Я отстраняюсь, сохраняя между нами безопасное расстояние.
Он опускает ладонь на скамейку между нами, потом придвигает ее поближе к себе, неуверенно кладет на колено, задумчиво барабанит по нему пальцами. На перила крыльца садится королек, а через мгновение улетает прочь.
Наконец Натан прочищает горло и говорит:
— Слушай, пока не забыл: хотел сказать тебе, что попросил своего адвоката отменить сделку по продаже земли похоронной ассоциации, во всяком случае, в ее нынешнем состоянии. Очевидно, что неправильно распродавать могилы, в которых более ста лет назад были похоронены люди. Пусть ассоциация ищет себе участок в другом месте. Иными словами, насчет дома не переживай. Можешь оставаться в нем, сколько хочешь.
Меня накрывает волной облегчения и благодарности:
— Спасибо тебе! Ты не представляешь, что это для меня значит! — это откровение сразу уводит меня от опасной темы. Мне нужен этот дом, а моим ученикам — проект «Подземка». Любые попытки построить с Натаном романтические отношения могут всему этому помешать.
Я сажусь вполоборота, подобрав под себя колено — так между нами оказывается еще больше пространства, — и мы заводим разговор о доме. Самая безопасная тема. Ничего личного. Наконец мы скатываемся в обсуждение погоды, подмечаем, какой сегодня приятный денек, а осень, дескать, уже не за горами. Но еще не пришла.
— Впрочем, завтра опять может подняться до девяноста пяти градусов, — шутит Натан. — Юг Луизианы, как-никак.
Мы сходимся на том, до чего же странно жить в местах, где время года меняется чуть ли не каждый день. Сейчас в Северной Каролине, откуда приехал Натан, горные склоны уже, наверное, полыхают янтарным и желтым, а сосны по-прежнему зелены. В Мэне, где мне в годы нашего кочевничества понравилось больше всего, в эту пору вовсю распродают урожай из фруктовых садов и катаются на грузовиках с сеном, а в штат валом валят туристы, желающие полюбоваться на клены, амбровые деревья и деревья гикори. По утрам небольшой мороз присыпает все кругом инеем, точно сахаром, а первый снег уже нет-нет да и появляется на погибающей траве, и в воздухе безошибочно угадывается запах приближающейся зимы.
— Вот уж не думала, что буду скучать по осени, а все же скучаю, — говорю я Натану. — Зато если вдруг начинаешь тосковать по зелени, то места лучше госвудских садов не найти, — продолжаю я и уже собираюсь было с восторгом описать ему старинные сорта плетистых роз, яркими каскадами украшающих ограду, высокие деревья, полуразрушенный остов бельведера, найденного мной только вчера, во время прогулки, как вдруг осекаюсь, поняв, к чему начинает клониться наша беседа.
От радушия Натана не остается и следа. Он тут же мрачнеет. Мне хочется извиниться, но я не могу — даже это способно усилить его давнюю тревогу относительно дома и его будущего.
Он устремляет взгляд — задумчивый и печальный — в сторону поместья. Я мысленно ругаю себя за свою оплошность.
— Пойду пожарю нам сыра и томатный суп приготовлю. А горячего шоколада не хочешь? Все-таки мы тут празднуем наступление ненастоящей осени! — Я сейчас точно футболист, пытающийся сделать эффектный пас, чтобы изменить ход игры в свою пользу. — Ты хочешь есть? Я вот просто умираю от голода!
Его внимание не сразу возвращается ко мне. Такое чувство, будто он хочет что-то сказать. Но потом тучи рассеиваются, и Натан с улыбкой отвечает:
— Проще заскочить в «Хрю-хрю и Ко-ко».
— Что ж, отличная идея! — одобряю я, тщетно пытаясь копировать луизианский выговор. — Тогда купи нам свинины, а я пока хоть в джинсы переоденусь.
