– А ты можешь доказать, что я добилась своего обманным путем?
Долгая пауза, целая вечность тяжелого молчания, и наконец отец Аугуст произнес надтреснутым голосом ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, amori. Но я настоятельно рекомендую тебе открыть все, что тебе известно, постулатору дела. И сообщить ему, что человек, которого завтра собираются провозгласить Досточтимым, совершал прелюбодеяние и, возможно, даже не был верующим.
– Посмертная записка Валенти Тарги – чистая ложь. Я хочу, чтобы люди сохранили память об Ориоле за его добродетели.
– Но для этого совсем не обязательно причислять его к лику Блаженных.
– Я хочу, чтобы он продолжал жить в памяти всех живущих. Всех!
– Ты омерзительная мошенница, хоть и приходишься мне племянницей.
Отец Аугуст осенил себя крестным знамением, напуганный тем, что только что произнес, и вышел из зала, дрожа от негодования, вне себя от расстройства, решительным шагом направляясь к своей первой эмболии.
Спустя две недели после сего неприятного события Бибиана уронила на пол простыню, которую собиралась постелить с помощью Катерины, и сказала служанке беги скорее, будь добра, позови сеньору.
Когда Элизенда прибежала в мансарду, Бибиана лежала на полу, завернувшись, словно в саван, во влажную простыню, и сказала девочка моя, что больше всего меня огорчает, так это что ты никогда не научишься быть счастливой, и поэтому мне так горько умирать, ведь я не хочу оставлять тебя одну, но теперь я наконец-то смогу отдохнуть. Как же горько знать о несчастьях, которым суждено случиться, и быть не в состоянии их предотвратить.
– Катерина, позови врача. И поторопись!
Не трать понапрасну усилий, девочка моя, потому что я знаю, что ухожу, с врачом или без него, все равно. Сколько раз я пыталась сказать тебе, чтобы ты не делала того, что так страстно желаешь… Но я не осмеливалась, я знала, что ты никогда не позволишь дать тебе совет, даже самый крохотный. Тем не менее ты ведь часто прислушивалась ко мне. Когда ты была маленькой, ты для меня была как родная дочь, и я жила с мыслью о том, что это я родила тебя, а вовсе не сеньора Пилар.
– Боже мой, Бибиана. Ты слышишь меня? Узнаешь меня? Скажи хоть что-то! Ты не можешь оставить меня одну, слышишь?
Я слышу тебя, девочка моя. Ты всегда была моей дочерью, и я переживала за тебя, как настоящая мать. И теперь, когда я ухожу, я хочу сказать тебе, чтобы ты была осторожна, что ты избрала очень опасную жизнь, полную влиятельных врагов, я знаю это, я ведь не такая дура, какой кажусь. Как я люблю тебя, доченька! Я слышу гул Памано. Это как чудо.
– Я отнесу тебя на кровать. Не волнуйся, Бибиана, я позабочусь о тебе.
Да ты даже с пола меня не поднимешь. Но мне приятно, что ты обо мне заботишься. Я провела сорок два года своей жизни в заботах о тебе, с той самой минуты, когда ты, появившись на свет, целых две бесконечные минуты не могла заплакать, пока Коншита из дома Трилья не похлопала тебя как следует по попке. И вот теперь, когда в последние две минуты моей жизни ты впервые так беспокоишься обо мне, не знаю… мне хочется расплакаться от счастья.
– Не плачь, Бибиана, я позабочусь о тебе. Да пошлите же наконец за врачом! Катерина!
Я осталась бы на этом свете только затем, чтобы заботиться о тебе, потому что у меня такое впечатление, что я единственная, кто знает, что несчастье никогда не кончается; оно всегда найдет косточку, чтобы погрызть ее. Девочка моя, доченька, я хочу, чтобы ты всегда помнила, что никогда не известно, когда придет конец несчастью.
Чтобы не испытывать судьбу, они сменили место встречи: теперь это был убогий пансион Поблы, где никто никого из них не знал. Бросив пальто на стул, Элизенда посмотрела в окно и, не оборачиваясь, сказала я люблю тебя так сильно, что мне хотелось бы жить… ну, не знаю, в браке с тобой. Чтобы нам не приходилось прятаться.
– Ты же знаешь, что это невозможно, – последовал сухой ответ.
– Если бы мы могли развестись…
– Во времена Республики это было бы возможно. Это твои запретили развод.
– Мои?
Она посмотрела на него. Потом приблизилась, пытаясь разгадать тайну этого взгляда, столь отличного от взгляда художника, нежно раздевавшего ее и укутывавшего мягким мехом куницы. Теперь же она наткнулась на лед. Элизенда отошла к шкафу.
– Разве они и не твои тоже?
Ориол не ответил, но выдержал ее взгляд.
– Я бы хотела, чтобы мы поженились, – повторила она.
– А я нет.
Молчание. Элизенда застыла перед зыбким зеркалом. Две Элизенды смотрели на него с одинаковым волнением. Ориол сел на кровать.
