Скотт резко двинулся к нему, навис над головой, и старый пьянчуга поспешил загородить локтем кружку. Полководец заговорил; голос его зазвучал низко, гулко, замогильно, точно напев старой Шотландии, погибшей пять веков тому назад:
– Занятного оленя псы мои вспугнули из кустов, – нараспев произнес он. – Твои ж – догнали.
Сэр Тоби важно кивнул, хотя смысл сказанного дошел до него лишь три удара сердца спустя.
– Еще один пленник, говоришь? Еще один матрос или слуга отправится к остальным в плавучую тюрьму?
– Нет. По его словам – из благородных, – возразил скотт. – Пожалуй, к первому его ты поместишь.
Тут громкий топот возвестил о прибытии еще одного отряда солдат, чьего небрежения дисциплиной устыдились бы даже гарнизонные гуляки за столом. Впереди шел молодой офицер по имени Цезарио, а в середине – смуглолицый арагонец.
– Это еще что за новости? – сэр Тоби резко встал, толкнув брюхом стол так, что пиво волной выплеснулось из многочисленных кружек. – Разве это не тот малый, которого мы уже раз брали в плен? Вот подлец! Сбежал, дав слово вести себя паинькой?! Немедленно высечь!
Грузно навалившись на стол, он уставился на Цезарио тяжелым взглядом, означавшим крайнюю степень недовольства.
Глядя в гневное, пошедшее красными пятнами лицо родственничка – к несчастью, дяди ее невестки, – Виола с трудом сдержала желание подойти поближе и дать ему пощечину. Пожалуй, не будь здесь этого ходячего мертвеца, скотта, она бы не сдержалась.
– Это не тот, – сказала она, – хотя сходство очевидно. Надеюсь, вы держите дона Педро под рукой до особого распоряжения герцога?
Тоби выпучил глаза – возможно, придя в замешательство от фамильярности юного офицера, возможно, просто ничего не соображая спьяну. В конце концов он громогласно рыгнул и тяжело опустился в кресло, утратив к происходящему всякий интерес. Виола раскрыла было рот, чтоб приказать отвести пленника в темницу, но тут он шагнул вперед, буквально оттолкнув ее локтем, и заговорил:
– Постойте, храбрые сэры! Верно ли, что вы держите в оковах моего брата Педро, принца Арагонского?
– В оковах? С чего бы, мы же не голландцы какие! – проворчал Тоби. – Нет, он содержится со всеми удобствами, но он наш пленник. Как и вы, так что, если вы явились, чтобы обменять себя на него, вам с самого начала не посчастливилось.
– Обменять себя на него? – захохотал пленник. – Скорее, я пришел предостеречь вас, добрый сэр рыцарь. Сам я – Хуан, по праву принц, чье слово тверже железа, уважающий благородство даже в тех, против кого воюю. Но знайте: мой брат Педро не отличается подобной щепетильностью в вопросах чести. Закуйте его в надежные цепи, иначе он проникнет в любую щель и перережет горло всякому, кто встанет на его пути. Не верьте ни единому его слову: нарушить обещание для него – все равно что преломить соломинку. Увы, я грешу против братской верности, но любовь к истине и жажда справедливости вынуждают меня раскрыть вам всю правду о нем.
Более всего Виолу поразил сухой, деловитый тон, каким все это было сказано. Арагонец ел глазами Тоби и этого проклятого скотта и говорил, даже не пытаясь вложить в свои слова хоть толику страсти и тем придать им убедительности. Зато в оценке интересов слушателей он оказался мастером. Да, угрюмый воин лишь задумчиво взирал на пленника, однако Тоби явно не смог устоять перед возможностью заполучить в свои лапы узника, которого он в полном праве тиранить вместо того, чтоб обходиться с ним достойно.
– Весьма своевременное предупреждение! – воскликнул он. – Ты и ты – ступайте, отыщите этого шельмеца Педро и глаз с него не спускайте, если только он уже не сбежал, воспользовавшись нашим великодушием. Не годится, чтобы столь ценная добыча вдруг исчезла, прежде чем герцог решит ее судьбу. А вы, сэр?
– Я, добрый рыцарь? – пленный арагонец принял позу шутовского смирения. – Я – дон Хуан, злосчастный младший сын, горюющий о том, что ход событий вверг наши народы в ссору. Ибо, будь я на троне в час, когда над нами нависла угроза войны, уж я-то нашел бы способ обойтись без вражды с могучей Иллирией.
Виола открыла было рот, чтоб возразить, но и эти слова прозвучали для сэра Тоби сущей музыкой.
– Подыщите этому доброму малому жилище и устройте его, как подобает, – приказал он. – Ну, а затем, дон Хуан Арагонский, быть может, вы присоединитесь ко мне за этим столом?
– Ничто на свете не доставит мне большего удовольствия.
Даже в этот миг в его голосе явственно слышалась насмешка, но и этого, казалось, не заметил никто, кроме Виолы.
Задворки Аполлонии Иллирийской.
Эхо сотни языков и акцентов звучит здесь даже во время войны. Слышны голоса матросов и купцов, спешащих к своим постелям с наступлением ночи, крики уличных торговцев, звуки доносящейся из таверн музыки, звон колокольчика ночной стражи. Повсюду в воздухе – гул сотни грехов и пороков, да таких, что лишь самые гнусные представители рода людского не погнушались бы посещать подобные места.
