Однако настало время объяснить, как же работает эта наша школа нравов.
Читая, мы не конспектируем урок, чтобы потом вызубрить правильный абзац наизусть и отбарабанить учителю. Нет, в школе нравов это больше похоже на разговор двух равных собеседников. Здесь важна демократия. Книга предлагает, читатель сомневается; книга отвечает, читатель думает. Этот процесс выявляет наши предубеждения, ожидания, наши интеллектуальные качества и ограничения, наш прошлый опыт чтения и темперамент — и все это выкладывает на стол перед собеседником.
И в этом процессе мы участвуем активно. Школа нравов не заставляет нас читать так, как решил кто-то другой, — пусть даже сам автор книги. Мы можем читать наискосок или медленно; каждое слово или перепрыгивая через длинные абзацы; в том порядке, в каком книга написана, или в каком угодно другом. Мы, в конце концов, можем отложить книгу и подумать, отправиться в библиотеку, открыть Википедию или еще какой-нибудь ресурс, и сверить то, что в ней считается фактом, с другими источниками. Мы можем согласиться с книгой или не согласиться.
Но, не соглашаясь или даже ловя текст на противоречиях, мы не теряем веру в возможность смысла. Мы знаем, что наше теперешнее понимание этого смысла со временем может измениться, но пока оно с нами, школа нравов поощряет считать его твердым грунтом и строить на нем здания, и смотреть, что получается.
И мало-помалу, взрослея и переходя из класса в класс школы нравов, мы становимся лучшими читателями — мы осваиваем разные способы чтения. Мы учимся распознавать разные степени иронии и авторской вовлеченности; улавливаем отсылки и аллюзии, которые легко пропустили бы раньше; выбираем самый лучший и плодотворный способ читать именно эту книгу — как миф или как хронику фактов; мы знакомимся с силой и двуличием метафор и узнаём шутки, столкнувшись с ними нос к носу; мы отличаем поэзию от политической истории и даже оказываемся в состоянии отложить на время в сторону то, в чем твердо уверены, и отдаться головокружению от инаковости.
Иными словами, отношения с книгами, пьесами и историями, которые развиваются у нас, в школе нравов, строятся на глубоко и сущностно демократической основе и характеризуются обоюдной ответственностью. Они предъявляют к читателю определенные требования, потому что такова природа демократии — в ней у каждого гражданина своя роль. Не выложив на общий стол свои лучшие качества, мы мало что сможем с него унести. К тому же здесь нет статики, нет окончательного, несомненного, неизменного авторитета. Здесь всё — динамика. Все меняется и развивается по того, как растет понимание и накапливается опыт чтения — и самой жизни. Книги, когда-то казавшиеся нам великими, теперь кажутся поверхностными и вульгарными; те, что раньше были скучны, открывают нам сокровища остроумия и неожиданные глубины восприятия. И это настоящий прогресс, а не бесконечное течение зыбучих песков под ногами или мерцание бесконечно отдаляющегося миража. Это прочные ступеньки и ясное понимание.
И все это — на добровольной основе.
Этот момент я бы хотел подчеркнуть особо: школа нравов работает лучше всего, когда она совсем не выглядит как школа. Настоящее чтение получается, когда в школу нравов мы входим через двери наслаждения.
Позвольте привести цитату из Диккенса, чтобы проиллюстрировать, что я хочу сказать. Она из «Холодного дома». Семейство Смоллуидов — ростовщики. Они очень хорошо понимают, что такое «проценты на проценты» — и ничего кроме этого.
…представители дома Смоллуидов, неизменно вступавшие в жизнь рано, а в брак поздно, развивали свои практические способности, отказываясь от всех решительно увеселений, отвергая все детские книги, волшебные сказки, легенды и басни и клеймя всякого рода легкомыслие. Это привело к отрадному последствию: в их доме перестали рождаться дети, а те перезрелые маленькие мужчины и женщины, которые в нем появлялись на свет, были похожи на старых обезьян, и их внутренний мир производил гнетущее впечатление[90].
В семействе есть пара юных близнецов:
У Джуди никогда не было куклы, она никогда не слышала о Золушке, никогда не играла ни в какие игры. Раз или два, лет десяти от роду, она случайно попадала в детское общество, но дети не могли поладить с Джуди, а Джуди не могла поладить с детьми. Она казалась им существом какого-то другого вида, и в них это вызывало инстинктивное отвращение к ней, а в ней — отвращение к ним. Вряд ли Джуди умеет смеяться. Скорей всего не умеет — слишком редко она слышала смех. ‹…› Такова Джуди.
А ее брат-близнец никогда в жизни не запускал волчка. О Джеке, истребителе великанов, или о Синдбаде-Мореходе он знает не больше, чем о жителях звезд. Он так же мало способен играть в лягушку-скакушку или крикет, как превратиться в лягушку или крикетный мяч.
