– Ты это видишь?
Он помахал газетой и положил ее на официальный стол городского совета. Ориол, которому уже надоели бесконечные перерывы в работе, сунул кисть в банку со скипидаром и прочел заметку, в которой говорилось о том, что человеком, погибшим в злополучной автомобильной аварии, был товарищ Элой Картелья, уроженец Тарреги, руководитель местного отделения Испанской фаланги и злосчастный пассажир автомобиля.
– Как это случилось?
– На самом деле это была никакая не авария. Газеты пишут так, чтобы не сеять панику среди населения, но на самом деле это было покушение. И охотятся за мной.
– Откуда вы знаете, что это было направлено против вас?
– Картелью никто здесь не знает. – Он взял газету со стола и протянул ее учителю. – Ну а я… В общем, всем известно, кто я такой.
– Но ведь убили других, не вас.
– Картелью убили лишь потому, что он был в фалангистской униформе.
– Но он нисколько на вас не похож!
– Стрелявшие не знали меня. И меня спасло только то, что я был в гражданской одежде. Ну а кроме того, я притворился мертвым.
Он сурово взглянул на Ориола Фонтельеса, словно ему совсем не нравилось, что тот противоречит ему: ведь ясно же, что на самом деле жертвой должен был стать он. И только он.
Ориол снова взял газету. У него зудели глаза. Возможно, из-за того, что он почти не спал. Он услышал, как Валенти говорит а ведь это уже второй раз за короткое время.
– Второй?
Алькальд проигнорировал вопрос, и Ориол вынужден был повторить его:
– Как это второй?
– Чем больше они пытаются загнать меня в могилу, – высокопарно изрек Валенти вместо ответа, – тем больше у меня желания покончить со всеми коллаборационистами. Уничтожить одного за другим. Без ненависти, хладнокровно, по справедливости. Начиная с Вентуры из дома Вентура, потому что я уверен, что это он стоит за всем.
– Боже мой.
Валенти улыбнулся улыбкой, которую можно было принять за отеческую:
– Тебя это пугает, ведь так?
Пауза. Через некоторое время он продолжил:
– Вентура ведет свою войну. Словно это его личное дело.
– Откуда вам это известно?
– От немецкой разведывательной службы. Они внедрили своих агентов. Судя по всему, Вентура лично получает приказы от некоего капитана Элиота.
– Кто это?
– Мы пока не знаем.
Ориол отдал газету своему врагу. Он был в полуобморочном состоянии. И вернулся к мольберту, где чувствовал себя более защищенным.
– Почему вы говорите, что это второе покушение?
Наверняка желая похвалиться (ведь так приятно предстать храбрецом в глазах такого знающего и образованного человека, как учитель Фонтельес), а может, по какой иной причине, но Валенти поведал Ориолу, что первое покушение на него было совершено как раз в тот день, когда он отправился в Барселону, чтобы повидаться со своим Букетиком, ты помнишь? Так вот, в тот самый день.
– И как все произошло?
Валенти поведал Ориолу то, что тому было прекрасно известно, но алькальд рассказывал об этом с позиций человека, который сидел лицом к стене и не видел того, что происходило за его спиной. Тарга пришел к выводу, что это был кто-то из деревни, некто без особого военного опыта и сноровки, ибо он дал маху, хотя в той ситуации сложнее было промахнуться, чем попасть в цель.
Внезапно он поднялся, открыл ящик стола, вытащил оттуда пистолет, подошел к мольберту, встал позади Ориола и прицелился ему в затылок.
– Вот так, – сказал он ему. – Ты веришь, что можно промахнуться с такого расстояния?
Не в силах бежать, Ориол закрыл глаза в ожидании контрольного выстрела.
– Так же, как папа Юлий Второй, в то время титулярный аббат монастыря Монтсеррат, финансировал сооружение готического клуатра монастыря, когда еще был не папой, а просто Джулиано делла Ровере, – сказал адвокат, возвращая триптих на место, – так и присутствующая здесь сеньора Элизенда Вилабру, вдова Вилабру, готова оплатить все, что необходимо, вы меня хорошо расслышали, все, что необходимо для того, чтобы свадьба состоялась двадцать четвертого апреля.
– Как я понимаю, вы имеете в виду семьдесят второй год.
– Нет. Тысяча девятьсот семьдесят первый. Двадцать четвертое апреля тысяча девятьсот семьдесят первого года.
– Да вы с ума сошли. Это же через шесть месяцев.
– Времени более чем достаточно.
– Но этот день уже занят.
– Так освободите его. Если вы дадите мне адрес заинтересованных лиц, я лично сделаю все, чтобы убедить их. Нам необходимо свободное время начиная с двенадцати часов.
– Поймите, это так не делается. Я располагаю совершенно четкими распоряжениями ни в коем случае не менять очередности назначенных мероприятий.
Адвокат Газуль взглянул на директора агентства с некоторым состраданием. Затем озабоченно сунул руку в карман и извлек оттуда пачку новеньких купюр.
– Это вам только за то, что вы уделили мне внимание.
– Что это значит? – Агент был явно встревожен странной манерой поведения клиента, однако его глаза жадно следили за пачкой.
– Что, если вы не только уделите мне внимание, но и используете свой авторитет для того, чтобы убедить заинтересованных лиц в необходимости проведения брачной церемонии сеньора Вилабру-и-Вилабру и сеньориты Сентельес-Англезола-и-Эриль двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот семьдесят первого года, то есть через шесть месяцев, возможно, в дальнейшем у вас не будет надобности заниматься этой работой.
