На твоем лице возникает гримаса унылой любезности.
– Леди, – говоришь ты так, будто их визит с самого начала был затеян тобой, – прошу вас, задержитесь ненадолго. В конце концов, мне хотелось бы не просто посидеть и побеседовать. – Ты делаешь паузу и вкладываешь в последнюю строку малую толику своих реальных чувств. – А посидеть и посплетничать.
На этот раз провал в восприятии недолог – всего-то несколько минут; он ощутим, но не так уж сбивает с толку.
Ты у себя в гостиной, принимаешь гостей. Кресла сдвинуты треугольником. На столе перед вами – корзинка, полотно с нее снято, внутри – шесть нежно-кремовых яиц, словно подготовленных для некоего фокуса, словно центральный элемент чуда, которое вот-вот сотворит в угоду вам какой-нибудь паяц или уличный фокусник. И, сколь бы явно надуманным ни было это впечатление, вскоре окажется, что оно не так уж далеко от истины.
– Мы были так встревожены, – говорит одна из женщин – та, что постарше.
Локк радостно кивает:
– Четыре дня! Целых четыре! А о нем – ни слуху ни духу!
– Подумать только – Уильям… Наш дорогой Уильям… Обычно – такой работящий…
– Всегда на виду…
– Неизменно преданный своей семье мужчина! – миссис Куинси надувает губы и поднимает брови. В ее позе появляется что-то кошачье. – Хотя, конечно, сейчас мы говорим «всегда» и так подчеркиваем его верность… Но все же, все же… Ох, батюшки, память у меня уже не та, что прежде… Но не было ли кой-чего такого однажды… давным-давно, когда ваши дети были еще совсем маленькими? Кратчайшего периода, недолгих времен, когда он отдал должное… как бы это выразиться… преходящим увлечениям?
Ты медленно делаешь вдох, стараясь думать о чем-нибудь другом, напоминая себе, что эти квочки так изощренно докучают тебе лишь от скуки, от разочарования, из вредности, оттого, что их семейная жизнь пресна, однообразна и, насколько тебе известно, напрочь лишена любви. Но про себя ты, конечно, думаешь о том же, о чем думала с момента скоропалительного, неожиданного исчезновения мужа: «Уильям, о, Уильям, где же ты, Уильям, когда ты вернешься домой?» Несмотря на эти мысли, тебе удается улыбнуться в ответ, будто при виде невинной оплошности со стороны незваных гостий.
– О нет, мой муж всегда был верен мне.
– Безусловно, – вздыхает миссис Локк.
– Уильям ни с кем не целовался украдкой, – говоришь ты. – Ни на кого не заглядывался. Никому не дарил предательских ласк. Уж поверьте моему слову, леди, ему не было нужды растрачивать свое семя на стороне.
– Естественно, – стонет миссис Куинси, отнюдь не потрясенная сказанным. – Об этом никто и не помышлял. Речь совсем о другом. Я имела в виду… Единственное, на что я намекала – на тот довольно щекотливый, давний, ныне позабытый эпизод, когда ваш благоверный позволил себе поддаться опасным соблазнам… театра.
– О, – отвечаешь ты. Напоминание об этом эпизоде, давно похороненном в глубинах памяти, причиняет неожиданно сильную боль. – Все это было так давно. И он сделал свой выбор еще в те времена. И выбор его был верен.
– Но мне, дорогая моя, помнится, что он был ввергнут в соблазн. Разве нет? Актерами. Их обаянием. Их вульгарным искусством!
Ты изо всех сил стараешься сохранить равнодушный вид.
– Юношеская блажь. Не более. Невинное мимолетное чудачество.
Миссис Куинси обнажает зубы в фальшивой улыбке.
– О, но мне помнится, что соблазн был гораздо серьезнее. Ведь он хотел играть на подмостках, не так ли? И писать пьески – тоже. И, возможно, когда-нибудь даже отправиться в Лондон.
– Может он и говорил нечто в этом духе, – уступаешь ты, – размечтавшись или выпивши. Но так и не сделал ничего подобного. На первом месте для него всегда была семья.
– Поэтому я и в недоумении, дорогая моя. В серьезном недоумении…
– Теперь вы понимаете, – встревает в разговор миссис Локк, – почему мы так взволновались, едва услышав об отсутствии вашего супруга. Мы опасались, что к нему вернулись… соблазны минувших дней.
В конце концов ты позволяешь раздражению вырваться наружу.
– Значит, вы полагаете, что он сбежал? К актерам? В их балаганы? Вы это хотите сказать? Стыдитесь, сударыни! Стыдитесь!
Одна из них – а, может, и обе сразу – готовы раскудахтаться, разразиться исполненной самомнения речью, но тут, в наступившей паузе, над столом раздается неожиданный звук.
Слабый треск. Едва уловимая дрожь.
«Яйца», – понимаешь ты. Звук исходит от одного из них.
– Боже мой! – восклицает миссис Локк. – Во имя всех святых!
Подавшись вперед, все вы с тревожным недоверием наблюдаете, как скорлупа трескается изнутри. Нечто крохотное, темное, окровавленное пробивает себе путь в этот мир и издает пронзительный, жалобный писк – исполненный муки, предвещающий беду.