Появляется ПАРОЛЬ.
В каждой стране имеются свои порты, однако все порты, в каком-то смысле, принадлежат одному народу. Пароль повидал столько портовых городов, что не пропал бы в любом порту мира. Серый руссильонский мундир он благоразумно укрыл под плащом, пожертвованным в его пользу зазевавшейся прачкой.
Он вовсе не чувствовал за собой вины в том, что бросил Елену. Дружбы между ними не было никогда, и на этот раз он оказался в ее свите лишь потому, что супруг Елены сомневался в ее добродетели. Пароль подумал, что мысль о ее супружеской неверности показалась бы правдоподобной только тому, кто совсем не знает ее. Да, она была довольно привлекательна, а с мужем и господином они теперь едва могли находиться вместе в одной комнате – однако Пароль подозревал, что она слишком уж холодна, чтобы найти себе новую любовь, и, к тому же, слишком уж не хочет, чтобы еще кто-то из мужчин лез в ее дела. С некоторых пор ее начал побаиваться сам король Франции, которому она некогда спасла жизнь. Посему лучшего посла к волшебнику Просперо было не сыскать.
А ведь были времена – еще до того, как она вышла замуж и обрела могущество и вес, – когда они с Паролем были способны учтиво беседовать. Она уже тогда отличалась остротой ума… Эта мысль едва не удержала его от бегства. Но грозовая ведьма была совсем близко, а своей отвагой Пароль куда чаще хвастал, чем проявлял ее на деле.
Что ж, пусть себе воюет с ведьмами проклятого скотта. У него, Пароля, есть дела поважнее. Едва он обнаружил, куда их занесло штормом, все его помыслы устремились к сокровищам и богатству. Несмотря на недоверие Елены, в этом он ни капли не солгал. Один человек – точнее, один случайный собутыльник в очередной таверне – в самом деле предсказал, что, оказавшись на иллирийской земле, он отыщет сокровище.
Тот же человек соблаговолил снабдить его некоторыми подробностями, а кроме того Пароль прочел кое-какие книги и выслушал немало преданий. Несомненно, узнав о том, что Пароль поглощен научными исследованиями, Елена подняла бы его на смех, но власть и богатство – превосходный стимул. Ходить в чьих-то прихвостнях Паролю надоело давным-давно.
– Вот когда стану вельможей, и все они явятся выпрашивать милостей, уж я их заставлю льстить и пресмыкаться, – поклялся он самому себе, выходя из третьей по счету таверны, где угощал собутыльников на деньги из позаимствованного у случайного прохожего кошелька и исподволь расспрашивал их о том, что ему требовалось. Пока что все ответы вели в одном направлении – признаться, жутковатом, но Пароль только радовался собственной находчивости. – А все, кто смеялся надо мной – все эти фальшивые друзья, что отвернулись от меня с презреньем – что ж, придется им прийти ко мне и заново притвориться друзьями, а я сделаю вид, будто знать их не знаю, а еще лучше – придумаю, как испытать их преданность! – последняя мысль понравилась ему больше всего. – «Мерси, мерси, великий Пароль, – закричат они, – мы с самого начала видели звезду твоего величия, но нас ввели в заблуждение!» А я им на это…
Но что Пароль ответил бы на это гипотетическим просителям, так и осталось неизвестным: кто-то, неслышно подкравшийся сзади, накинул ему на голову мешок.
Пароль взвизгнул от испуга, но чьи-то руки крепко обхватили его, а грубый голос гортанно прошептал:
– Тихо. Еще один звук станет последним в твоей жизни.
Представив себе целую тьму острых ножей, нацеленных на него извне, Пароль обмяк и послушно двинулся туда, куда его повели.
Вскоре его привели в какое-то тихое место, где отчетливо пахло навозом – очевидно, в конюшню, – и усадили на бочку, поставленную на попа. Один из похитителей крепко стиснул его руки, и Пароль напрягся, ожидая удара, но вместо этого над ухом его прозвучала фраза на каком-то совершенно незнакомом тарабарском языке. Тщательно составленная по дороге сказка о его симпатиях к Иллирии и иллирийцам рассыпалась в прах. Судя по всему, его угораздило попасть в лапы к разбойникам из куда более отдаленных земель.
– Прошу вас, милостивые государи, – глухо забормотал он из-под мешка, – скажите, вы, случайно, не турки? Ибо мне доводилось слыхать о союзе Блистательной Порты с Иллирией…
– Какие еще турки? – ответил тот же яростный голос, что говорил с ним прежде. – Неужто не узнаешь звуков московитской речи?
Пораскинув мозгами, Пароль не сумел отыскать ни единой причины, ради которой шайке московитов стоило бы хватать его на улицах Аполлонии.
– Тогда, благородные господа московиты, скажите, пожалуйста…
Вновь невнятная тарабарщина – на сей раз от нее веяло холодным ветром далеких степей. Несомненно, татарский магнат давал какие-то указания толмачу.
– Нет уж, скажите, пожалуйста, вы, сьер франк, какое дело заставило вас тайком пробраться в этот город? – шепнули ему на ухо.
Пароль представил себе острые сабли, наполовину извлеченные из ножен и ждущие лишь одного неверного слова, чтобы вонзиться в его тело.