У клерка внезапно пересохло во рту. Он впервые имел дело с операцией купли-продажи такого масштаба с тех пор, как приступил к руководству этим агентством, намереваясь проявлять полную неподатливость во всем, что касается монастыря Монтсеррат, ибо… все хотят сочетаться браком именно здесь, и многие могут предлагать тебе, ну, ты понимаешь, о чем я… Разумеется, он все понимал, поскольку и до этого ему приходилось кое-что улаживать, и иногда его за это скромно благодарили. Но на этот раз все было более чем серьезно.
– Обещаю, что сделаю все, что смогу.
– Я не хочу, чтобы вы сделали лишь то, что сможете. Я хочу, чтобы вы добились того, о чем я вас прошу.
Во рту у него пересохло еще больше. Он быстро убрал непристойную пачку в ящик стола и улыбнулся чопорному адвокату Газулю. Следующим летом наконец-то поеду на Лансароте, подумал он, ошарашенный толщиной пачки.
Никому даже в голову не приходило сомневаться, что двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот семьдесят первого года, в двенадцать часов дня, между шестым и девятым молитвенными часами Марсел с Мерче сочетаются браком у главного алтаря монастыря Монтсеррат; невеста – в воздушном белом платье; фотографы, как безумные, из кожи вон лезут, поскольку среди приглашенных как со стороны жениха, так и невесты много важных персон. Никто, разумеется, не думал о том, что Matutina ligat Christum, qui crimina purgat; Prima replet sputis causam dat Tertia mortis; Sexta cruci nectit; latus seis Nona bipertit, Vespera deponit; Completa reponit, ибо все занимались тем, что украдкой разглядывали собравшихся и с торжеством вспоминали тех, кто не был призван к деснице Божьей.
Гражданский губернатор и руководитель местного отделения Национального движения, чья блестящая лысина и ладони все время покрывались испариной, предстал перед собравшимися в парадной форме и тем самым оказался единственным среди представителей властей, кто совершил оплошность: ведь в последнее время главный лозунг фалангистов состоял в том, чтобы всячески избегать любой показухи, ибо сильные мира сего ныне полагали, что следует быть эффективными, но незаметными, покорно занимать причитающееся нам в этом обществе место и осуществлять власть во имя Бога и Дела Божия решительно, но мягко. И еще честолюбиво, но скромно. Помимо него лишь два полковника и генерал блистали медалями на мужественной груди, но это было, по крайней мере, оправданно. Справедливости ради следует особо отметить великолепный наряд невесты от Чаро Родригеса, полностью выполненный из двух видов дорогого атласа, с вызывающе глубоким прямым декольте и необыкновенно длинным шлейфом, каких давно уже никто не видел. Шляпку невесты украшал изящнейший венок из белых полевых цветов, аромат которых ощущался даже на том расстоянии, где находился ваш покорный слуга и специальный корреспондент. Ниспадающая невыразимо элегантными складками воздушная фата являла собой завершающий аккорд в ослепительном творении Чаро Родригеса. В руках несчастная невеста, еще не ведавшая о том, что заключает брак с самодуром, который навсегда сотрет улыбку с ее лица, несла изысканный букет алых и белых роз, переплетенных благоухающим жасмином, произведение «Матеу & Триас» (репортаж нашего специального корреспондента).
Это один из важнейших общественных институтов, основа и фундамент всех прочих; матримониальный союз – это естественный, общественный и гражданско-правовой институт. Не буду сейчас углубляться в этимологию слова «матримониальный», напомню лишь, что оно восходит к латинскому выражению matris munium, что означает бремя, возлагаемое на мать: имеются в виду усилия, которые последняя совершает в момент производства на свет отрока, что является конечной теологической целью сего таинства. Мы обязаны святому Фоме Аквинскому одним из первых определений трех основных целей этого таинства: продолжение рода, воспитание потомства и взаимная помощь, равно как и условий, необходимых для выполнения вышеозначенных целей: единение, плодовитость, нерасторжимость, религиозность, законность. Внимая сим словам, сеньора Элизенда Вилабру разложила на алтаре памяти свой брак с Сантьяго, свою любовь к Ориолу, единственному мужчине, которого она считала уникальным и неповторимым, и свою связь с этим сукиным сыном Кике Эстеве. И позволила себе проронить строго отмеренную слезу, скорее по себе самой, чем по тому «да», которое вот-вот должны были произнести перед алтарем новобрачные. Марсел – потому что у него не было альтернативы, ибо от непререкаемых указаний матери невозможно уклониться, хотя что уж там говорить, телка просто обалденная, но очень уж досадно жениться, связывая себя по рукам и ногам, когда ты так молод, на что Кике или любой другой конфидент его последней отчаянной холостяцкой недели возражал ну, дружище, ты же знаешь, у всех нас когда-то настает такой момент, это нам на роду написано. А Мерче – потому что знала, что связывает свою жизнь с одним из самых крупных состояний страны, по словам некоторых знакомых, даже более надежным, чем Банк Испании. Марсел полагал, что ему удалось сохранить в тайне один из самых больших секретов, которые ему когда-либо получалось утаить от матери: он был влюблен в Мерче, хотя и не хотел на ней жениться. Да, он был безнадежно влюблен. Период ухаживания прошел без сучка без задоринки, быстро и продуктивно, всего с парой каких-то смешных ссор и даже почти без тайных встреч с любовницами. Он даже с удивлением отметил про себя легкое попискивание угрызений совести, когда отправлялся на свидание с Лизой Монельс, чтобы попрощаться с ней, ибо Мерче не заслужила этого. Но в любом случае он должен был достойно завершить сей эпизод своей жизни, ведь он все-таки был джентльменом. К тому же Лиза трахалась как богиня. Да и вообще, в жизни нельзя закрывать все двери. И пока Мерче ничего не знает, это не причинит ей вреда. Клянусь, Лиза, я тебе непременно позвоню.