого почти не видно серого лица… Явился он, даже не затемнив дверной проем. Следом за его плащом тянулись тени, рука покоилась на рукояти кинжала, будто убийство ни на минуту не покидало его мысли. В конце концов, кем же он был, как не убийцей – он, совершивший цареубийство и якшающийся с ведьмами?
По крайней мере, хоть ведьм на этот раз при нем не было. Однако он и сам по себе был страшен. Солдаты при его появлении осеняли себя крестным знамением – но только за его спиной. Нынешний папа римский давно махнул рукой на объявленный было крестовый поход против магии, подобно своему предшественнику, отменившему собственный запрет на применение черного пороха. Впрочем, скотт отрекся от божьей милости и людских законов давным-давно, решившись послушаться супругу. От него веяло холодом, тянуло могильной плесенью и резким, железистым запахом крови.
– Что? – заплетающимся языком пробормотал сэр Тоби, щурясь на полководца налитыми кровью глазками. – Что еще стряслось? – он качнулся над столом, настолько пьяный, что лицо его не утратило румянца даже при виде столь мрачной фигуры. – Орсино определил тебя в гонцы, или ты пришел выпить со мной бурдючок испанского?