— Вы с вашими друзьями, видно, забыли о тех шести миллионах истребленных… — пробормотала сквозь гул возмущенных голосов Пегги. — А вот мистер Грогейм — не может.
Ярость и страсть, звеневшие в голосе жены, смутили Федрова. Сам он верил в полезность лишь тех споров, в ходе которых достигалась какая-либо практическая цель. И осуждение взглядов несчастной миссис Хьюмс вряд ли стоило таких эмоций. К тому же он, что, возможно, было довольно глупо с его стороны, вдруг почувствовал, что Пегги бросает тем самым вызов ему. Ему, мужчине, вместо которого вынуждена сейчас сражаться за дело и принципы, которые касались его, и только его.
Он также удивился, что Стэффорд, будучи хозяином, не вмешался, не положил разом конец этому дурацкому спору. Стэффорд сидел, откинувшись на спинку кресла, слушал, но сам никакого участия в разговоре не принимал. Видимо, он был не против, чтобы миссис Хьюмс получила хороший урок.
— И тем не менее, — упрямо продолжала миссис Хьюмс, — я просто хочу предупредить вас о том, что происходит. У меня есть свои источники информации, которые все вы, конечно, отвергаете. Я не имею ни малейшего понятия о том, кто из сидящих здесь еврей, а кто — нет. За исключением, разумеется, нашей милой и дорогой Ли. Но все вы, ньюйоркцы, не имеете ни малейшего представления о том, что происходит в стране.
— Кэрол-Энн, — вежливо обратился к ней Стэффорд и поднялся. — Думаю, на этом пора бы и закончить.
Но ставшая центром внимания — наверное, впервые со дня свадьбы — и окончательно закусившая удила миссис Хьюмс вовсе не собиралась так легко сдаваться.
— Ведь все вы, — сказала она, обращаясь к Стэффорду и его гостям, — восхищаетесь совсем не теми людьми. Браните Папу Пия, который спас всех нас от коммунизма, и одобряете Папу Иоанна, который некогда сам был коммунистом…
— Кэрол-Энн, прекратите валять дурака! — резко одернула ее Ли.
— Знаю, всем вам хочется, чтобы я заткнулась! — воскликнула миссис Хьюмс. — Но говорю я это для вашей же пользы. И все эти ваши путаные идейки насчет негров…
«Ну вот вам, — подумал Федров. — Приехали. От Аушвица к Миссисипи одна прямая дорога».
— Слышу, слышу это каждое лето, — продолжала миссис Хьюмс. — Да я сама с Юга, уж кому, как не мне, знать этих негодяев! Да они и сами ни за что не захотят жить с вами по соседству. Они вас терпеть не могут, им вовсе не хочется быть рядом. Они считают, что и пахнем мы как-то не так, по-другому. А мы, в свою очередь, считаем, что это от них пахнет не так.
— Кэрол-Энн, дорогая, — сказал Стэффорд. Наклонился и легонько чмокнул ее в лоб. — От тебя пахнет просто божественно! — Затем с серьезно-шутливой миной он обратился к окружающим: — Но лично я знал нескольких негров, от которых тоже пахло божественно. Лена Хорн, Дайян Кэрролл, Джозефина Бейкер…
— Ты надо мной насмехаешься, Джон, — плаксиво протянула миссис Хьюмс. Затем обернулась к гостям, которые, уже стоя, растерянно наблюдали за этой неловкой сценой. — Я люблю всех вас, — сказала она. — Все вы замечательные, интересные люди. И я просто счастлива проводить лето в вашем обществе. И я не хочу, слышите, не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал!.. Нет, Джон, — с достоинством обратилась она к Стэффорду, — не надо меня останавливать!.. Я иду спать. Наверное, я слишком эмоциональна и впечатлительна, чтобы вести такие споры. Доброй ночи, мои дорогие, милые, хорошие… — И она вышла из комнаты со слезами на глазах. Мать Стэффорда, цветущая полная дама, тяжело вздохнула. И подняла глаза на сына, ожидая знака. Стэффорд еле заметно кивнул, мать поднялась, беспомощно взмахнула пухлой ручкой, прощаясь с гостями, и вышла следом за миссис Хьюмс, чтобы догнать ее на лужайке в саду, проводить до дома и удостовериться, что она благополучно улеглась спать.
Секунду-другую в комнате царила гробовая тишина, затем Стэффорд сказал:
— В библиотеку уже подали коньяк и кофе. Прошу!
За кофе с коньяком между гостями вновь завязался оживленный разговор — о предстоящих выборах, об инциденте с миссис Хьюмс и пьесе «Депутат», чем, собственно, и закончились те несколько неприятных минут в истории долгого лета. Закончились для всех, кроме Луиса. Пока шли споры, он не произнес ни слова. Сидел, лениво развалившись в кресле, и не сводил с миссис Хьюмс задумчивого и немного удивленного взгляда все то время, что она разорялась. Точно не вполне верил тому, что слышат его уши, точно ждал, что она наконец рассмеется и во всеуслышание объявит, будто это была лишь шутка. Куда только девались обычно безупречные манеры Луиса, стоило ему столкнуться с непривлекательной женщиной! Обычно вежливый и мягкий, он становился с такими дамами резок и насмешлив, особенно если отсутствие шарма у этих особ сочеталось еще и с глупостью. В тот уик-энд он гостил у Федровых и, вернувшись с Бенджамином и Пегги домой, выпил и остался внизу, в гостиной, в то время как остальные члены семьи отправились наверх спать.
