– Что?
– Теперь вы должны сказать да, я люблю.
– Да, мама.
Видишь, дорогой? Теперь он женат. И очень удачно женат, на мой взгляд.
В качестве заключительного аккорда – официальный снимок, запечатлевающий кульминационный момент блестящей церемонии, благородный жест молодого Вилабру, надевающего кольцо на палец несчастной невесты. Согласно информации нашего специального корреспондента из монастыря Монтсеррат, первоначально рассматривалась возможность проведения церемонии аббатом самого монастыря, епископом Сеу или монсеньором Эскрива де Балагером. Тем не менее мессу отслужил скромный молодой сельский священник, отец Фернандо Релья, – жест, который, несомненно, только делает честь старинному роду Вилабру. Несмотря на молодость, отец Релья – блестящий теолог, разве что немного нудный, поскольку проповедь у него, откровенно говоря, получилась тяжеловесной; он служит настоятелем приходской церкви Сант-Пере в Торене, далеком идиллическом местечке в Пиренеях, получившем известность в цивилизованном мире благодаря своим великолепным спортивным сооружениям, предназначенным для горнолыжного спорта, который с каждым днем завоевывает все большее число поклонников в нашей стране. Все приглашенные в высшей степени благосклонно восприняли тот симпатичный факт, что совершающий богослужение каноник служит настоятелем в скромном приходе, являющемся колыбелью семейства Вилабру.
Позднее, во время частной аудиенции у отца настоятеля монастыря, сведения о которой не просочились в прессу, приор принял новобрачных, а также мать и двоюродного деда жениха. Отец Аугуст Вилабру, не выпуская из дрожащих рук дубовую трость с набалдашником из слоновой кости, молча, поклоном головы поблагодарил отца настоятеля за особое расположение, ибо, благословив новобрачных, тот подошел приложиться к его морщинистой руке. Между тем сеньора Элизенда велела злосчастной паре вернуться в храм, дабы завершить утомительную, но необходимую фотосессию с приглашенными, поскольку в противном случае мы здесь до рассвета проторчим. Наконец они остались втроем.
– Сколько, вы говорите?
– Девяносто три, святой отец.
– Да, мало кто достигает его возраста, да еще при его здоровье и удали.
Это была ложь. Милосердная, но ложь, ибо сеньору аббату хорошо было известно, что еще в конце пятидесятых годов отец Аугуст опубликовал свое последнее сочинение, посвященное применению производных к теореме о конечных приращениях, и после тяжелого криза, случившегося с ним три года тому назад вследствие апоплексического удара, так и не смог вернуться к прежнему состоянию, с трудом осиливая теперь даже молитвенник и, как максимум, немного размышляя о свойствах простых чисел. Чего святой аббат не знал, так это что апоплексический удар был единственным ответом смертной плоти каноника на яростную дискуссию, которая произошла у него с дщерью очей его, с алмазом, который я превратил в великолепный бриллиант, но который потом по неведомым мне причинам (felix qui potuit rerum cognoscere causas) обратился в смертоносный перстень, таящий в себе зловещий яд, что убивает в мгновение ока. Та, кого я взрастил в любви к Богу и Святой Матери Римско-католической апостольской церкви, в почитании духовного наследия святого отца Энрике д’Оссо, чью заслуженную беатификацию мне уже не суждено увидеть своими глазами, в почтении к великому делу Божественного творения… Она, моя духовная дщерь, надежда моей старости, которая не пожелала углубляться в математику, а предпочла посвятить себя умножению своего состояния; наиумнейшая из всех известных мне женщин, превратившаяся в дьявольски коварную особу… она навсегда повергла мою душу во мглу. Однако святой аббат ничего об этом не знал. Впрочем, пока никто не знал и о том, что сей печальный опыт вскоре повторится. В ответ на проявление благосклонности со стороны приора каноник ограничился тем, что сделал свободной рукой неопределенный жест, который мог выражать все что угодно. Отец настоятель непонимающе улыбнулся, а сеньора Элизенда насторожилась. Потом, после паузы, произнесла своим мягким, проникновенным голосом дядя хочет напомнить о вашем обещании поспособствовать продвижению дела о беатификации Досточтимого Ориола Фонтельеса.
– Но я…
– Помолчите, дядя, позвольте высказаться сеньору аббату… – заботливым тоном, с почтением склонившись к сидевшему на стуле священнику, произнесла она.
Сердце отца Аугуста бешено заколотилось. В надежде преодолеть преграду, воздвигнутую Элизендой, и привлечь внимание приора он робко поднял палец, но аббат не заметил его жеста. Хотя, надо сказать, если рассуждать по всей строгости, сей робкий жест протеста был грехом, и, стоя пред вратами смерти, каноник не желал брать на себя вину за тягчайшее преступление – разглашение информации, которая достигла его ушей посредством страшной тайны исповеди. А посему он предусмотрительно опустил палец.
– Мы этим занимаемся, дочь моя. – Отец аббат посмотрел на них с явным удовлетворением. – Еще до конца года у нас будет новый прокуратор дела. Сеньор епископ Сеу твердо мне это пообещал.
Он обменялся понимающим взглядом с Элизендой и обратился к старику, который потупил взор, погрузившись в пучину угрызений совести.
– Вы, наверное, устали, святой отец? – спросил он.
