И пусть носит. И узнавать нечего.
Отец поставил бутылку на пол возле кресла, в котором сидел.
На ногах его были носки из собачьей шерсти и коричневые тапочки в клетку с высоким задником, то есть не стоптанные. У него всегда были такие тапочки.
Старшая дочь достала из чемодана материн заказ: два отреза для штор на окна и плед на диван.
Еще он не спал, когда оперировали тещу. И на самой операции простоял от начала до конца, конечно, не оперируя, — все метастазы видел… Что-то потом «смягчал» жене…
А потом все, что было с тещей потом…
Все перевязки страшной раны, возникшей на месте удаленной груди — с разрастающимися вокруг метастазами, переливания крови на дому, наркотики внутривенно — под кожу и внутримышечно уже ничего не действовало, и он вводил внутривенно, а вен не было…
И самое немыслимое — последние две ночи…
Жена от матери не отходила — ведь трепетала, если та заболевала даже пустяком, а тут… Они всегда были дружны, близки, как подруги, очень любили друг друга, жена просто сходила с ума: не представляла, как переживет…
Дочери, тогда 14-ти и 7 лет, тоже помогали ухаживать за бабушкой. И все же — самое страшное было его. А чье же? Ведь он мужчина, он хирург, муж.
…всегда все самое страшное…
Сколько ездили они в Москву, шторы и плед подобрать не могли — все не то было, да и здесь, у себя, можно было купить не хуже, чем в Москве, а вот — не подходило. А тут — чудо! И сами по себе красивые ткани, и, главное, в тон обоям.
Для кабинета — коричневая с розовым, для родительской спальни салатная с белой полосочкой.
И еще тут важно было: старший зять похвалил, а у него был отличный вкус, так что было, конечно, приятно.
Мать аккуратно сложила шторный материал и повесила на спинку стула.
Хорош был и плед: по красному полю красные же цветы, но иного тона и выделки, отчего казались выпуклыми.
Плед постелили, все отошли, полюбовались — да, красиво.
Его так и оставили на диване — пусть лежит, обнашивается, нечего прятать.
И не стали отрывать узенькую, встроченную в одном месте в шов бумажку с какими-то цифрами — пусть… От пледа шел особый, как бы «резиновый» запах.
Еще из крупных вещей был славный, коричневых тонов, венгерский халат для матери, точнее, платье-халат и два отреза из модной сейчас вельветовой ткани — серой и зеленой — на юбки и жилеты дочерям.
Было хорошо, празднично, всем нравилось привезенное, но все же не терпелось, особенно матери и младшей дочери, увидеть и другое, то есть не только крупные эти вещи — покупки, заказы — а так, мелочь всякую, чуть ли не ерунду:
безделушки, игрушки, канцтовары, подарки разные, а среди них — и Главный! (О, он уж, конечно, не мог быть ерундой, хотя и мог быть мелочью, но… мелочью лишь в буквальном смысле — в смысле размера, по сути же он был значительным.)
И вот из одной сумки на диван посыпалась действительно мелочь: да, она не была Главным Подарком, ничего из нее, и всем это было ясно: тюбики, тубы, баночки — белые, желтые, синие, — стеклянные, пластмассовые и такие же, но в картонных упаковках…
Была, например, одна коробочка — квадратная, бело-розовая, как бы муаровая, на которой сверху стояли две красиво переплетенные буквы: f и К — словно вензель какой-то.
В ней была баночка с золотой крышкой. В баночке был коллаге — новый крем, «пригодный за уходом всех типов кожи лица».
Что означали f и К — было не ясно: «К», может, от слова «коллагеновый», а «f»?.. — не ясно, потому, наверное, коробочка была так привлекательна.
Бусы из миндальных косточек, подарок сестры матери, Янки, и еще интересные — из различных резиновых трубочек — лабораторные какие-то бусы!
Брелочки разные — керамические, костяные, черти на витых коричневых и черных шнурках…
— Вот, Малыш, — сказала старшая сестра, передавая младшей небольшой целлофановый пакетик, — теперь — самый крик!
Сквозь целлофан глядело очень милое и очень, кстати, простенькое женское лицо, то есть вовсе не рекламное, — в больших очках на цепочке. Да, это была цепочка для очков. Производство опытного завода металлической галантереи и сувениров Ленинграда.
… Шампуни разные, SHAMPOO!
Например, Lakmе' caress в бесподобной упаковке или вот наш — Ромашка, без упаковки, но тоже чудесный шампунь.
РОМАШКА была, во-первых, универсальной, во-вторых, содержала именно натуральный экстракт, в-третьих, очень обильно пенилась и, в-четвертых, придавала блеск волосам, свежий вид и приятный аромат коже.
Пять посудин ГЖЕЛИ: медовница и набор «Петушок»: чайник в виде петушка и три кружечки.
Совсем недорогие, но очень красивые очки от солнца.
Вьетнамские деревянные вроде бы листочки — с ладошку размером, изящные, прекрасной выделки, — ну, для колечка с руки или для часов, чтобы оставить, например, на ночь, а можно и так — просто положить «листочек» на стол — очень красиво, а потом, если надо, бросить в него маленький карандашик, ластик, бритвочку, — мелочь всякую с письменного стола…
Вьетнамские же плетеные КОРЗИНОЧКИ с крышечками — невысокие, одна в другой. Для чего? Да хоть для чего! Можно тоже для красоты поставить, а можно конфеты положить, в бумажках, конечно, — и удобно, и мило, и необычно.
