Лейтенант Марко смотрел на командира взвода и на Ориола Фонтельеса. Ученик генерала и всезнайка.
– Двенадцать человек против более чем восьмидесяти врагов. – Он взглянул на своего товарища. – Безрассудство никогда не считалось воинской добродетелью.
– Но мы действовали наверняка. Место было просто идеальное. – Указывая на всезнайку: – Понимаете, он здорово разбирается во всех этих маневрах. – И с некоторым восхищением: – Это была его идея.
– Это не его дело, – сухо сказал Марко, все еще мрачно глядя перед собой. Потом сделал знак, чтобы они следовали за ним.
Они вошли в самое просторное помещение дома, пол которого одновременно служил потолком хлева; когда-то, во времена нищенские, но гораздо более счастливые, содержавшаяся там скотина обогревала своим теплом тех, кто наверху дрожал от холода. Там их уже давно поджидали десять обветренных лиц. Злых лиц. Лейтенант Марко без проволочек объяснил им, в чем состоит Большая Операция, почему следует зажечь тысячу очагов напряженности в зоне проведения акции и что практически операция уже началась, поскольку этой ночью была ликвидирована целая рота жандармерии. Теперь нужно многократно множить подобные акции, заставить их сильно нервничать везде и повсюду.
– А в чем все-таки состоит Большая Операция?
– Армия маки захватит полуостров и свергнет фашистскую диктатуру.
Молчание. Задача была гигантской и немыслимой для людей, измотанных каждодневным бегством от врага.
– И что, у маки так много людей?
– Мы привлекаем людей извне. И изнутри тоже. – Лейтенант инстинктивно взглянул на Ориола, но тут же отвел глаза. – Это будут очень напряженные недели.
– А когда все начнется? И откуда? Кто руководит операцией? Какова возможность того, что?.. Что предполагается затем? Они рассчитывают на то, что народ восстанет? А они знают, что люди устали? Они все взвесили?
– Больше мне ничего не известно. У меня только приказ сообщить вам об операции.
– А почему мы не можем присоединиться к армии маки?
– Наша миссия состоит в том, чтобы превратиться в огромный гнойник на фашистской заднице, как сейчас, только еще больше.
Вот так, доченька: играешь со смертью, чтобы в конечном счете превратиться в прыщ на заднице. Итак, моя великая цель на данный момент – стать мерзким фурункулом на заднице франкистской армии и всех фашистов, вместе взятых.
Спустя двадцать восемь лет после описанных событий в овраге Форкальетс уже не оставалось никаких останков погибших в хитроумной ловушке учителя из Торены. Сын Пере Серральяка давно закупал мрамор у оптовика из Сеу, который, в свою очередь, делал закупки в самых разных местах. Много снега выпало с той поры. Марсел безукоризненным движением притормозил лыжи как раз в том месте, где его отец когда-то порекомендовал командовавшему взводом астурийскому шахтеру установить пулемет: посередине дороги, чтобы перерезать путь пастуху и подпаску и вызвать разброд, шатание и панику в оккупационном овечьем стаде.
– Здесь. Вот здесь, – сказал Марсел. С ним был не пулемет, а девушка с длинными черными волосами, прикрытыми желтой вязаной шапочкой; она затормозила в точности в том месте, в котором велел Марсел.
– Прекрасно. Думаю, ты уже можешь кататься самостоятельно.
– Но мы же не на трассе, правда?
– Не волнуйся, я знаю местность как свои пять пальцев.
Как он тосковал по Кике. Они вместе прокладывали новые маршруты, расставляли флажки для лыжных гонок, обсуждали подъемную мощность канатной дороги и девичьи ножки, и жизнь была юной и прекрасной. Но однажды, после того, что случилось в дýше, Кике вдруг, не сказав ему ни слова, исчез. Не вдаваясь в детали, мама объяснила, что на инструктора завели какое-то дело в Санкт-Морице, и если это было действительно так, то он правильно сделал, что уехал, но ведь мог же этот сукин сын хоть словечко ему сказать. Или два. Ну хоть что-то. Потому что как бы Марсел ему ни завидовал, как бы ни презирал и даже ненавидел, он любил его. И Кике для него всегда останется Кике, его наставником в искусстве секса, в сексе как искусстве в душевых кабинках на Туке, а позднее – в Белом домике или в Гнездышке, где он познакомил юношу с настоящими женщинами, не такими, как бесцветные подружки подпольных плейбоев. И вдруг вот так бесследно исчезнуть, будто его и не было вовсе, дурака этакого.
– Ну что, возвращаемся?
– Подожди немножко. Разве все это не прекрасно?
Она ответила, что да, прекрасно. Марсел Вилабру жадным взором обозревал пейзаж, который так любил. Разумеется, он не мог знать о маршруте, проложенном здесь Ориолом Фонтельесом, его отцом, который в свое время с неизбывным страхом проделал этот путь более пятидесяти раз, и всякий раз ночью, влача на себе легкое или полулегкое вооружение, проклиная тяжесть ящика боеприпасов, восхищаясь твердокаменным молчанием партизан, каждый из которых таил в глубине души свой мир боли, забвения и тоски, не позволяя ему вырваться наружу из страха, что глаза утратят меткость, если слезы затуманят взор.
