Эмми молча наливала себе кофе.
– Ангел, Эмми? Ангел? Ответь. Не мучь меня. Я имею право знать, кого полюбила моя девушка.
– Не твое дело.
– Знай, если он посмеет прийти сюда еще раз, я обрежу ему крылья.
– Я их сама обрежу. Себе, – она как-то неуверенно махнула рукой в направлении двери, тем самым прося Удо уйти.
– Эмми, все кончено?
– Разве что-либо начиналось?
– Мне уйти?
– Не смей перекладывать на меня всю ответственность за принятые тобой решения, я и сама прекрасно умею это делать. Нужно было уходить тогда, когда собирался. Той ночью, помнишь, ты вложил в мои руки письмо. Ты сам пожелал стать автором своего прощания. И ни к чему сейчас прибегать к речи. Ведь вам двоим проще общаться со мной заочно. Так что решай сам.
Он вышел из комнаты: готов был кидаться на стены, пробивать их до дыр своими кулаками, пачкать их белизну подошвами ботинок. Он вышел на улицу, сел на крыльцо и достал из кармана сигарету. Она была выпотрошена лишь на половину. «На самую лучшую».
В его голове словно мерзкая заноза нарывала фраза, брошенная Эмми: «Я не люблю тебя».
«Я нужен тебе, Эмми, ты сама это знаешь. Пусть даже и в такой извращенной форме. Ты больше не вернешься к этому разговору. Свою роль ты сегодня уже отыграла. Завтра все будет по-прежнему».
Он пошел в город за сигаретами.
Что меня тут держит? Нужно бежать от этих сумасшедших, – думал он, но тотчас перед ним выплывали желто-зеленые глаза Эмми, ее вечно сорванный голос, и он понимал, что не сможет жить без этой ненормальной девчонки.
Удо купил сигареты и пару бутылок вина. Ему хотелось напиться и уснуть, а на утро не помнить всей этой «охоты на ангелов», обидных слов и мальчишеского желания неумело убежать от проблем, создавая в процессе побега все новые и новые.
Он решил забываться на чердаке, ближе к звездам. Откупорил первую бутылку и начал медленно тянуть терпкое волшебство из горлышка, по временам прерывая этот сладостный поток глубокими затяжками.
Ему казалось что дым, смешиваясь внутри него с вином, становился багровым, тяжелым, скованным. Удо выпустил из рук бутылку, позволяя остаткам вина беспрепятственно овладеть полом. Он спал, и ему снился болгарский пенопласт, образцы которого он тайно, с риском для жизни, вывез из сверхсекретной лаборатории во имя спасения человечества.
– Лин, пойдем скорей пока мусоровоз не приехал.
– Что?
– Я случайно выкинула в ведро салфетку.
– Так…
– А там была песня Эмми, я не посмотрела. Она ее сегодня целый час искала, думает что потеряла.
– Ну, и пускай думает. Я подарю ей блокнот.
– Бесполезно. Из него она будет выдирать листы и писать рифмы, потом будет их везде раскидывать, а потом вот это копание в мусоре. Привыкай, ты в «Лестнице».
– И всегда она так? – спросила Лин скорее обреченно, чем сочувственно.
– Как с песнями, – Кэт улыбнулась. – Это ее манера, каждому свое.
– Понятно, – и чего такого в этой пресловутой Эмми, что они носятся с ней, как с писанной торбой. Все это уже начинало напоминать ей театр одного актера, а точнее актрисы. – Она просто привлекает к себе внимание, – выплюнула Лин, поджав губы.
– Остынь, не из-за этого.
– Тогда из-за чего?
– Не знаю. В чужую душу не залезешь. Не смотри на поступки, лучше смотри в глаза, они у нее зеленые. Может быть и поймешь, что к чему.
Лин задумалась:
– А ты поняла?
– Нет. У меня другие цели, – Кэт уже начинала нервничать. С чего это она вдруг так разоткровенничалась с этой девушкой. «Я знаю ее неделю. Это ничто. Но я уже не могу без нее. А она вся в себе, закрыта от внешнего мира. Хотя все мы здесь такие: молчаливые эгоисты, думающие только о себе. И весь вопрос лишь в том, кто более умело отыграет свою роль. Как мне хочется ее обнять… она ведь… Кэт, Кэт, Кэт, откуда такие мысли? Неужели все начинается заново? – Пойдем, мусор скоро заберут.
Они вышли на улицу и направились прямиком к мусорным бакам. Кэт сняла крышку с одного из них, бросила ее на асфальт и торопливо, но тем не менее тщательно, начала в нем рыться. Лин уже перестала удивляться, а только успевала отскакивать от летящего в нее прямой наводкой мусора, который Кэт, не глядя, обеими руками выкидывала из бака.
– Эй, поаккуратней нельзя? Ты меня сейчас засыплешь.
Кэт медленно обернулась, оставив в баке погруженные в него по локоть руки.
– Ты почему стоишь?
– Нет. Ты же не хочешь сказать, что я…, – она многозначительно указала глазами на бак.
– Да, да, да, именно этого я и хочу. Давай, скрипачка, покажи на что способны твои цепкие пальчики.
Лин нехотя, брезгливо, но все же открыла бак, стоящий рядом с ней, и кончиком пальцев подняла какой-то мусор, лежащий на поверхности. Она долго его разглядывала, но так и не смогла понять, что же за бесценный шедевр, прошедший сквозь века, покоится в ее ладони. Насмотревшись на него вдоволь, она отшвырнула его подальше и выудила что-то еще. Кэт, скрестив руки на груди (похоже, что ее не волновало то, что они все были в грязи), довольно улыбалась.