Уже засыпая, Федров услышал внизу стрекот пишущей машинки. И удивился, чем это занимается Луис в столь поздний час.
Выяснилось это наутро. Проснулся Бенджамин рано и спустился к завтраку, где его уже ждали дети. Рядом с его прибором лежал конверт. Он вскрыл его. Внутри находился листок бумаги. На нем был аккуратно напечатан следующий текст:
Из форта Самтера[22] Кэрол-Энн Хьюмс и обратно!
Жила-была леди по имени Хьюмс,
И, судя по слухам,
Невиданным нюхом
Господь наделил эту дамочку Хьюмс!
Нюхнув всего раз,
Могла выдать тотчас
Всю разницу между французом и негром,
Китайцем и белым, марксистом, баптистом,
Слоном, бегемотом и даже
Вонючим — и очень! — енотом!
Федров рассмеялся. Дети перестали болтать и вопросительно уставились на него через стол.
— Чего смеешься, а, пап? — спросил Майкл.
— Да над запиской, которую оставил мне дядя Луис, — ответил Федров.
— А можно почитать? — спросил Майкл.
Федров замялся.
— Ну, это сугубо личное послание, — ответил он.
— Жалко, что ли?.. Может, мне тоже хочется посмеяться! — канючил Майкл.
— Подобные шутки только для посвященных, — отрезал Федров.
— А может, я тоже посвященный, — не отставал сын.
— И я! — пропищала дочурка Бенджамина, зачерпывая ложкой кукурузные хлопья.
— Но не настолько, дорогие мои мальчики и девочки, — сказал Федров. Аккуратно сложил листок со стихами и сунул его в карман. Ему не хотелось, чтобы это произведение попало в чьи-то чужие руки. Чем быстрее забудутся события прошлой ночи, тем лучше для всех.
Откуда ему было знать, что Луис сделал еще две копии этого лимерика?.. Только к концу недели выяснилось, что брат послал одну из копий Стэффорду, а вторую, по совершенно непостижимой для Бенджамина причине, — самой миссис Хьюмс.
На следующей неделе разразился грандиозный скандал. Ко вторнику все уже знали о лимерике, и в городе, и на острове непрерывно трезвонили телефоны. Мистер Хьюмс позвонил Луису на работу и, узнав, что тот отсутствует, попросил подозвать Бенджамина.
— Передайте вашему сволочному братцу, — сказал Хьюмс, — что если он не извинится перед моей женой, я дам ему по морде, как только увижу. И так разукрашу, что мало не покажется.
Бенджамин слишком хорошо знал Луиса и понимал, что никаких извинений Хьюмсам от него не дождаться. Примерно так он и сказал Хьюмсу, а затем добавил, для его же блага:
— В следующий раз, когда будете говорить о моем брате, постарайтесь воздержаться от употребления таких слов, как «сволочной» и «морда». И позвольте дать еще один совет. Стоит вам только попробовать дать ему по этой самой «морде», он вас просто убьет. — С этими словами Бенджамин бросил трубку. Он не стал говорить мистеру Хьюмсу, что если бы тот проводил уик-энды с женой, она, возможно, меньше бы молола языком. А это, несомненно, только пошло бы на пользу и им обоим, и всем остальным.
— На кой черт тебе это понадобилось? — спросил он Луиса, когда тот, вернувшись в офис, с усмешкой выслушал доклад брата о разговоре с Хьюмсом.
Луис пожал плечами.
— Она такая безобразная и противная, — ответил он. — И бедный Грогейм выглядел таким несчастным… Хотел преподать урок этой стерве, думал, он пойдет ей на пользу. Представляешь, какой кайф можно словить, если этот сукин сын попробует ударить меня?
Хьюмс не пытался ударить Луиса, однако он позвонил Стэффордам и заявил, что ноги его больше не будет у них в доме, если они намерены и дальше приглашать к себе Луиса Федрова.
Короче, та неделя на острове прошла под знаком борьбы и надолго запомнилась всем.
Ли, сидевшая рядом на скамье, слегка поморщилась при виде того, как ее сын пытался неловко отбить короткий прямой мяч.
— Луису, конечно, не следовало посылать эти дурацкие стишки бедной женщине, — сказал Федров. — Надеюсь, он по крайней мере позвонил вам с Джоном и извинился?
— Глупости! — весело отмахнулась Ли. — Джон был просто в восторге. Заставил сделать распечатку этого стишка в конторе и разослал копии по всей стране. Он просто без ума от Луиса. — Она лукаво покосилась на Бенджамина и добавила: — Возможно, я выбрала не того члена семьи.
— Вполне возможно, дорогая, — сказал Федров. — Очень может быть, что именно так.
1936 год
Случилось это, когда он поехал навестить Ли и ее первого мужа, Франклина Росса, своего близкого друга. Так вышло, что это стало последним путешествием Федрова через Фолл-Ривер. Он плыл на пароходе на Кейп-Код,[23] где Россы снимали на лето домик. На борту этого парохода под названием «Присцилла» находился также подержанный «форд», только что купленный Федровым. Это был первый в его жизни автомобиль. Работал он инженером в строительной компании, и впервые в жизни получил отпуск.
Оставив сумку в каюте (он не преминул сунуть в нее бейсбольную перчатку-ловушку; тут же вспомнился Эд