– Ну же, Эмми, подойди. Ближе. Это очень важно. Никто не должен этого слышать кроме тебя, – Кэт была похожа на огромного жука, который упал на спину и не мог перевернуться, беспомощно, но в то же время до боли забавно дергая многочисленными ножками. Поколебавшись с минуту, Эмми нерешительно, но все же подошла, заметно хромая на правую ногу. Ей казалось, что она ветеран войны, а вместо ноги у нее деревянный протез. Потом она смекнула, что уж лучше быть пиратом, эта роль ей подходила куда больше. А потом она вспомнила голубя, но эта мысль стремительно была перекрыта какой-то иной, и Эмми была похожа на сумасшедшего жонглера, у которого каждую долю секунды в руке появляется новый шарик, немедленно исчезающий в незавершенной бесконечности. Когда она добралась до скулящей, как подстреленная волчица, Кэт, ей казалось, что она только слезла с очень быстрой карусели, просто-напросто устав от этого круговорота мыслей, которые никак не желали останавливаться. Ее начало мутить.
– Эмми, какого цвета у меня глаза?
– А никакого, – Эмми нахально улыбнулась не сколько Кэт, сколько внезапно отступившему приступу тошноты. – У тебя вообще нет глаз, ни одного, можешь проверить.
– Нет?!!! – Кэт начала нервно водить руками по лицу и, кажется, действительно ничего там не находила.
– По-моему, их унесла эта коварная белка, – и она пьяно ткнула пальцем в то место, где, по ее мнению, должна была находиться воровка.
– Красная? – заорала Кэт, тут же переместив модное животное в совершенно противоположный угол комнаты.
– Нет, как ты только могла о ней такое подумать, – Эмми обидчиво выгнула сросшиеся у самой переносицы брови и надула губы, сделав их похожими на две половинки пончика с которого уже успели слизать всю пудру. – Зеленая. Это ее лап дело, – она прищурила глаза и стала похожа на борца сумо, который запихнул себе в рот огромный пончик. – Посмотри, она стоит возле северной стены и грызет твой глаз. Она, верно, думает, что это орех, но ведь ты не будешь против, если она немного с ним поразвлекается, она же не знала, что он твой.
Бес сунул голову под диван и начал напевать какой-то, видно, только что придуманный им самим, мотив. Кэт нацепила на голову ведерко для колки льда, не найдя ничего более подходящего на роль каски, и пыталась поймать белку, чтобы отнять свой глаз и вставить в него линзу с приставшими к ней ворсинками от ковра вперемешку с волосами, упавшими со светлых голов четырех обитателей дома, случайно найденную на заваленном хламом полу. Через некоторое время, отбросив прочь силовые приемы, она решила пойти по пути «у-вэй», – то есть рассмотреть эту ужасно трудноразрешимую проблему с точки зрения дипломатии, и просто-напросто подкупить неуловимую белку бутылкой мартини. Маневр удался, правда, как выяснилось после, подкупить удалось вовсе не белку, а улыбающегося, как голливудская порнозвезда весьма низкого пошива, Беса.
Эмми случайно налетела на журнальный столик, играя в большой теннис к кем-то очень ловким и красивым, являющимся не кем иным, как своим же собственным отражением в тяжелом зеркале, небрежно упакованным в грубую деревянную раму. Столик разлетелся вдребезги, но этого никто не заметил. Тем не менее, Эмми поспешила сменить место дислокации и бесшумно ретировалась на кухню, уронив по дороге всего лишь два стула, один из которых накрыл подкупленного и ничуть об этом не жалеющего Беса.
Эмми в два весьма неудачных прыжка оказалась у холодильника. Поводив рукой по белой двери, она открыла ее и вытащила оттуда все: от плавленых сырков, после которых мутило приблизительно добрую половину дня, до замороженного мяса, которое невесть каким загадочным путем попало туда и было теперь обречено на безызвестную смерть, потому как никто в этом доме не умел приготовить даже неинтересную глазунью из двух яиц, не говоря уже о каких-то изысканных блюдах наподобие размороженного и прожаренного бифштекса. Разложив все продукты вокруг себя, она села на пол и начала любоваться своим творением. Устав заниматься этим, она поползла обратно в гостиную.
Удо вернулся из супермаркета и долго не мог понять туда ли он попал, но как только перед ним появился совершенно голый Бес, одетый в один дырявый носок, в голове у него всплыло слово: МАРИХУАНА.
Он взглянул на Эмми, которая, тупо улыбаясь, отрезала ржавыми садовыми ножницами уже второй, а потому, к сожалению, последний рукав от своего любимого свитера. Его заметно передернуло, но заметить это было некому. «Да-да, конечно. Ты опять занята не мной». Он встал за ее спиной и внимательно, но отрешенно, наблюдал за последними минутами жизни ни в чем неповинного свитера. «А с утра я буду должен принести ей кофе в постель (хотя она скорее предпочтет этому изыску три литра воды) и пачку аспирина, расставив все это на подносе с лукавым Чеширским котом, иначе она одарит меня таким взглядом, что я даже не успею отползти в надежное укрытие, не лишившись какой-либо части своего, и без того покалеченного этими позерскими взглядами, организма. Нет, уж лучше я совершу краткий экскурс по твоей комнате, особенно тщательно исследовав так называемую «помойную лирику», от которой ты млеешь, как я полагаю, уже очень долгое время. Нужно быть честной, Эмми, ведь ты очень не любишь, когда тебе лгут».