— Мамочка, подумай: перед самым отъездом нашла! — старшая дочь передала матери полиэтиленовый пакет в форме плоского термоса с просвечивающим черным картоном, на котором в центре было написано: WARITEX, а чуть ниже: waritex international.
Это был сложенный в 4 раза плотно-эластичный американский лечебный пояс.
Наверху картона, справа и слева, указывалось, какие, в процентах, ткани содержит пояс.
Внизу стояли номера в соответствии с окружностью талии. У матери был 6-й, то есть талия у нее была… Но ничего! За 6-м были еще 7-й и 8-й!
На самом верху черного картона перечислялись болезни, при которых «очень поможет пояс варитекс».
Ну, а потом — самое-самое! Канцтовары и игрушки, но не для маленьких, нет!
Какая великолепная светло-салатная и голубая бумага для писем, тисненая, с просвечивающими веточками ландыша!
Какие рижские блокнотики в кожаных переплетах!
Какие карандаши изумительные!
А фломастеры венгерские!
Ножи для разрезания бумаги!
А польские бумажные закладочки! Какие они хорошенькие, какие цветные ниточные кисточки по краям!
А игрушки!..
После кинофильма «Монолог» мать просто измечталась о солдатиках, в какие играл там герой.
И это неважно, что она женщина, она тоже в минуты раздумий переставляла бы на своем письменном столе этих солдатиков, да где же их взять? Ведь даже там, в фильме, герою его высылали солдатиков друзья-ученые из разных стран. Но старшая дочь все же искала их в Москве и в Орехово-Зуеве, где училась, в Ленинграде, куда ездила. Нет, не было их. Она привезла другие игрушки, тоже замечательные — маленькие и изящные, как солдатики.
Аккуратнейший черный трубочист в черном цилиндре и с черной щеточкой! Прозрачная красавица-черепашка, Карлсон с крохотным пропеллером на спине и страшно лохматый! Танцующий ежик! Лопоухий Чебурашка и глиняная птичка-свистулька…
Да что перечислять!..
— А этот мужичок — ну просто нэцкэ! Необыкновенный, правда? Лицо какое! А руки!
В Орехово купила на рынке — за рубль, представляете? Самоделка.
«Мужичка» стали передавать друг другу. Правда, нэцкэ!
Но ничего из этого не было Главным Подарком!
Сейчас никто не стал рассматривать подарки детально («Да! Вот еще очень модно:
дамские гольфы!») — это будет приятно сделать позднее, в полном покое, и рассмотреть уже все не спеша, лучше даже в одиночку, так что подарки пока не разбирались, а оставались лежать на диване, и пока было именно хорошо смотреть на все вместе, в целом. А в целом все это сверкало, благоухало, переливалось в веселой праздничной горке, растущей на новом красном пледе.
Отец всего этого не любил, называл «мусором», но непременно рассматривал каждую вещицу, поворачивая ее во все стороны, и, рассмотрев, возвращал на место, махнув рукой: «Ерунда…»
И тут — прямо прелесть такая! — бутылочки для детского питания! Но не наши, не обычные, с которыми он 25 и 33 года назад ходил на детские молочные кухни в Москве и здесь, когда появлялись дочери, потому что у жены оба раза не было молока. Нет, это были совсем другие бутылочки…
В Москве, еще в студенчестве, когда у них родилась старшая дочь, он бегал с этими (да не с этими!) бутылочками за 2-й Зачатьевский, где они жили, за монастырь — направо и вниз, чуть ли не к Москва-реке — на детскую молочную кухню. К 6-и утра. Чтобы еще с пятью СПЕШАЩИМИ ОТЦАМИ разгрузить два ЗИСа со всем детским питанием для их куста, за что получить питание вне очереди и бежать с ним домой, отдать жене и бежать в институт — он учился тогда на V-м курсе, а потом, если дежурил, что было часто — в неврологическую клинику, в ночь, а утром снова бежать на молочную кухню…
— Всю Москву оббегала! — смеялась старшая дочь, передавая сестре чудесные бутылочки. Крупные, необычной формы, с желтой навинчивающейся крышкой с отверстием, от краев которого спускалась внутрь соска, выворачивающаяся при кормлении.
А сверху надевался колпачок.
По поверхности бутылочек шел красный бумажный пояс, на котором изображались две бойкие какие-то птички — носик к носику. И было крупно написано: BABY KAVALIER.
…Да, это были совсем другие бутылочки…
Все знали: ГЛАВНЫЙ ПОДАРОК — впереди.
Он был всегда, кто бы откуда ни возвращался, и всегда выдавался неожиданно, даже внезапно, но обычно ближе к концу.
То есть до поры он был секретом, никто никогда ни спрашивал о нем, не выпытывал вернувшегося, — все делали вид, что ничего не знают, ничего особого не ждут. Да и само обозначение, слово это — ГЛАВНЫЙ — никогда не употреблялось у них применительно к подарку, но все знали: ГЛАВНЫЙ ПОДАРОК ЕСТЬ!
Всякий раз он кому-нибудь предназначался, но никогда не покупался специально, то есть никогда не был преднамеренностью, — он был всегда как бы СЧАСТЛИВОЙ НАХОДКОЙ, но находкой, удивительно соответствовавшей какому-то важному, конкретному факту жизни кого-то из них.