Ну, может быть. Гений Блейка настолько гибок и многообразен, что в сокровищнице его поэзии можно найти свидетельства в поддержку любого учения, какое только придет на ум.
Но лично для меня (хотя тут Наттел со мной бы поспорил) общая тенденция его поэзии направлена в другую сторону. Тот Блейк, которого я люблю, не был гностиком. Определяющая черта гностицизма — это недоверие и ненависть к природному миру, презрение к телесному опыту. Именно поэтому, несмотря на столь волнующую и захватывающую историю творения, которую рассказывает гностицизм, я никогда не смог бы стать гностиком — и никогда не полюбил бы Блейка, если бы думал, что он ненавидит физический мир.
Но не забывайте: я смотрю на Блейка не глазами ученого, а глазами мотылька, о чем и предупредил с самого начала. Все, что я могу, — это рассказать вам, что я вижу этими глазами. Я сказал «мотылька»; с таким же успехом я мог бы сказать «бабочки». В послесловии к «Янтарному телескопу» я признался, что следую правилу «читать, как бабочка, но писать, как пчелка». Я имел в виду, что читаю бессистемно, перескакивая с место на место под влиянием минутного порыва. Я перепархиваю с цветка на цветок, нигде не задерживаясь надолго; если подует сильный ветер, меня может унести за сотню миль; привлечь мое внимание не так уж сложно, но вряд ли что-то может удержать его надолго. Вот так я читаю.
Однако встречаются цветы с таким вкусным нектаром, что я (в роли бабочки) возвращаюсь к ним снова и снова — или снова и снова лечу на одни и те же огни (в роли ночного мотылька). И микроскопический мозг или инстинкт этого насекомого знает, что ему полезно, а что вредно, и мало-помалу, подхватив то капельку нектара тут, то лучик света там, собирает их в одно целое. Может, это и нельзя назвать системой, потому что система подразумевает нечто грандиозное и всеобъемлющее, но, по крайней мере, это некий набор аксиом, благодаря которому бабочка или мотылек рано или поздно возвращается в крохотную шестиугольную ячейку своих сот, превращается в пчелу и пишет что-то связное.
И в заключение я поделюсь с вами семью каплями нектара или семью лучиками света, которые это переменчивое насекомое позаимствовало у Блейка. Они вырезаны на стенках его ячейки под общим заглавием «Небесная республика».
Аксиома номер один: мотылек-бабочка-пчела верит, что этот физический мир или эта материя, из которой мы состоим, по природе своей полны любви. Материя восхищается материей; каждый атом влюблен в другие атомы и с радостью соединяется с ними, образуя сложные и еще более прекрасные и восхитительные структуры: «…спою тебе о жизни мира, / Где радость дышит и живет в любой пылинке праха»[81].
Аксиома номер два: из материи, влюбленной в материю, возникает нечто нематериальное. Из немыслимо сложных, непостижимых структур нашего мозга рождаются мысли; мысли нематериальны, хотя у них есть свои аналоги в материальных процессах, и невозможно сказать, где заканчивается одно и начинается другое, потому что и то, и другое — две стороны одного явления. «Нет Человеку Тела отдельно от Души его; ибо именуемое Телом есть частица Души, отличенная пятью Чувствами, вратами Души в веке сем»[82].
Аксиома номер три: сознание рождается из материи, и это свидетельствует о том, что сознание — это естественное свойство физического мира, причем гораздо более распространенное, чем кажется людям. «Откуда знать тебе в своей темнице чувств, что в каждой птице, / В небе круг чертящей, — скрыт бесконечный Мир Блаженства?»[83].
Аксиома номер четыре: телесные переживания порождают, поддерживают, питают, вдохновляют и хранят наш психический опыт. «Энергия и есть единственно жизнь, и есть от Тела; Рассудок же есть ограничение или внешний предел дозволенного достижения Энергии. Энергия есть Вечное Блаженство»[84].
Аксиома номер пять: надо использовать то, что работает. И если обращение к духам, демонам, привидениям, богам, полубогам, нимфам или гоблинам помогает нам писать, то следует отринуть суеверие, возбраняющее нам быть суеверными, и призвать всех этих существ безо всякого смущения и без колебаний. «Все Божества гнездятся в груди человеческой»[85].
Аксиома номер шесть: истинный предмет наших исследований и трудов — природа человека и ее отношения с Вселенной. «Темной ночью и чуть свет / Люди явятся на свет. / Люди явятся на свет, / А вокруг ночная тьма. / И одних — ждет Счастья свет, /А других — Несчастья тьма»[86].
Аксиома номер семь: наша работа бесконечно ценна. «Плоды времени возлюблены Вечностью».
Вот кое-что из того, чему мотылек научился у Блейка. Это аксиомы, по которым он живет. Можно ли считать их системой или нет, он не знает, но ведь он еще так молод! Ему не исполнилось и шестидесяти. Он будет и дальше навещать цветы, растущие в саду Блейка (и во многих других садах, не только поэтических, но и музыкальных, художественных, философских, научных и тех, что вырастают сами по себе на просторах неба, земли и моря) и собирать нектар отовсюду — до тех пор пока крылья его не ослабеют от старости.
