ть ей официальное обвинение, чтобы денонсировать договор, а она в ответ пригрозила, что обвинит его в изнасиловании; как Газуль и, конечно, как Сантьяго, единственный, кто был ее законным мужем. Хотя с этим-то она вряд ли часто спала, поскольку они ненавидели друг друга. И еще черт знает сколько там министров из Мадрида, я все это словно воочию вижу. Он схватил сеньору за запястья. Она побледнела, ибо за всю жизнь ни один слуга не смел так дерзко хватать ее. Ни один до нее даже не дотрагивался. Она хотела закричать, но ей помешал страх перед оглаской. Побледнеть еще больше она уже не могла, но если бы могла, то непременно побледнела бы, ибо этот негодяй не удовлетворился тем, что схватил ее за запястья, но еще и принялся обнимать, с силой прижимать к груди и искать ее губы; она была на грани обморока, отбиваясь от невыносимой атаки слуги, но ему удалось задрать ей юбку и дотронуться до бедра с пульсирующей в мозгу мыслью наконец, наконец-то…
– Отдайся мне.
– Да ты с ума…
– Нет, я не сошел с ума, – резко перебил он ее. – Ты должна со мной переспать.
Элизенда не могла ни кричать, ни визжать, и Хасинто Мас прекрасно это знал. Она скорее готова была умереть, нежели выставить себя на посмешище перед жителями Торены. Поэтому, несмотря на ее сопротивление, он смог задрать ей юбку, подхватить на руки и отнести на диван, на который через двадцать шесть лет сядет Тина и спросит ее вы знаете, где я могу найти его дочь?
На этот раз удивление пришлось скрывать Элизенде. Немного помолчав, она спросила:
– Какую дочь?
– Его дочь. У учителя ведь была дочь, разве нет?
– Откуда вы знаете?
Еще один редкий момент, когда у нее из рук выскальзывают поводья управления миром и она ощущает свою беззащитность. Как узнать, что происходит на самом деле? Чего она хочет, эта любопытная училка?
– Да, переспать, – настаивал Хасинто. – Это твой долг. – И сухим, словно механическим голосом: – Раздевайся, любовь моя.
Он отпустил ее запястья. Снял с себя рубашку, брюки и старомодное нижнее белье. Элизенда, оцепеневшая от нелепости положения, никак не реагировала. Ее шофер, верный, преданный, бессловесный, стена, которая всю жизнь защищала и прикрывала ее, демонстрировал перед ней свои срамные места, восставшие гениталии. Почти теряя сознание, она опустилась на диван. Ее напугал новый, неведомый прежде блеск в глазах Хасинто. Почти такой же страх она испытает через несколько месяцев, когда, сидя на том же самом диване, прочтет эту ужасную анонимку. Она посмотрела на голого шофера и отстраненно, безучастно покачала головой. И это тот самый слуга, что был тщательно отобран среди прочих кандидатур в смутное время, наступившее после смерти ее отца и брата. Слуга, отвечавший за безопасность молодой Вилабру своей жизнью, мужчина, живший для нее и ради нее двадцать четыре часа в сутки, сейчас стоял перед ней совершенно голый, вымаливая у нее любовь, прося о невозможной, абсурдной близости. Она приготовилась к бою.
– Да пошел ты куда подальше… Тебе так больше нравится?
– Раздевайся.
– Ты сможешь овладеть мной, только если убьешь.
Она встала и вплотную приблизилась к Хасинто, борясь с отвращением и обретая прежнюю уверенность, и добавила в общем так: или ты убиваешь меня, или одеваешься. Прикрой свое смехотворное брюхо и исчезни из моего дома, или закончишь жизнь в тюрьме. Если бы это зависело только от меня, ты бы вообще никакой пенсии не получил.
Член Хасинто моментально съежился, даже не посоветовавшись со своим хозяином, ибо он-то отчетливо осознал, что между сеньорой и им ровным счетом ничего не изменилось и не может измениться никогда.
Старуха Вентура провела кончиками пальцев по усам, а потом нежно погладила суровые глаза на пожелтевшем от времени лице.
– Мой Жоан. Я никогда не видела этой фотографии. – Она взглянула на дочь. – А ты?
– Нет, не видела.
– Что там написано? – Старуха протянула газетную вырезку Тине и в ожидании ответа взяла чашку своей дочери и, прикрыв глаза, с наслаждением вдохнула аромат кофе. – Так что там написано? – повторила она.
– Что, похоже, бандита Жоана Эспландиу из дома Вентура в Торене, известного также под именем лейтенанта Марко, видели в окрестностях города Лерида.
– И когда это было?
– В мае тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.
Старуха Вентура украдкой взглянула на дочь, и та ответила ей таким же мимолетным взглядом. Тина почувствовала себя лишней в этом бессловесном диалоге и решила напомнить о себе.
– В чем дело? Что происходит?
– Отец приходил… Ладно… – И сухим тоном: – Давай не будем об этом, мама.
– Это было пятьдесят лет назад, дочка. Думаю, можно уже об этом рассказать.
– Он ведь тайком приходил к вам, не так ли?
– Да, приходил два раза.
– Три, – уточнила старуха.
– Ну да, три, конечно, – подтвердила Селия. Один раз – когда убили моего брата, незадолго до захвата Валь-д’Аран, второй…
Селия Эспландиу сделала глоток кофе. Она не знала, говорить ей или лучше молчать. Потом указала на фото:
– Мой отец принимал самое непосредственное участие в организации вторжения республиканской армии. Но из-за каких-то там партийных разборок его все время бросали на выполнение всяких второстепенных задач. – Еще один глоток кофе. – Он был очень разочарован.