– Что? Что ты улыбаешься?
– Я тебя узнала. Только возлюбленная Шопена может так внимательно разглядывать мусор, а затем отбросить его с таким неповторимым изяществом.
Они обе уже час капались в баке, но салфетку так и не нашли.
– Если мы ее найдем, я ее заламинирую. Я заламинирую все ее тексты.
– Придумано неплохо, только ты знаешь, как она их пишет? – Кэт даже слегка улыбнулась.
– Как?
– На руках, на ногах, на пачках сигарет, на обоях, – все построчно. Придется заламинировать пол дома и Эмми в том числе. Ее творчество – это лабиринт, из которого даже она сама порой не в силах выйти. Лучше ройся в баке.
– Все бедные – ненормальные, – из окна, высунувшись на половину, смотрела женщина в бигудях и полосатом халате.
– Мы не бедные, – ответила Кэт озадаченно.
– Вы еще хуже. У бедных хотя бы есть цель – выбраться из того дерьма, в котором они сидят, а у вас нет цели, у вас вообще ничего нет. Ходите туда-сюда, как тени. Зачем вы здесь? Зачем вы живете? Кто вы? Вы – никто.
– Она права, – скрипачка достала из бака изорванную салфетку. – Кэт, я все поняла.
– Эмми боится смерти. Она боится, что никто никогда о ней не вспомнит. Для этого вся показуха, для того чтобы жить после смерти.
– Эмми нравится умирать, понятно? – Кэт повела ее домой.
Лин попыталась прочитать салфеточный стих, но Кэт помешала: сама не зная почему, она нежно поцеловала ее в шею. Лин промолчала: поцелуй был влажный, как утренняя роса на листьях. Ей было приятно и хотелось продолжения, но ведь это была Кэт – ДЕВУШКА!
Ее бросило в жар, потом в холод, резко закружилась голова. Она протянула ладонь к шее:
– Никогда больше так не делай, – умоляюще прошептала она. – Нельзя… Не со мной…
– Извини, – Кэт покраснела и уехала в институт на два часа раньше. Она нарезала круги возле корпуса, курила одну за одной, бросая бычки на сочный газон. «К чему юлить? Ведь ей же понравилось. Я почувствовала. Вот с Эмми получилось глупо, даже в зубы мне дала. С ней все иначе…».
Бес, вдавив голову как можно ниже в широкие плечи и жмурясь от мокрого снега, летевшего прямо в довольное лицо, торопился домой. На губах его застыла улыбка: он только что пополнил запасы кока и беленьких облаток и теперь, предусмотрительно проглотив одну из них, с гордостью вспоминал о том, как выгодно он провернул сделку, скинув целых 20$.
Кроме наркотиков он приобрел два блестящих черных кольта со сбитыми номерами и один комплект патронов.
Второй кольт был предназначен Эмми в качестве подарка на прошедшее Рождество, которое все смутно помнили из-за праздничной марихуаны. Патроны он сознательно купил только для себя, так как знал, что Эмми не составит труда всадить их в человека даже не дернув бровью; знал-не составит труда просто пойти и купить полную обойму. Но главное для него было другое: не из его рук она получит эту свинцовую смерть, аккуратно запрятанную в блестящий сердечник.
На пустой автобусной остановке Бес увидел одиноко сидящего парня, который, странно подмигнув, двинулся к нему навстречу.
– Друг, ты не знаешь, где здесь можно раздобыть пару унций удовольствия?
Бес вопросительно уставился на человека, кричащего на всю, пускай и безлюдную, улицу о том, где ему можно приобрести наркотики.
– А что, очень нужно? И не кричи, идиот, здесь повсюду копы.
– Хорошо.
– Могу продать пару косяков или таблеток. Цену назначаю я. Торг не уместен.
– Мне все равно сколько это стоит, просто продай.
Бес указал цену весьма неприличную, но парень молча заплатил и вырвал из его рук таблетки. Две он сунул в рот, а третью уронил. Она начала медленно шипеть и исчезать, пузырясь на снегу. Он подхватил белый пух ладонью и проглотил, кривясь от холода.
– Понимаешь, я плохо знаю этот район, – произнес он, немного отогрев рот. – Я сам из Кенвуда.
Бес прочистил горло:
– Мне плевать кто ты, а тем более откуда. Мне не нужна твоя биография. Мне нужны только твои деньги.
– Зря, – парень уже начал растекаться и оплывать, как глазурь под палящим солнцем. – У меня есть связи.
– Плевал я и на твои связи.
– Мой дядя держит клуб.
– А мой дядя сидит в местной каталажке. Неплохая параллель, правда?
– Правда. Я, например, могу…
– Погоди, – прервал его Бес, до которого начала доходить кое-какая зависимость. – Твой дядя владеет клубом? А там выступают группы?
– Полно, каждый день разные, – парень явно привирал и сам это понимал, но остановиться не мог.
– А твой дядя может устроить выступление для нашей группы?
– Я могу поговорить с ним на эту тему.
– Когда ты снова здесь будешь?
– Когда захочу еще немного удовольствия. Значит очень даже скоро.
– Мне не нравятся твои ответы, – он ударил его под дых, – говори конкретней.