Он помог священнику встать со стула, который специально поставили в центре помещения для приема посетителей, обнял его с сыновней нежностью, почтительно попрощался с дамой и с отеческой улыбкой на лице наблюдал, как медленно, опершись на заботливую руку элегантной сеньоры, его племянницы, удаляется согбенная фигура старого учителя, который на протяжении пяти лет, что аббат провел в Риме, искусно направлял его ум в восхитительном странствии по дебрям тригонометрии и анализа бесконечно малых величин. Отец Аугуст с Элизендой меж тем преодолели расстояние (десять неспешных шагов), отделявшее их от подобострастной улыбки монаха-привратника, застывшего на противоположной стороне крытой галереи.
– Останови все.
– Нет. Это дань памяти Ориола, он это заслужил.
– Ты грязная, презренная продажная девка.
– Насколько мне известно, исповедник, осмелившийся прямо нарушить священную тайну исповеди, – ответила она на это невозмутимым тоном, – будет предан анафеме как совершивший самое тяжкое преступление, предусмотренное законом об отлучении от церкви, который строго соблюдается Святым Престолом.
– Будь ты проклята.
– Статья две тысячи триста семьдесят девятая, дядюшка. Вот так.
– Но учитель не был святым, он всего лишь был твоим любовником.
– Кодекс канонического права, дядюшка. Беатификация состоится.
– Не желаете ли немного отдохнуть? Святой отец? Сеньора?
– Нет, спасибо; нас ждут гости.
Душа отца Аугуста исходила безутешным плачем, и поэтому каноник не услышал вопроса монаха. Однако он заставил себя поднять голову с выражением душевной боли на лице, которое брат привратник принял за проявление радости, вызванной счастливым бракосочетанием молодых.
Едва он ступил за порог монашеской обители, как на него обрушился залп беспощадных вспышек, исходивший от бесчисленных фотокамер желтой прессы, и это окончательно выбило из колеи отца Аугуста. Расположившаяся за журналистами группа улыбчивых девушек с рюкзаками за спиной внимательно наблюдала за нелепой парой, с трудом спускавшейся по ступенькам под вспышками камер, и одна из них, девчушка с косичками и глазами цвета горной травы, сказала это что, жених и невеста, да? И ее подруги зашлись безудержным хохотом и никак не желали остановиться, ибо для них это был способ как-то уравновесить избыток жизненных сил, переполнявших их тела. Хасинто, о чем ты думаешь? С тобой уже несколько дней непонятно что творится; я что же, должна ждать, пока ты соблаговолишь предстать передо мной вместе с моей машиной? Простите, сеньора. Прости, Элизенда, но, когда ты сердишься, у тебя такие восхитительные глаза. Еще более восхитительные, чем когда ты спокойна.
По завершении блестящей церемонии и частных аудиенций в узком кругу, а также скучной, но такой необходимой фотосессии представители властей и гости вновь встретились в расположенном в центре города роскошном отеле, где, к удовольствию собравшихся, продолжился праздник, включавший еще одну утомительную, но необходимую фотосессию – в саду. Гостей прибыло столько, что для праздничной церемонии пришлось использовать два больших зала престижного заведения. Казалось, все местное высшее общество и (почему бы и нет?) старинная аристократия договорились о встрече на этой бесподобной свадьбе наследника спортивной империи Вилабру («Бруспорт», «Спортивные сооружения Бруспорт», АО «Горнолыжный курорт Тука-Негра», «Спортивная одежда Вилабру») и Мерче Сентельес-Англезола-и-Эриль, принадлежащей к одному из самых достопочтенных семейств узкого избранного круга местной аристократии. Из рода Сентельес-Англезола, состоящим в родстве с семейством Кардона-Англезола, – с одной стороны и рода Эриль де Сентменат – с другой, поскольку мать Мерче – дочь Эдуардо Эриля де Сентмената, владельца «Африканской древесины», председателя совета директоров банка «Понент». В высшей степени аристократическое семейство, без всякого преувеличения, однако по уши в долгах из-за серьезных убытков «Африканской древесины» – убытков, которые, как на экранах биржи, отражались в глазах зятя Эдуардо Эриля де Сентмената, сеньора Феликса Сентельес-Англезолы: ведь как раз за семь дней до свадьбы он ради удовлетворения требований кредиторов был вынужден продать свои последние аргентинские владения. Да, разумеется, сеньоре Элизенде Вилабру. Нет, по вполне разумной цене, ибо следует признать, что сеньора Вилабру могла быть кем угодно, но только не хапугой. Операция была проведена быстро и деликатно, и все остались в высшей степени довольны. Ну, скажем так, почти все. Как бы то ни было, все останется в семье, поскольку если у счастливой пары появится сын, то он будет Вилабру-Сентельес-Англезола-и-Вилабру Эриль де Сентменат, то есть потомком родов Вилабру Кабестань и Сентельес-Англезола, равно как и семейства Эриль де Сентменат в лице Эдуардо Эриля де Сентмената, экс-председателя совета директоров банка «Понент», владельца проклятой «Африканской древесины», которому я еще двадцать лет тому назад говорил папа, надо все это продать, пока жучок все не съел, а он в ответ да, ты так думаешь, ты так думаешь, и вот теперь хоть в гроб ложись из-за этих ужасных убытков. Вот кто настоящий мужик с яйцами, так это сеньора Вилабру, она ведь набита деньгами, просто купается в них, у нее угодья по всему миру, а она при этом занимается тем, что шьет баскетбольные майки, разрабатывает новые футбольные мячи и знай себе умножает свое богатство, как Иисус Христос в Гефсиманском саду, черт побери…