Закопав могилу, они договорились никому ничего не говорить, и женщина ничего не сказала даже своим дочерям, которые в этот ранний час крепко спали в полном изнеможении. Впрочем, возможно, они вовсе и не спали, потому что на следующий день мать увидела, как Селия, не говоря ни слова и думая, что ее никто не видит, взяла Розу за руку, повела ее во двор и, не пускаясь ни в какие объяснения, прикрепила к стене сарая, как раз над могилой, крестик из двух пальмовых листьев. Хоть мать Вентура уже давно перестала верить в Бога, крестик она не тронула, потому что его повесили дочери, единственные родные люди, оставшиеся у нее в этой жизни. Ни мать, ни дочери никогда больше не заговаривали о произошедшем, даже когда случилась такая несправедливая смерть Розы, никогда… вплоть до того дня, когда к ним заявилась эта глупая, пухленькая, что-то разнюхивающая учительница с фотоаппаратом в руках и спросила а Вентура, когда он вернулся в третий раз?
Если бы Пере Серральяк знал об этом, он взял бы своего сына за плечо, отвел во двор дома Вентура, вынул бы изо рта вечный окурок, выплюнул бы крошку табака и сказал бы выслушай меня хорошенько, Жаумет, и навсегда заруби это в своей голове так же хорошо, как ты делаешь это на камне. Крепко-накрепко запомни, что во дворе дома Вентура, возле стены, смежной с домом Марии дель Нази, на глубине девяти пядей под землей, в том месте, где Манел Карманиу оставляет телегу своей двоюродной сестры, когда возвращается с поля, под полусгнившим, еле заметным крестом из пальмовых листьев покоится тот, кто когда-то был контрабандистом, потом мятежником и партизаном, который всегда все делал по-своему и очень досаждал Главному штабу ИНС, дерзкий и неуловимый как благодаря своей безрассудной смелости, так и по причине исчерпывающего знания местности боец маки. Его подпольная кличка, которая никогда не войдет в историю, Жаумет, – лейтенант Марко. А его настоящее имя – Жоан Эспландиу-и-Релья, и родом он из дома Томас в Алтроне, был женат на Глории Карманиу, наследнице дома Вентура в Торене, которая дала ему свое имя, поэтому многие называют его Жоан Вентура; он отец Жоана Вентуреты, а также Селии и Розы Вентурета, и, надо сказать, отцом и мужем он был самым что ни на есть неказистым. Пусть он послужит тебе примером того, каким не следует быть, если однажды ты женишься, сынок. Но, видно, не было у него выбора. Может быть, мы смогли бы хоть немного разобраться в его истории, если бы знали, что именно произошло тридцать первого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года, когда Жоан Эспландиу, двадцатиоднолетний командир отряда контрабандистов, спрятав товар в тайнике хижины Менаури и распустив своих крайне изнуренных после двух дней быстрого перехода людей, возвращался вдоль берега Памано домой и возле холмов Равель, где, как говорят, когда-то возвышались стены замка Малавелья, на склоне Бернуи заметил какого-то светлячка, который на поверку оказался огоньком сигареты. Это его поджидал Валенти Тарга из дома Ройя, который, увидев односельчанина, сказал своим невозмутимым баритоном мне бы очень хотелось знать, откуда ты, черт возьми, идешь.
Но Пере Серральяк ничего этого не знал, а посему не мог сказать своему сыну Жауме сих назидательных слов.
– А что такое?
При чахлом свете спички Тарга продемонстрировал красный металлический колокольчик, который Жоан Эспландиу всегда носил на рубашке с того самого дня, когда ему его подарила одна девушка из Торены с густым голосом и такими глазами, что от одного их взгляда можно было умереть; хорошо, можешь ухаживать за мной сказала она тогда. Ты его обронил в одной из хижин Паланки, сказал Тарга; а это значит, что ты один из этих разбойников в масках и это из-за тебя Кареге дал мне под зад коленом; и это значит, что я прикончу тебя прямо тут, на месте, за то, что ты такой ублюдок и сукин сын. Лезвие ножа не сверкнуло в ночи, потому что луна стыдливо скрылась за тучами, но вонзилось по самую рукоятку в живот Жоана Эспландиу. Тарга не стал ждать конца третьего дня и той же ночью покинул Алтрон, бежав подальше от семьи, от родных пейзажей и от гула Памано, обосновавшись в свой двадцать один год в Барселоне, содрогавшейся от трупов, которыми покрывали улицы восставшие рабочие и их хозяева; ему не пришлось ни о чем жалеть, поскольку он тут же нашел работу. А Жоан Эспландиу, вопреки всем прогнозам, не умер от последствий коварного нападения; два месяца он отлеживался после странного ранения, якобы нанесенного рогами излишне воинственного барана, а когда пришел в себя, то прежде, чем отправиться в Торену женихаться с Глорией, съездил в Сорт и заказал скобяных дел мастеру новый красный колокольчик, чтобы Глория из дома Вентура не думала, что он его потерял.
Как правило, три долгих часа, которые обычно длилась поездка в Барселону, не требовали от нее особых усилий. Но сегодня она бы предпочла совершить это путешествие по какому-нибудь другому поводу. Итак, королевский прием без короля, но зато с большой вероятностью встретить там эту шлюшку Мамен, не отлипающую от стакана с виски; наверняка бросится к ней с распростертыми объятиями, склонив голову набок и изображая на лице несказанную нежность: руки вытянуты вперед, виски рискованно плещется в стакане… И разумеется, она не скажет ах, Элизенда, как я страдала и как оплакивала эти четыре года, что мы не виделись; прошу прощения за то, что переспала с твоим Кике. Нет, Мамен Велес де Тена поведет себя так, как будто они встречались накануне. Надвинется на нее, как дорожный каток, запечатлеет два иудиных поцелуя у нее на щеках и скажет как замечательно, что у нас теперь король, не так ли, Эли?
