Перет из дома Молинер. Пере Монер Каррера, думал Ориол, уставившись ничего не выражающим взглядом в затылок отца Колома, который отправлял мессу так, словно доверял свои личные секреты алтарю, не желая делиться ими с окружающими.
В своей проповеди, произнесенной на чванливом испанском, священник обрушился с обвинениями в адрес коммунистических варваров, гневно обличая бандитов, которые хотят нарушить мир. Разве мало у нас было войн? Разве мы не хотим, чтобы слово «война» раз и навсегда исчезло из нашего обихода? Разве мало у нас накопилось боли? Две, три, четыре секунды паузы, словно он читал лекцию в семинарии и ждал, когда студенты ответят да, святой отец, более чем достаточно. Однако никто даже не пискнул, и священник завершил проповедь обличением вандальских актов, печальным примером которых служил устроенный маки (которых, разумеется, не существует) взрыв памятника мученикам крестового похода, унесший жизнь Перета, республиканца и атеиста, которому сейчас устраивали церковные похороны под председательством франкистских властей, отчего его Энкарнасьон еще горше заливалась слезами, говоря про себя хорошо, что ты не видишь всего этого, Перет, потому что если бы ты вдруг поднял голову, то тут же снова умер бы от расстройства. В это время кто-то дернул Ориола за белый форменный пиджак, и он обернулся. Хасинто Мас, шофер Элизенды, вручил ему какую-то бумажку, и Ориол едва успел сунуть ее в карман, когда беседовавший с алькальдом Сорта Валенти внезапно уставился на него, словно следил за всеми его движениями. В это же время отец Колом, полуобернувшись к пастве, литургически вознес кверху руки, широко разведя их в стороны, и провозгласил Dominus vobiscum, после чего все собрание разом встало и ответило cumesprintutuo, падре.
В ту ночь Валенти Тарга вызвал его в мэрию. Вечер, как это нередко случалось в последнее время, он провел в хостеле Айнета, погрузившись в аромат нарда и пелену тайны, которую разделял с ними лишь водитель со шрамом на лице; они с Элизендой поклялись в вечной любви и нетленной страсти. Ориол сказал если верить Данте, это наша любовь движет солнце и светила.
– Как красиво.
– Кажется, я счастлив.
– Настанет день, когда мы сумеем разрешить нашу сложную ситуацию, клянусь тебе.
А пока они будут жить, таясь от Сантьяго и Розы, от Тарги, от всей Торены, от властей, от маки, от коров и слепней и даже от тетрадок, предназначенных для дочери не-знаю-как-тебя-зовут, витая в облаках, твердо зная, что теперь они – неразрывное целое…
– Возьми. Это золотой крестик.
– Очень красивый. Но я не могу…
– Возьми его, пусть он всегда напоминает тебе обо мне.
– Но мне не нужно никаких крестов, чтобы… Ой, да он раскололся.
– Вторая половинка останется у меня. Ты только свою не потеряй. Не волнуйся, цепочка крепкая.
Она надела половинку крестика ему на шею, словно удостоив медали атлета; он склонил голову в знак любви и признательности, посмотрел на блеклые стены комнаты и подумал, что, пожалуй, он достиг высшего пика несказанного счастья и очень не хочет, чтобы посещающие его время от времени мучительные опасения и предубеждения похитили у него столь счастливый момент; и он сказал себе не знаю, не знаю, но я правда не могу и не хочу отказываться от ее поцелуев, ее ласк и еще много-много раз хочу погружаться в эти нежные бездонные глаза, мне жаль, мне очень жаль…
– Немедленно заканчивай эту долбаную картину, или я тебя расстреляю.
Ориол только что молча вошел в кабинет. Тарга, спиной к двери и подбоченясь, созерцал собственный портрет, стоявший на мольберте. Ориол подошел к портрету, откупорил бутылку со скипидаром, выбрал две относительно чистые кисти, нанес на палитру немного коричневой, синей и белой краски и взглянул в сторону стола. Валенти между тем уселся в кресло и принял соответствующую позу. Он все еще не снял форму. Потом посмотрел Ориолу прямо в глаза и сказал это была шутка. Но при этом даже не улыбнулся. Пристально глядя на алькальда и не произнося ни слова, Ориол приступил к изображению глаз модели, стараясь передать ледяную синеву этого взгляда, такого острого и колючего. Возможно, это из-за иссиня-черного зрачка в центре. Или из-за всей той ненависти, что он в себя вобрал. Он подумал о ненависти, и тут его мысли обратились к Вентурете, к Розе, к тебе, моя дорогая доченька, и я написал лучшие глаза, какие когда-либо создавал или создам в своей жизни. Они казались живыми. Нет, они были живыми, ты должна их увидеть. Ты можешь их увидеть, если захочешь.
За час он доработал фон картины и сказал все, я закончил. Тебе не придется меня расстреливать.
Валенти Тарга тут же вскочил, чтобы увидеть конечный результат. Несколько секунд он разглядывал портрет, явно испытывая определенное смущение. Возможно, ему было неловко созерцать самого себя в присутствии Ориола, ведь мужчина, как правило, не смотрит на себя в зеркало в присутствии другого мужчины. И ничего не сказал. Воздержался от комментариев. Потом достал из мундира бумажник и положил на стол стопку купюр; Ориол в это время вытирал кисти, стараясь не смотреть на эту кучу денег.
– Ты знаешь, – нарушил молчание алькальд, – мне тут пришло в голову, что мы с тобой могли бы основать общество.