И время от времени, как я уже сказал, он возвращается в соты, становится пчелой и погружается в долгий, молчаливый и задумчивый процесс превращения нектара в слова. Но это уже совсем другая история.
Эта речь была прочитана на собрании Общества Блейка в Сент-Джеймс-Черч (Лондон, Пиккадилли) 25 октября 2005 года.
«Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джемса — одна из самых интересных и познавательных книг, какие мне довелось прочитать. И особенно она ценна тем, что Джемс не навязывает читателям никакой определенной точки зрения на религию: он лишь исследует религиозное чувство, приводя огромное множество примеров и проявляя исключительную проницательность. Честный взгляд на человеческий опыт никогда не бывает напрасной тратой времени.
Таланты и добродетелиЕще один визит к могиле мисс Годдард
Об удовольствии и мудрости, которые дарят истории, и о двух противоположных способах их читать, которые можно было бы назвать «демократическим» и «теократическим»
Благодарю, что пригласили меня выступить в этой выдающейся серии лекций. Что побудило вас предложить мне произнести речь о религиозном образовании, я, впрочем, понять не могу — наверное, больше никого не нашлось. Я не ученый, не духовное лицо и не преподаватель — все, что я могу сказать на эту тему, будет просто наблюдениями любителя, не обладающего в данной сфере никаким авторитетом. Более того, учитывая, что в прошлом мне неоднократно случалось критиковать религию, а различным христианским группам неоднократно случалось критиковать меня, мои речи в любом случае будут носить враждебный характер.
Но, надеюсь, до этого все-таки не дойдет. Посмотрим.
Для начала я приглашу вас на кладбище у церкви Святого Питера Мэнкрофта, что смотрит на рыночную площадь в Норвиче. Неподалеку от дверей есть могила — семейное надгробие с превосходной резьбой. Оно похоже на большой ящик, с одного бока у него есть овальный картуш, и в нем надпись:
Этот камень посвящен талантам и добродетелям Софии Энн Годдард, скончавшейся 25 марта 1801 года в возрасте 25 лет. Первые озарили невероятным блеском и влиянием великую школу нравов, ТЕАТР, вторые же окрасили частный круг ее жизни чувством, вкусом и манерами, по сию пору живущими в памяти тех, кто дружил с нею и любил ее.
Всю жизнь мне очень нравились эта могила и эпитафия, а с ними и сама мисс Годдард. Я ровным счетом ничего о ней не знаю. Будь я у меня время, я бы непременно провел пару часов в архивах графства, чтобы отыскать следы актрисы по имени София Годдард в Норвиче конца XVIII века. Ее явно очень любили, многие ею восхищались. Наверняка кто-то написал ее портрет: людям всегда нравились картинки с молоденькими актрисами — нравятся и сейчас. Возможно, он по сей день висит в каком-нибудь городском доме или в антикварном магазине с табличкой: «Неизвестная молодая женщина, конец XVIII в.». В нем сокрыта история, и даже несколько.
Но сегодня вечером меня больше занимает соответствие эпитафии теме выступления. Я не исповедую никакую религию; не думаю, что есть Бог; с большим трудом понимаю, что подразумевается под «духовным» и «духовностью», но я, наверное, смогу кое-что сказать о моральном образовании и думаю, что оно имеет отношение к тому, как мы понимаем истории. Поэтому-то я и начал с могилы мисс Годдард.
«Великая школа нравов, ТЕАТР». В 1801 году еще можно было сказать такое без риска, что тебя неправильно поймут или заподозрят в иронии. Публика, посещавшая спектакли мисс Годдард, действительно верила, что театр — это особое место, куда ходят за наставлениями или просвещением в вопросах морали и нравов.
Могила Софии Годдард
И потому, когда гравер вырезал на надгробии мисс Годдард эти слова «…великую школу нравов, ТЕАТР», это не стало поводом для скандала. Мало кто не согласился бы, что театр способен наставить человека на путь нравственности. Нет, вы вряд ли пошли бы смотреть пьесу специально, чтобы стать более нравственным человеком: свежая арлекинада или пантомима, скорее всего, больше запомнилась бы смешными сценами и превращениями, чем этическими уроками, но все же в общем и целом после целого сезона (или даже целой жизни походов в театр) разных спектаклей — сентиментальных, героических, трагических, комических — зрители оставались с ощущением, что этот обширный и смешанный опыт некоторым образом способствовал их нравственному образованию. Они не могли не заметить, что некоторые линии поведения героев (например, щедрость и способность прощать) приводят к счастливому финалу и всячески восхваляются, в то время как другие (алчность и обман) ведут к финалам несчастливым и порицаются. Третьи виды поведения (самоотречение, благородное самопожертвование) при этом обычно имеют печальные последствия в локальном масштабе, зато высоко превозносятся в глобальном, так как приносят счастье другим людям. Различается и тонкость подачи: и какая-нибудь разнузданная мелодрама, и «Макбет» расскажут зрителю, что убивать нехорошо, но шотландская пьеса сделает это, показав, какое воздействие убийство Дункана произвело на самого убийцу. Участь Макбета убеждает нас, что убийство ужасно не только для жертвы, но и для убийцы. Так работало образование в великой школе нравов.