Она уже месяц как знала об этом благодаря звонку Рикардо Тены, мужа Мамен Велес, который настолько же пребывал в неведении относительно своих рогов, сколь был осведомлен обо всем, что касалось режима, который давно дышал на ладан. Он только что умер, и мне очень грустно, поскольку он ведь прошел через всю мою жизнь, определив ее ход.
– Он умер, Элизенда, – сказал он ей.
– Кто?
– Каудильо. Мне очень грустно.
– А где Мамен?
– Не знаю, ее нет дома.
Ну конечно, трахается с любовниками своих подруг.
– Известие верное?
– Мне это известно из первых рук. Я был в клубе, и там… В общем, там были люди, у которых есть прямой выход на Пардо. Ты ничего не знала?
– Нет.
– Мне страшно думать о том, что может произойти.
Тебе должно быть страшно с такой женой, а не за страну, которая пребывает во власти сна.
– И что, ты думаешь, может произойти?
– Не знаю. Революция. Акты мести. Люди выйдут на улицу.
– Да нет, что ты. Успокойся.
– Как ты думаешь, может быть, стоит забрать деньги из банка?
– Давно следовало перевести их за границу. – Элизенда говорила невозмутимым тоном, полностью соответствующим теме беседы.
– Но у меня даже в мыслях ничего такого не было!
– Ты не знал, что Франко не вечен?
– Каудильо не вечен, но режима-то это не касается.
– А что слышно о короле?
– Это решение каудильо.
У Элизенды не было никакой уверенности в том, что со смертью диктатора жизнь его сторонников не изменится. Она ничего не знала наверняка. Скорее интуитивно, чем из холодного расчета, в последнее время она шаг за шагом, от услуги к услуге дистанцировалась от гражданских губернаторов и министров-фалангистов, сделав выбор в пользу министров из Опуса, с которыми постепенно связала себя узами дружбы на всю оставшуюся жизнь.
– Что-то, несомненно, изменится, Рикардо.
– Я знаю, у тебя есть связи и хорошие источники информации…
Что это люди себе вообразили, что я каждую неделю обедала с Франко?
– Да нет, нет у меня особых источников информации. Единственное, что я могу тебе сказать, так это что волноваться не следует, я уверена, что правительство держит ситуацию под контролем.
Положив трубку, сеньора Элизенда Вилабру услышала подозрительный звук. Хотя в конце ноября все окна были плотно закрыты, она совершенно отчетливо различила возмутительный, провокационный, непочтительный и внушающий тревогу звук, происхождение которого она безошибочно установила: такой звук издает пробка, вылетающая из бутылки шампанского. В доме Фелисо праздновали смерть Франко. У них тоже были свои источники информации.
Наутро следующего дня, пробежав глазами первую страницу газеты, лежавшей на стойке таверны Мареса, Жауме Серральяк сказал ну наконец-то Франко умер, пойду-ка напьюсь шампанского, боже мой. И посмотрел на дом Грават другими глазами. Потом отправился в мастерскую с бутылкой шампанского, которую купил у хозяина таверны, чтобы успеть выпить ее до того, как отец, уже несколько лет не заходивший в мастерскую, напомнит ему о его долге перед семейством Вентура. Он откупорил бутылку, порадовавшись звуку вылетевшей пробки, взял давно сделанный отцом и спрятанный в мастерской эскиз и начал вырезать памятное изображение, которого давно заслуживал Вентурета: крест наивысшей категории с исходящими от него лучами, а также голубя Манела Льюиса. Закончив, он позвал жену и дочь, показал им новое надгробие, и втроем они выпили за долгожданный конец чудовища и за новые дни под небом, которое отныне всегда будет голубым и чистым, даже если пойдет дождь.
Той ночью, после звонка Рикардо Тены, Элизенде Вилабру снилась месть семейств Фелисо, Вентура, Маури и пробки, вылетающие из бутылок шампанского, которые откупоривали те, кто вновь обрел надежду. И она с удивлением обнаружила, что поднимает тосты с незнакомыми людьми и совершенно естественным образом разделяет с ними радость. Будущее принадлежит будущему, говорила она себе во сне. Спустя месяц, когда ей намекнули, что не следует игнорировать прием в губернаторском дворце, небо над Тореной, тяготясь неопределенностью момента, исходило бесконечными слезами. Сьо положила почту на сервировочный столик и привезла его в столовую. Даже не пригубив чая, сеньора принялась вскрывать корреспонденцию с нетерпением, которое овладевало ею всякий раз, когда ей приходилось сталкиваться с чем-то неизбежным. Тринадцать писем из банков, два ожидаемых приглашения на торжественные мероприятия, открытка от Марсела из Стокгольма, город очень красивый, совещание завтра, похоже, наше предложение их заинтересовало, и какой-то странный конверт, который тут же насторожил ее. Обычного размера, сероватого цвета, со штемпелем Сорта и без адреса отправителя. Она было взяла его со столика, но потом положила обратно. Налила себе чаю и взяла нож для разрезания бумаги. Сложенный втрое лист бумаги внутри тоже был сероватым, в тон конверту. Печатные буквы, но написанные карандашом.