– Вторжение армии ведь провалилось.
– Оно продолжалось десять дней, – вмешалась старая Вентура; она говорила сухо и резко, словно все еще испытывала недовольство тем, как когда-то разворачивались события. – Жоан говорил, что лучше вести партизанскую войну, а не идти на прямое столкновение с армией, но к нему не прислушались, вот и…
– Он скорее был сторонником анархистского движения, не так ли?
– Мне кажется, да, – сказала дочь. – Я не слишком-то во всем этом разбираюсь, но мне кажется, это так.
– А два других раза?
Мать с дочерью вновь переглянулись. Мать сделала резкий знак Селии, чтобы та не двигалась с места: она сама посмотрит, в чем дело. Женщина подошла к окну, приоткрыла створку, и в образовавшуюся щель тут же пролезла чья-то рука. Тогда женщина распахнула окно. Жоан Вентура, бесшумно, словно дикая кошка, впрыгнул на середину комнаты. Его жена и две дочери, Селия и Роза, молча застыли, глядя на отца с надеждой и некоторым испугом, особенно Роза.
– Это твой отец, Роза.
– Не бойтесь, – тихо сказал тот.
Потом обнял жену. Короткое, быстрое объятие. Затем попытался заграбастать в объятия Розу, но девочка увернулась и укрылась за материнской юбкой; тогда мужчина обнял Селию, крепко прижав ее к груди, и мать внезапно ощутила приступ непонятной ревности. Она отвернулась к плите и до краев наполнила миску горячим супом. Вентура принялся есть как ни в чем не бывало, словно было совершенно естественным, само собой разумеющимся уйти из дома вместе с проигравшей армией, заверив семью, что речь идет всего лишь о нескольких неделях, примкнуть к маки и завоевать их безоговорочное признание благодаря идеальному знанию зоны, которую он, будучи контрабандистом, в свое время исходил вдоль и поперек; потом сотрудничать с французским Сопротивлением, превратившись в грозного лейтенанта Марко, действующего в местах, откуда он был родом, опоздать к расстрелу своего сына, горько оплакать его вместе с родными, снова исчезнуть на девять лет, не подавая никаких признаков жизни, чтобы однажды, не спрашивая ни у кого разрешения, влезть в окно, вновь бесцеремонно вторгаясь в мою жизнь, и надо же, у меня для него наготове горячий суп и добрая порция жаркóго.
– Я думала, ты умер, – сказала она, вытирая руки о передник.
– Я тоже. – Он подмигнул Селии. – Как же вы выросли, дочки. – Порылся в кармане, вытащил смятую конфетку и протянул ее Розе, которая не осмелилась взять ее.
– Ты совсем вернулся?
– Нет. – Он снова посмотрел на дочерей. – Вы уже совсем взрослые. – Обращаясь к Розе: – Сколько же тебе лет?
– Четырнадцать.
– Ничего себе! Четырнадцать. – Удивленно: – Четырнадцать?
– Зачем ты пришел?
– Скажи своему двоюродному брату, что, когда все закончится, я ему все возмещу.
– Манел не ждет никакого возмещения. Так зачем ты пришел?
– Убить Таргу. Я знаю, как это сделать.
Боже правый, подумала его жена, наконец-то настал этот день, что я должна сделать, Господь Всемогущий, чтобы помочь моему мужу убить Валенти Таргу, чтобы я снова могла спать, не видя каждую ночь своего Жоанета с пулей в одном глазу и страхом в другом, потому что меня не было рядом с ним, Боже мой, будь милостив…
– Можешь на меня рассчитывать. – Властным тоном: – Девочки, быстро в постель.
Девочки были слишком напуганы и взволнованы, чтобы проявить непослушание. Селия подошла к отцу и обняла его. Поскольку она уже усвоила урок, спросила лишь:
– Ты до утра останешься?
– Нет. Но я скоро вернусь. Теперь уже скоро.
– И вы пошли спать? – Только теперь Тина попробовала кофе. Вкуснейший, как и в прошлый раз.
– Нет. Ни я, ни Роза. Мы уселись на лестнице и слышали весь разговор.
Тина посмотрела в окно столовой. Краем глаза заметила, что телевизор у нее за спиной включен, но без звука. Транслировали гонку «500 миль Индианаполиса». В окно был виден внутренний двор, каменистый сад, полный цветов, жизнерадостно возвещавших, вопреки печальной истории обитательниц дома, о приходе весны. В глубине сада, возле сарая, в котором, по всей видимости, размещалась мойка, виднелся деревянный крест, обшарпанный и почерневший, а рядом – странный цветок, скорее всего искусственный, сине-желтый, напоминавший экзотическую рыбку. Селия встала, чтобы выключить телевизор. Вернувшись на место, она задумчиво посмотрела во двор и вновь повторила, словно заново переживая те события, что да, она слышала весь тогдашний разговор, потому что вместо того, чтобы отправиться спать, они с Розой уселись на лестнице. Весь разговор. Разговор мужа с женой, у которых годы страданий до донышка иссушили в душе всю нежность, так что они даже представить себе не могли, что могут попытаться проявить друг к другу хоть толику ласки, и беседа их носила сугубо деловой характер, поскольку им обоим гораздо важнее было извлечь наконец пулю из глаза Вентуреты, чем обрести отдохновение в объятиях друг друга.