Ориол продолжал молчать, сосредоточившись на очистке кистей.
– Ты что, обиделся на то, что я тебе сказал о расстреле?
– Какое общество? – Ориол подошел к столу и взял деньги.
– Я подыскиваю клиентов, а ты пишешь портреты. Ну конечно, немного попроворнее, чем этот.
– Прекрасная идея.
– За пятьдесят процентов.
Похоже, мне повезло, что реальная угроза смерти помешает мне стать экономическим партнером Тарги. Что ж, неплохой повод не слишком переживать по поводу смертельной опасности, которой подвергают себя все, кто вольно или невольно оказался связанным с лейтенантом Марко.
Марсел женился семь месяцев назад, двадцать четвертого апреля, как и планировала его мать, и за все это время изменил Мерче всего шесть раз, но при этом с шестью разными женщинами, то есть эти измены ничего для него не значили; Элизенда просматривала донесения Хасинто Маса о состоянии брака ее сына, которые с каждым разом становились все более небрежными и расплывчатыми, и сначала думала даже не знаю, что лучше, то ли дать ему нагуляться вволю, то ли все же посадить на короткий поводок. Однако постепенно Марсел стал расширять свои горизонты, и жизнь, разумеется не без помощи Мерче, предоставила ему возможность обнаружить, что в мире, помимо черных трасс, существуют и другие привлекательные вещи. Например, есть красные трассы, зеленые и любого другого цвета, потому что клиенты семейных трасс гораздо больше тратят на бары и прокат детских лыж; и не стоит рассчитывать на то, что все вокруг будут покупать симпатичные крохотные лыжики, из которых детки вырастают самое большее через два сезона. Все-таки прокат – ужасно прибыльное дело. Кроме того, Марсела Вилабру-и-Вилабру буквально огорошило еще одно недавнее открытие, а именно что в мире помимо лыжного сезона есть и другие немаловажные вещи и многие люди спокойно живут и даже иногда счастливы без чудесных лыж «Россиньоль». И даже без лыжных ботинок, представьте себе. А потом, скоро «Бруспорт» будет звучать не менее престижно, чем «Россиньоль», поскольку марка «Бруспорт» постепенно уверенно завоевывает свою нишу на рынке, особенно в замкнутом мирке специалистов по лыжной акробатике. За беспрекословное подчинение требованию матери приступить к работе в компании Марсел получил от сеньоры Элизенды подарок – длительное пребывание в Хельсинки (два незабываемых совокупления с двумя норвежскими, или какими там, валькириями из Хельсинки), во время которого он с удивлением увидел, что по шведским телевизорам (исключительно цветным) все короткие, холодные, темные и пасмурные северные дни напролет беспрестанно транслируются прыжки с трамплина, а также соревнования по лыжным гонкам и слалому; тогда-то ему и пришло в голову, что на лыжах для прыжков с трамплина марку «Бруспорт» следует размещать на тыльной стороне лыжи, потому что так во время прыжка ее смогут увидеть многочисленные телевизионные болельщики и лыжники сделают нашей продукции бесплатную рекламу. Ведь здесь, в Финляндии, эти норвежцы рождаются с лыжами под мышкой, и я хочу добиться, чтобы это были лыжи «Бруспорт». Что меня бесит, так это что я не могу здесь сказать, откуда я, потому что здешние тут же хмурят брови и говорят Франко дерьмо, и вообще Испания им кажется чем-то страшно далеким, а еще они часто путают ее с Италией или Португалией, и даже с Грецией – в общем, с бедными странами, расположенными где-то там на юге, под вечным солнцем. Ну что это за бескультурье путать Грецию с Испанией, Португалией или Италией! Хотя мне, в общем-то, на это наплевать, я только хочу продавать этим норвежцам продукцию «Бруспорт», причем оптом, то есть в половину магазинной цены. И что это они тут мне мозг выносят с Франко, сколько можно, черти драные!
Еще Марсел Вилабру-и-Вилабру узнал, что, если не принимать должных мер, Мерче может забеременеть, и – бац! – она таки забеременела, ну хорошо, я, конечно, рад, но не знаю, думаю, нам все-таки рановато заводить детей, правда? И еще твердо усвоил, что для осуществления своих грандиозных планов ему следует без всяких сожалений расстаться с Паласиос, Костой, Рикелме, обоими братьями Вила, с Гитерес, Гарсией Риалто, Кандидой и хотя бы одной из Пиларик, не знаю, наверное, с той, которая так здорово трахается, да, с ней. И он уволил Пиларику, которая так хорошо трахалась, обоих Вила, Гитерес, Рикелме, Косту и Паласиос, и они подали на него в суд, потому что Пако Серафин им дырку в башке проел и мозг весь вынес, но это им не помогло, поскольку Марсел растолковал Газулю, что бы он сделал, если бы был семейным адвокатом, и Газуль провел весьма приятную, непринужденную и полезную для обеих сторон беседу с судьей третьей категории доном Марселино Бретоном Коронадо. И сеньора Элизенда, которая согласилась выделить Марселу уголок в кабинете, где он мог бы оправдывать свое жалованье, не слишком ей досаждая, с удивлением убеждалась в незаурядных способностях сына и его успехах на деловом поприще. В какой-то момент она даже пожалела о том, что прежде недооценивала Марсела. И что их отношения сводились к ну что ж, попробуем в другой раз, ступай! Да, все-таки груз его прошлого был слишком тяжел даже для таких крепких плеч, как у Элизенды.