– Да, очень красиво. Ну что, обратно?
Тогда он поцеловал ее; получилось неловко, сбоку – из-за лыж. Но это был глубокий, страстный поцелуй в губы. Видя, что девушка ему ответила, он вдруг осознал, что впервые с тех пор, как женился на Мерче, если не считать проституток и случайных нордических подружек, целует женщину, чье имя ему известно и в которую он вполне может влюбиться. Он выдержал целый долгий год бесконечной самоотверженной верности. Ну хорошо, сбросим со счетов Баскомпте и еще эту, как ее, Нину. Ну и еще кое-кого.
– Пошли обратно, не делай глупостей, – сказала она, отстраняясь от него и ступая на лыжню.
Марсел подумал ну да, глупости, но ты сама меня провоцируешь. Во время спуска на лыжную базу они не проронили ни слова; молча скользили по склону, где когда-то выстрел из винтовки разнес голову пастуха-капитана; молча огибали огромную ель, возле которой однажды ночью рыдал Ориол Фонтельес, чувствовавший, что силы покидают его, поскольку вот уже шесть суток кряду ему удавалось поспать не больше трех часов. Внизу их ждала Мерче, немного беременная, слегка утомленная, слегка обеспокоенная, потому что уже половина третьего и я умираю от голода. То ли по причине конспиративного поцелуя или по какой другой, но Марсел не возражал и не заявлял, что хочет еще покататься, а воспитанно попрощался с девушкой с черными волосами, подарившей ему тайный поцелуй, а также еще с парой клиентов и покорно направился вслед за Мерче к машине.
Двенадцатичасовая месса в церкви Сант-Пере в Торене, на которой присутствовали все местные уважаемые люди, то есть сеньора Элизенда Вилабру из дома Грават, алькальд и руководитель местного отделения движения сеньор Валенти Тарга, Ориол Фонтельес, заместитель руководителя местного отделения Фаланги и штатный учитель деревни, верный Хасинто Мас, шофер со шрамом, специализирующийся на хранении секретов сеньоры, Аркадио Гомес Пье, охранник с кудрявыми волосами, известный своей преданностью сеньору Валенти, и Баланзо, охранник с тонкими усиками, а также еще дюжина-другая верноподданных, всегда безропотно присутствующих на всех мероприятиях, проводимых первым в истории деревни алькальдом, выполнявшим лишь обязанности алькальда, завершилась кратким собранием в тени атриума, к которому с удовольствием присоединился отец Аурели Бага и на котором алькальд Тарга раздавал благословения и выносил приговоры. О, как отрадно повелевать, когда самое твое существо источает власть или, как сказал бы отец Бага, когда все признают власть, которую нам дарует Бог. И вот так, говоря да, нет, посмотрим и тому подобное, они убивали время до тех пор, пока у них не разыгрался аппетит и они не отправились отведать вермута в таверну Мареса, что отнюдь не порадовало хозяина заведения, ибо сии еженедельные нашествия были для него сущим разорением: ведь счет Тарге он предъявлять не осмеливался. Сеньора же Элизенда, которая никогда, ни под каким предлогом не заходила в местные питейные заведения, отправилась домой, поскольку это был один из немногих дней, когда она принимала у себя управляющего и могла спокойно поговорить о скотине, тоннах сена, стоимости фунта мяса, состоянии здоровья коров и овец и о возможности покупки земель, расположенных за Батльиу. Священник отвел Ориола в сторону и с самыми добрыми намерениями, горя желанием помочь сему добропорядочному человеку, спросил его, может ли он что-то сделать, чтобы поспособствовать воссоединению семьи.
– Мне кажется, это вас не касается, святой отец. Моя жена уехала из-за проблем со здоровьем.
– Однако в деревне говорят, что причина в ином. Не следует подавать людям дурной пример. К тому же я нахожу, что вы просто чахнете на глазах. Если вы пожелаете облегчить свою душу, я…
– Вы не имеете никакого права вмешиваться в мои дела. – Ориол с некоторым презрением посмотрел в глаза священника и решил солгать: – К тому же мы с женой время от времени видимся.
– Но…
– Разве вы не слышали, как она кашляет? – Учитель повысил голос, но не для демонстрации власти, которой его наделил Господь (это было совсем не так) или которую источало самое его существо (и это было не так), а просто выражая свое раздражение. – Разве вы никогда не обращали внимания, какая она бледная?..
– Но почему в таком случае ты не последовал за ней, сын мой? Долг всякого добропорядочного супруга…
– Всего хорошего, святой отец. До следующего воскресенья, если только я смогу прийти.
Еще один враг, доченька. Как же легко я внушаю людям ненависть.
Валенти сказал присутствующим, чтобы они шли в бар, а сам остался с Ориолом, подхватил его под руку, и они совершили променад по Средней улице, как два старых добрых приятеля; алькальд немного выждал, пока Ориол справился со своим раздражением.
– Не обращай на него внимания, – сказал он, имея в виду священника, – ты же знаешь, здесь всяк по-своему с ума сходит.
Ориол не ответил. Валенти остановился и взглянул на него:
– Знаешь новость?