То, о чем здесь говорится и чего Смоллуиды никогда в жизни не знали, — это радость, удовольствие. Чувственное наслаждение, пьянящая смесь волнения и смирения, которую мы ощущаем, когда кто-нибудь начинает: «Жили-были однажды…»
Образование, пренебрегающее этим измерением опыта, будет сухим, безвкусным и напрочь лишенным всякой питательной ценности. Людям — и детям в особенности — необходимо переживание удовольствия. Это не то, что дается в награду за хорошее поведение; это то, без чего они просто гибнут, во всяком случае, какая-то их часть. Вот цветок, гибнущий от недостатка воды — вот вы его поливаете; именно так в жизни и происходит. Посмотрите на лица детей, когда вы рассказываете им историю или они сидят в зрительном зале театра. Посмотрите на восторженную, раскрасневшуюся мордочку ребенка, зачитавшегося, заблудившегося в своей любимой книге.
Вот так выглядит человек, поступивший в школу нравов.
Завершение этого выступления может показаться вам странным — особенно учитывая все сказанное выше. Я думаю, что в этой теме есть нечто трагичное. Баланс очень тонок — примерно 51 на 49. Хотя, возможно, и в другую сторону.
Потому что я, разумеется, перечислил не все силы, имеющие отношение к школе нравов — этому затененному озерцу блаженства, на берегах которого произрастают и цветут самые лучшие качества человеческой натуры, и среди них (вспоминая Эмму, плачущую в карете) «благодарность, великодушие и простая доброта».
Я подробно говорил о двух из этих сил, но не упомянул, например, о чистой и неослабевающей деловитости современной жизни, о ее скученности, постоянно грохочущей музыке, о ревущих голосах и невозможности обеспечить себе уединение, тишину и время на размышления.
И это я еще ничего не сказал о давлении коммерции, о силах, побуждающих нас покупать, выбрасывать и покупать снова. Когда на всем в нашей социальной жизни нарисован логотип; когда любое публичное пространство изуродовано рекламой; когда ничто, обладающее общественной ценностью и значимостью, не может состояться без коммерческого спонсорства; когда школы и больницы вынуждены вести себя так, словно их движущая сила — свободный рынок, а не человеческие потребности; когда взрослых и детей поощряют носить футболки с непристойными словами, пользуясь хитрым приемчиком «замени одну букву другой»; когда граждане превращаются в клиентов, а пациенты, посетители, студенты и пассажиры уплощаются до потребителей, — какова цена школы нравов? Ответ прост: она измеряется в том, сколько школа принесет на рынок. И ни пенни больше.
И еще я не сказал об одержимости целями, тестами, контрольными цифрами, рейтингами — всем этим замешанным на менеджменте, испорченным политикой, перепачканным жаргоном мусором, который не имеет никакого отношения к настоящей школьной работе.
И еще я не сказал о том, что может показаться тривиальным, но, на мой взгляд, очень важно и для многих непонятно. Это разница между чтением истории в книге и просмотром ее на киноэкране. Это психологическая разница, а не только техническая. Мы должны отдавать себе в ней полный отчет, но не делаем этого, и, боюсь, в результате страдает школа нравов.
И еще я не сказал о простых человеческих пороках. О лени, алчности, страхе; о сильнейшем полку в армии тьмы — о глупости. Любой из них может за день уничтожить школу нравов.
Я не сказал о смерти, риске и беспечном отношении к окружающей среде, которая еще отыграется на нас, если мы не изменим свой образ жизни.
Кругом действуют могущественные силы, и, думаю, они в конце концов сокрушат школу нравов. Но это не значит, что следует поднять руки и сдаться. И не значит, что нам нужно превратить школу нравов в крепость, окружив ее правилами, системами и процедурами, и враждебно и подозрительно глядеть на мир с высоких башен. Это тоже будет поражением.
Думаю, нам остается только притвориться, «как будто…».
Читать книги, рассказывать детям истории, водить их в театр, учить наизусть стихи, играть музыку — как будто от этого действительно что-то зависит.
И понимая, что школа нравов, возможно, обречена, мы должны поступать так, словно это неправда. Мы должны действовать так, будто Вселенная слушает нас и отвечает — будто жизнь в конце концов победит. Мы должны вести себя, словно празднуем свадьбу — словно пришли на торжественное бракосочетание ответственности и удовольствия.
Вот чем занимаются в школе нравов. А на стене классной комнаты там точно висит портрет мисс Годдард.
Эта лекция была прочитана в Университете Восточной Англии в 2005 году.
Бог и ПыльЗаметки для учебного дня с епископом Оксфордским
О неверии в Бога, о добре и зле, о чтении «Темных начал», о том, что такое Пыль, и о Небесной республике
Первое, что я хочу сказать об аргументах, которые излагает епископ Оксфордский в своей книге (Ричард Харрис, «Бог без правил», SPCK, 2002), — это то, что я согласен с каждым его словом, за исключением тех слов, которые мне непонятны. А непонятны мне такие слова, как «дух», «духовный» и «Бог».