К счастью, дверь в ее комнату не была заперта, поэтому он без труда проник в запретные, исключительно для него, пределы. Он не стал притворять дверь, потому как понимал, что даже если этот святой триумвират, громящий гостиную, все же и решится забраться наверх, заподозрить какой-либо подвох или нечестность с его стороны им будет просто невозможно из-за неадекватного состояния, в котором им предстояло пребывать еще очень долгое время. Удо даже не подготовил оправдания на случай, если кто-нибудь из них все же заглянет и увидит в комнате Эмми его собственной персоной.
Не зная с чего начать, он просто открыл окно и сразу же его закрыл, так как тяжелый мокрый снег моментально засыпал широкий подоконник. Смахнув ладонью еще нерастаявшие снежинки вперемешку с холодными капельками на пол, он тяжело опустился на ее кровать. «Как противно».
Под матрасом ничего не было. «И куда же ты все спрятала? Неужели в стол? Если да, то такого банального решения я от тебя не ожидал». Он открыл верхний ящик стола. Взгляд упал на большую коленкоровую тетрадь. «Дневник», – прочитал он на первой заглавной странице. «Еще одно маленькое разочарование. Ну, я надеюсь, что хотя бы крестиком ты не вышиваешь».
Удо начал читать первую запись то собирая морщины на узком лбу, то растягивая обветренные губы в улыбке.
«День первый», – уж не задумала ли ты написать Библию, усмехнулся он. Итак.
«День первый.
Здравствуй, бумага. Совершенно не могу понять для чего я все это пишу, – просто под рукой оказалась чистая тетрадь. Я знаю, – меня ненадолго хватит: через пару дней я заброшу все это, так что не бойся, я не долго буду раздражать твою ровную поверхность звуками, превращенными изгибом руки в замысловатую вязь неразборчивого почерка».
«День второй.
Мне страшно. Я тоже имею право на страх».
«Ха-ха! Значит и ты, мое нежное дитя, сомневаешься в каждом своем шаге и измеряешь его до дюйма. Движения твоего тела и порывы твоей души никогда не пересекутся. Как тяжело разгадать тебя, ухватившись за едва заметную ниточку твоих странных мыслей».
Он поднял голову и посмотрел на плоскость потолка. Затем вновь принялся читать, едва вникая в смысл написанного.
«Криминал. Ей нужно работать в разведке. Это нечитаемо».
«День черт знает какой.
Я влипла. Полюбить того, кого не видела ни разу… Абсурд… Но тем не менее…».
Записей было немного. Понятно, что приумножалось их число лишь от случая к случаю, но для Удо и этого количества было куда более чем достаточно.
«Это кого же ты полюбила? Уж не невидимку ли»?
Внезапно он увидел целую стопку писем, которую почему-то не заметил изначально. Единственными символами, напечатанными на конверте, были четыре больших буквы, которые складывались в знакомое имя: Эмми.
«Что-то я не припомню, чтобы к нам заходил почтальон. Или он приходит только к избранным?»
Он читал и с каждой новой строчкой приходил в звериное бешенство. Последнее прочитанное письмо он смял, но сразу опомнился, – разгладил лист и сам прекрасно понимал, что это никуда не годится. Едва не выбивая клавиши из своих ячеек, он быстро набрал аналогичный текст на своем ноутбуке, распечатал, вложил в его в конверт и пошл обратно в комнату Эмми. С великим трудом заставил себя положить все это на место так же аккуратно, как оно до него лежало.
Всю ночь он не спал, ворочался и терзал одеяло, включал настольную лампу и до слепоты в глазах смотрел на ее электрическое сияние. Утром он слышал, как Эмми встала на пробежку. Ему захотелось выйти из спальни, схватить ее за руку и сказать, что больше ей ни к чему скрывать эту публицистическую связь с извращенцем графоманом.
Он проглотил слюну и налил в тонкий длинный стакан для коктейля немного воды из изящного стеклянного графина. Цедя пресную воду сквозь ровные мелкие, как у животного, зубы, он размышлял что ему делать дальше.
Рано утром он пошел в магазин и долго выбирал миниатюрные камеры наблюдения пока к нему не подошел долговязый консультант в очках с прямоугольными стеклами, отражающими свет, из-за чего было невозможно рассмотреть его глаза. Шея его (настолько тонкая, что он сам боялся повернуть ею) едва удерживала классически остриженную голову этого поставленного угождать и раздавать бесплатные советы юнца. Все его движения были ломанными. Казалось, он вовсе не намеривался их совершать, и тело само по себе решало, что ему сделать. Издалека он напоминал циркуль, шагающий от одного края листа до другого.
– Могу я вам чем-то помочь? – он сдвинул очки немного вниз по узкой переносице и с неимоверной учтивостью во взгляде посмотрел на мрачного Удо. Казалось, очки он носил исключительно для солидности.
– К моему великому сожалению, помочь вы мне ничем не можете, но вы вполне можете продать мне какую-либо из ваших, я надеюсь, хороших и достаточно эффективных камер, – Удо отвернулся от продавца и вновь погрузился в созерцание этих занимательных для него вещиц.