Жалкое создание высвобождается из скорлупы. Перья его слиплись от слизи. В его облике что-то не так – оно уродливо, искажено. Оно поднимается на тонкие липкие лапки, пошатывается, ковыляет вперед, спотыкается, падает, дергается и замирает, расставшись со своей ничтожной жизнью. Только теперь твой разум принимает истину, что лежит перед глазами: бедное крохотное создание имеет нелепый, фантастический изъян. Оно явилось сюда не целиком, но страшно, ужасающе изувеченным.
Гостьи разражаются воплями и визгом, но тебе нет дела ни до них, ни даже до этого кошмарного явления – до худшего из всех дурных знамений. Все твои мысли – там, в темных глубинах вселенной, в межзвездном пространстве, в неустанном поиске твоей пропавшей любви.
30 декабря 1601 г.
Уже потом, позже, проведя в тревогах еще одну ночь и еще одно утро, ты вновь возвращаешься туда – в то место, что прочнее всех прочих связано с твоим детством, что содержит в себе всю твою прошлую жизнь, в которой еще не было ни детей, ни Уильяма, ни зрелости.
Лес для тебя всегда был местом, не подверженным переменам, неподвластным бесконечным, неуемным притязаниям времени. Однако сегодня он кажется – невероятно! – немного не таким, как раньше. Лес отчего-то сделался темнее и теснее. Деревья словно придвинулись друг к другу, крепче переплелись и заметно состарились. За сплетением ветвей не видно неба, кусты вокруг тебя – куда выше прежнего, общая атмосфера неласкова, враждебна, лесная идиллия детских лет сменилась зловещим сумраком.
Ты все еще недалеко от опушки, и, поначалу радуясь одиночеству, углубляешься в лесную глушь. Неясно, что привело тебя сюда во время кризиса. Пожалуй, в основном – сентиментальность, да еще стремление найти убежище, обрести утешение в прошлом, раз уж настоящее и будущее столь ненадежны.
Идя вперед, ты слышишь шорох в кустах – несомненно, это какой-то мелкий зверек, потревоженный твоим появлением. Естественно, ты не обращаешь на него внимания и продолжаешь свой путь, все дальше углубляясь в чащу. Однако невидимый в зарослях зверек, похоже, следует за тобой.
Ты слышишь, как он спешит следом, шурша листвой, потрескивая ветками. Он держится рядом, и от этого становится жутковато. «Лиса? – думаешь ты. – Барсук, или, может, пугливая лань?»
Но, кем бы ни был этот зверек, он, конечно же, не настолько велик, так как изо всех сил старается не показываться на глаза – возможно, терпит боль, лишь бы только не оказаться на виду.
Ты останавливаешься, и он останавливается вместе с тобой. Ты вновь идешь вперед, и зверек, очевидно, продолжает держаться поблизости. Все это ты понимаешь не только по шороху в кустах, но и по внутренним ощущениям. Ты чувствуешь его присутствие, странную целеустремленность и неожиданную хитрость.
И вдруг ты понимаешь – сама не зная, отчего, – что за тобой следит не зверь и не человек, но, скорее, одно из тех существ, что, по словам ведуний и опытных охотников, обитают в здешних лесах, из тех, кто одновременно и более, и менее, чем человек, из тех, кто снился бедняжке Хемнету в его последнем сне.
– Кто здесь? – выкрикиваешь ты, чувствуя себя глупой, наивной и беззащитной. – Кто следит за мной?
Нет, ты не видишь его (и век бы не видать), но слышишь его голос – высокий, озорной, переливчатый, исполненный коварства и ума.
– О, сударыня моя, – отвечает голос, и ты осознаешь, что совсем не в состоянии определить пол говорящего, понять, кто он – мужчина, женщина или, чего доброго, нечто среднее, гермафродит, живущий на свете вопреки всем известным жизненным законам. – Ваш муж уже потерян для вас.
– Что?.. – ты запинаешься от удивления. – Что знаешь ты о моем муже?
– Ваш Уильям сейчас на войне. Его противники втайне трудились здесь не один месяц. Присылали послов, лазутчиков, соглядатаев. Однако вся их закулисная дипломатия и все их убийственное коварство не принесло им ни грана пользы. Кинжал все еще на воле и рассекает наш мир. Вот почему теперь идет бой за будущее всех существующих миров.
– Кто ты? Что тебе нужно? – этим ты хотела бы показать свое бесстрашие и готовность к драке. На деле же эти слова, скорее всего, лишь выдали твою слабость, нерешительность, отчаянную недостаточность опыта и сноровки. – О чем ты говоришь?
Смех. Глиссандо беззаботного злорадства.
– Вы сами увидите это вскоре, миссис Шекспир, бывшая маленькая мисс Хатауэй – ведь так вас некогда звали, если я не ошибаюсь? Еще до того, как вы созрели и были с корнем вырваны из здешней почвы – да еще с таким неуклюжим энтузиазмом?
– Ответь мне, – упрямо говоришь ты, – увижу ли я своего мужа вновь?
– Да, и в самом скором времени. Но прежде…
– Что? Что ты хочешь сказать?
Конечно, тебе известно, что эти создания лгут так же легко, как дышат, но отчаянное желание знать, что ждет впереди, заставляет тебя требовать ответа от невидимого существа.
– Да, прежде… Влюбленный уже в пути. Да, сей кавалер идет на зов, а глаза – о, как пылает его взор! А о бок с ним шагает… разрушение.
– По-моему, ты говоришь загадками.
– Тогда позвольте, я скажу прямо, миссис. Грядет всеобщее разрушение. Все, что вам дорого, будет уничтожено, сгинет без следа!