Незнакомец моргает, делается еще прозрачнее, еще бестелеснее, начинает мерцать и искриться, точно на самом деле его здесь вовсе нет, и тебе кажется, что причиной всему этому – мимолетное движение его век.
– Оно означает… – голос его тоже слабеет, словно ночной гость уходит все дальше и дальше. – Оно означает, что все мы в наихудшей из опасностей. Мы в осаде, нам угрожает полное и окончательное уничтожение.
– Сэр! – поспешно восклицаешь ты. – Сэр, вы с каждым мигом утрачиваете облик. И голос ваш звучит тише и тише. Скажите, кто вы? Вы из Чистилища или из куда более мрачных мест?
– Гильдия, – говорит он, оставляя твой вопрос без ответа. – Передайте мужу: он нужен Гильдии. Скоро за ним придут.
Он продолжает мерцать, постепенно тает в воздухе. «Совсем как блуждающий огонек, – думаешь ты. – Точнее, как отражение в пруду, разбитое брошенным в воду камнем».
– Кто вы? – вновь спрашиваешь ты. – Кто вас послал? Что вам на самом деле нужно от меня?
Незнакомец склоняет голову и снова – в последний раз – печально улыбается.
– На все три вопроса ответ будет один, – отвечает он.
Следует пауза – нарочитая, совершенно неуместная сценическая пауза, наводящая на мысли о второразрядном актере.
– Твой муж, – отвечает он наконец, взглянув тебе в глаза.
Едва произнесен последний слог, незнакомец пропадает окончательно – исчезает из этого мира, будто никогда не принадлежал ему. Ты остаешься на пороге, дрожащая от ночного холода, в испуге, в тревоге, исполненная неослабевающего липкого ужаса.
26 декабря 1601 г.
Ты просыпаешься, если судить по свету за окном, ближе к середине утра – на несколько часов позже, чем проснулась бы по собственной воле или просто в силу привычки. В постели ты одна. Уильяма нет.
Разом нахлынувшие чувства более всего похожи на панику. Ничего подобного ты не испытывала с тех пор, как дети были маленькими: твой дом, твое небольшое королевство больше не подвластно одной лишь тебе. В твоей крохотной вселенной возник новый элемент – некая мерзкая злая стихия.
Стоит тебе осознать, что ты совершенно не помнишь, как вернулась прошлой ночью в постель, откуда-то снизу доносятся звуки оживленной беседы. Прислушавшись, ты различаешь три голоса. Один – брюзгливый, несколько скандальный и вместе с тем смущенный – ты тут же узнаешь: так звучит голос твоего благоверного в один из тех моментов, случающихся время от времени меж любых супругов, когда он вынужден взглянуть в глаза какой-то неприятной правде. Два других голоса тебе незнакомы, но оба они полны трагического, тревожного надрыва. Столь бесцеремонное нарушение обычного жизненного уклада тебе ничуть не нравится. Спокойная, однообразная жизнь словно бы перевернулась вверх тормашками под хитрым, злокозненным напором чего-то пышного и чудно́го.
Ты поспешно встаешь, вновь запахиваешься в ночную рубашку и торопишься вниз, поприветствовать незваных гостей.
Приблизившись к дверям в комнату, где собрались трое заговорщиков – однако как же поразительно быстро и неотвратимо это слово, это определение пришло тебе в голову! – ты слышишь фразу, которая еще сильнее обостряет сосущую тревогу в груди, уверенность в том, что неведомая беда вот-вот появится на горизонте.
– Кинжал, что здесь пылился не у дел, отныне в лапах скотта.
Странность этих слов, произнесенных именно в таком порядке, холодная обыденность, с которой они были сказаны – не мужем, но одним из чужаков, незваным гостем, – ввергает в страх и заставляет тебя замереть на месте. На первый план немедленно выходит мысль о том, что все вы – и ты, и твои дети – смертны.
Ты делаешь тихий вдох в попытке вновь обрести равновесие. Разговор в гостиной разом затихает.
Быстрые шаги внутри – и дверь распахнута.
Перед тобой – напуганный, встрепанный, без малейшего следа того сытого довольства, живым воплощением коего он был всего лишь несколько часов назад – появляется муж.
За его спиной видны гости, стоящие по обе стороны от очага, словно часовые. Ни того ни другого ты не знаешь, однако в обоих чувствуешь нечто необычайно знакомое. Оба носят бородки, оба богато одеты. Один чем-то похож на паяца, другой – на ученого мужа. Но тебе позволяют взглянуть на обоих лишь мельком. Муж поспешно затворяет за собой дверь, запускает пятерню в редеющие волосы – этого жеста мучительной тревоги за ним не замечалось со времен долгой болезни, поразившей Хемнета полтора года назад – и говорит:
– Любовь моя, боюсь, у меня мрачные новости.
Напуганный, он всегда говорит в такой возвышенной манере, словно ища утешения в витиеватости выражений.
– Грядут судьбоносные события, любимая. События, что потрясут наш мир до самых основ.
– Что ты хочешь сказать? – с легким раздражением спрашиваешь ты. – Что происходит, Уильям? Кто эти люди, и что им нужно от нас?
– Они… – он осекается, собирается с мыслями, утирает вспотевший лоб. – Это наши союзники.
Ты снова спрашиваешь, что он хочет этим сказать, но в ответ муж лишь качает головой.