Да здравствует Франко. Вперед, Испания. Торена-де-Пальярс, 26-10-1944. Продолжение. Нашими службами в окрестностях Тулузы был обнаружен труп пропавшего без вести Хосе Пардинеса (из предыдущего донесения) в состоянии гниения. Нет: разложения. Судебный врач капитан Аурелио Кордон засвидетельствовал наличие пули, застрявшей в лобной части головного мозга, из чего мы заключили, что Пардинес был разоблачен бандитами, в состав которых мы его внедрили. Он не смог ни о чем нам сообщить. Не смог дать нам… Не смог предоставить нам, ага, вот так, никакого рода информации.
– Что с тобой? – спросила она в замешательстве.
– Если тебе нужен участок земли, донеси на его владельца.
– Я не понимаю тебя.
Когда он передал ей, что ему показал Тарга, она тут же все поняла. Три секунды на то, чтобы прореагировать соответствующим образом.
– Это земли, которые НКТ конфисковала у моего отца.
Ориол застыл в легком замешательстве.
…до меня дошли пока не подтвержденные слухи о возможной связи между Элиотом и неким Оссианом (пишется так, как я написал). Думаю, было бы очень хорошо; было бы великолепно; было бы разумно расследовать происхождение вышеназванного Оссиана, узнать, откуда он родом, из наших ли мест, работает ли он под видом какой-то легальной личности, или же он партизан и беглый республиканец.
– Я люблю тебя и не хочу терять ни за что на свете.
– Но ты подруга алькальда, разве нет?
– Нет. Скорее это ты его друг. Вы все время вместе.
– Тарга мне не доверяет, потому что я не хочу пользоваться ситуацией.
– Тарга следует закону и требует его исполнения. Он не преступник.
– Когда не убивает детей.
– Если ты хочешь донести на него, ты знаешь, что нужно делать. – Несколько мгновений, чтобы успокоиться. – Что-то мы слишком много говорим о нем, ты не считаешь?
– Ты его оправдываешь?
– Нет. Он хам, но ты не представляешь себе, какой была Торена до его появления.
Она произнесла это с нахлынувшей страстью, одновременно расстегивая блузку.
Ориол подумал, что если он скажет ей, что до появления Тарги в Торене было больше живых, это будет означать конец. А он хотел увидеть, что скрывается под блузкой. Поэтому он ничего не сказал и прекратил этот разговор. Он даже подумал, что опрометчиво было начинать его. Блузка, ну давай же.
По поводу опасений военного командования и службы информации относительно того, что судьба европейского военного конфликта, обострившегося после высадки союзников в июне прошлого года, примет более серьезные масштабы; нет: выльется в бóльшие беспорядки в пограничных областях, должен с гордостью заявить, что в горных районах, находящихся под моим гражданским контролем, подозрительных перемещений не выявлено, насколько это можно утверждать, учитывая, что полный контроль над столь обширной и труднодоступной зоной невозможен.
– Я люблю тебя, – сказал он ей от всего сердца, но все же ощущая, что между ними возникла крохотная трещинка. Она улыбнулась уже гораздо спокойнее.
Они занялись любовью, но трещинка между ними никуда не исчезла. Он знал, что бы ни случилось, он уже никогда не сможет обойтись без поцелуев, без голоса, без запаха этой женщины, и почувствовал себя жалким и несчастным.
Что касается одного из последних сообщений, в котором меня спрашивали о моей личной безопасности, могу сказать, что пока рано отказываться от личной охраны во время нахождения в деревне, потому что все еще находятся мерзавцы, которые не желают мириться с восстановлением порядка там, где прежде царил хаос, убийства, месть и ненависть. Они не принимают мира, который я им подарил, и не понимают, что для того, чтобы сохранить его, мы вынуждены действовать энергично и решительно, всегда обращаясь мыслями к словам нашего каудильо, который наставлял нас, чтобы у нас не дрогнула рука в момент восстановления великих ценностей Отечества и веры, и принимая во внимание… Нет: учитывая. Нет: и принимая во внимание лозунги, исходящие… Нет, как это говорится: проистекающие от ответственных лиц Фаланги, которую я имею честь скромно представлять. С гордостью представлять.
Затем, лежа в постели, окутанные напряженной тишиной, они долго молчали. И так же молча простились. Элизенда вышла из комнаты, не оглянувшись. Домой возвращалась тоже в полной тишине, не промолвив ни слова Хасинто, упорно глядя прямо перед собой, словно думала только о том, чтобы поскорее приехать. И Хасинто подумал похоже, сегодня они поссорились. Сегодня они не прелюбодействовали. Поссорились до того, как лечь в постель. В этот момент он ощутил аромат нарда и посмотрел в зеркало заднего вида. Сеньора молча плакала. Бог мой, что же ей сделал этот несчастный, сеньора плачет, а я не знаю, что сделать, чтобы она не плакала.
Хотя это весьма неприятное дело, которое может иметь серьезнейшие последствия, если о нем узнают; нет: если в обществе распространятся слухи, но я считаю своим долгом сообщить вам, что нужно… Нет: что необходимо вновь установить тайное наблюдение за товарищем Ориолом Фонтельесом касательно его перемещений за пределами муниципального округа Торены, и важно, чтобы наблюдение вели незнакомые ему люди. Вы даже не представляете себе, сеньор, как бы мне хотелось, чтобы мои опасения по поводу вышеназванного товарища оказались ложными.