– Большего я сказать не могу. Они взяли с меня клятву хранить тайну, и я поручился в том своим словом.
– Они знакомы тебе, дорогой? Ты как-то связан с ними?
– Да, мы знакомы. И связаны друг с другом. Связаны крепчайшими из уз. Хотя до сегодняшнего дня я никогда не видел их.
– Тогда что все это… Что им нужно? Ты каким-то манером попал под их власть?
– Любовь моя, я должен уйти.
– Что? Ты должен уйти? Зачем? С ними?
– Да.
– С чужими людьми?
– Они не совсем чужие. Как я уже говорил. Не совсем.
– Но куда ты пойдешь? И когда вернешься?
– Не могу сказать. На эти вопросы у меня нет ответов.
– Но ты же должен… Нет… Не можешь же ты бросить нас так внезапно.
– Я вовсе не бросаю вас, любимая. Прошу, поверь мне на слово. Все наоборот: то, что я делаю сейчас, я делаю во имя тебя и во имя наших детей – Сьюзен, Джудит и Хемнета. Нам предстоит великое сражение, и я… и я, так сказать, зачислен в ряды сражающихся.
От этой жуткой неожиданной новости щиплет глаза, и слезы застилают взор.
– Но ты же не солдат, дорогой! Ты и шпаги никогда в руках не держал. На поле боя тебе не прожить и минуты.
– На свете есть иные поля сражений. Иные виды войн.
– И тебе необходимо идти? В самом деле?
– Я должен. Ради всего, что мы создали вместе, я должен идти. Пожалуйста. Ну, отчего ты мне не веришь? Неужели я когда-нибудь давал тебе повод не доверять мне?
– Нет, – отвечаешь ты. – Нет. Конечно же, нет. Я всегда была самой счастливой из женщин.
– Благодарю тебя.
– Но… твоя одежда… И нужно же хоть харчей тебе в дорогу собрать.
– Нет времени, любовь моя. Времени не осталось совсем.
Уильям склоняется к тебе и целует тебя в губы с тихой и искренней страстью, какой не проявлял уже много лет, и в этом поцелуе ты вновь чувствуешь всю истинную силу его любви.
Он отстраняется, и ты вновь изо всех сил стараешься понять, что происходит.
– К нам приходил человек, – говоришь ты. – Явился прошлой ночью к нам на порог. Он говорил о какой-то катастрофе. О том, что приближается что-то ужасное. Он – тоже часть всего этого, верно?
Муж удивлен – удивлен, однако для него эта новость не оказалась совсем уж неожиданной. Значит, он понимает, что творится; он что-то знает обо всех этих событиях – и, конечно же, гораздо больше, чем рассказал тебе.
– Уильям, что за гроза собирается над нами? Что за беда нас ждет?
– Молчи, – отвечает муж. – Пока – ни звука.
С этими словами он снова целует тебя. Отчасти – затыкая тебе рот, отчасти – ища помощи и набираясь храбрости перед предстоящим ему загадочным походом.
Он долго, не отрываясь, смотрит тебе в глаза.
– Все будет хорошо, – говорит он. – Гильдия победит. Мы выиграем бой. И катастрофа, грозящая всем нам, будет предотвращена.
Слова его исполнены надежды, однако с каждым словом страх в его взгляде становится все сильнее, и ты ничуть не сомневаешься, что муж лжет.
27 декабря 1601 г.
Нежное прикосновение к твоему лицу и знакомый голос из темноты пробуждают тебя от сновидений об убийствах и катастрофах.
Да, ты проснулась, но сон не оставляет тебя – окутывает, будто туман, сообщая каждому мигу жизни некую отрешенность, непреходящее ощущение сна наяву.
– Мама?
Ты садишься в постели, отчаянно моргаешь и заставляешь себя окончательно проснуться. В дверях стоит темноволосая молодая женщина – полногубая, решительная, во взгляде дичинка, рука упирается в бедро. По бокам – двое других, близнецы, несколько младше годами, но столь же своенравны и своеобразны.
Сьюзен, Джудит и Хемнет, величайшие в твоей жизни достижения, лучшее, что тебе удалось, твои будущие надежды.
– Где отец? – спрашивает Сьюзен. – Когда он вернется?
– Ваш отец должен был срочно уехать, – отвечаешь ты со всей убедительностью, на какую только способна в сложившихся обстоятельствах, – по очень важным и неотложным делам. В скором времени он вновь будет с нами.
– В скором времени? – это Хемнет, ему уже шестнадцать, но до сих пор выглядит намного младше. Кожа его нежна, лицом он чист – скорее, мальчишка, чем юноша. – А когда именно наступит это «скорое время»?
– Хемнет, дорогой, точно я не знаю. Ничего сказать не могу.
– Но, мама… – голос Джудит необычайно печален, она в высшей степени расстроена. – Пожалуйста! Отчего ты не можешь сказать точно?
– Я уже сказала, – отвечаешь ты, пожалев о раздражении в голосе в тот же миг, как оно вырвалось наружу. – Я сказала вам все, что знаю.
Хемнет шмыгает носом.
– Раньше он никогда не покидал нас. Ни разу. Он всегда был с нами.
– У многих людей отцы уходят из дому, – отвечаешь ты. – Идут в город, в поле, на армейскую службу. Некоторые даже отправляются в Лондон. А стоит человеку угодить в этот устричный садок, он никогда не вернется назад. По крайней мере, таким, каким был.