И мы не без удовольствия возвращаемся к привычной вечерней рутине, поджидающей нас каждый четверг. После ужина мы отправимся прогуляться по кладбищу, чтобы растрясти съеденное, и будем вслух обсуждать древние захоронения и гадать, как прошли жизни тех, кто нашел здесь последнее пристанище. А может, пройдемся по кромке поля и полюбуемся закатом над рисовой плантацией — разумеется, держась подальше от лаза, ведущего в Госвуд-Гроув.
— Нет, — возражает Натан, поднимаясь с качелей. Мне вдруг становится страшно, что сейчас он откажется со мной ужинать. — Давай оба поедем в «Хрю-хрю и Ко-ко» и поужинаем там. У тебя была непростая неделя. К чему еще готовить и посуду мыть? — но, должно быть, заметив полное недоумение на моем лице, он быстро поправляется: — Нет, ну если не хочешь, так и скажи!
— Хочу! — выпаливаю я. Хотя, не считая того единственного похода в библиотеку вместе со мной, детьми и несколькими помощниками, мы с Натаном всегда раньше предпочитали оставаться наедине. — Отличная идея! Только погоди минутку — я что-нибудь придумаю с волосами.
— Это перед походом-то в «Хрю-хрю и Ко-ко»? — уточняет он, насмешливо вскинув брови.
— Намек понят.
— Выглядишь замечательно! Похожа на Дженнифер Грей из «Грязных танцев» и Дженнифер Билз из «Танца-вспышки».
— А, ну тогда порядок! — Я исполняю неуклюжий победный танец, который мои коллеги на факультете английской филологии как-то нежно окрестили «Пляской большой птицы на льду». Натан смеется, и мы идем к его машине. По пути в город мы болтаем о всякой ерунде.
Но стоит нам переступить порог кафе, и меня охватывает смятение. За кассой стоит Бабушка Ти. Ладжуна приносит нам меню, робко здоровается и сообщает, что будет обслуживать наш столик.
Наверное, стоило все-таки взять ужин на вынос. Встреча в библиотеке — это одно, но сейчас все слишком уж напоминает свидание. И даже по ощущениям.
Женский тренер по бегу сидит за угловым столиком. Меня она встречает далеко не дружелюбным взглядом. Ни она, ни остальные тренеры особой приязни ко мне не питают. Многие дети начали опаздывать на тренировки после уроков, потому что слишком увлеклись работой над проектом «Подземка».
Из задней комнаты выходит Малыш Рэй. В руках у него тазик для посуды, а на поясе, точно револьверы у ковбоя, висят бутылочки с розовым чистящим спреем. А я и не знала, что он тут работает.
Они с Ладжуной уединяются в узком проеме между комнаткой официанток и дверью на кухню и сперва дразнятся и толкаются, а потом, думая, что никто их не видит, приникают друг к другу и целуются.
И когда это все у них началось?
Глаза мне словно огнем жжет. Нет! Пожалуйста, только не это! Хватит!
Господи боже, дай мне терпения с этими детками! И шагу нельзя ступить, чтобы что-нибудь не случилось. Так и норовишь попасть в новую западню, налететь на колдобину или стену, принять неверное решение, поступить по-идиотски.
Малыш Рэй и Ладжуна еще очень молоды, и оба обладают потрясающим потенциалом, но каждый из них в своей повседневной жизни сталкивается со сложностями. Когда растешь в проблемной семье, становишься очень уязвимым и вечно пытаешься заполнить пустоту внутри общением со сверстниками. И пускай в теории я не имею ничего против юношеской любви, мне очевидно, что в долгосрочной перспективе она обречена. Меня не оставляет чувство, что Малышу Рэю и Ладжуне в действительности эти отношения необходимы не больше, чем мне туфли на пятидюймовой шпильке.
«Не стоит придавать этому слишком уж большое значение, — осаживаю я себя. — Такие романчики часто заканчиваются за неделю».
— Так вот, насчет дома. Я тут подумал… — начинает Натан.
Я с трудом отрываю взгляд от комнаты официанток и всеми силами стараюсь не обращать внимания на разъяренную тренершу.
— Насчет моего дома?
Вопрос так и повисает в воздухе. В этот момент к нам подходит разносчик выпечки — с угощением, аромат которого при иных обстоятельствах просто вскружил бы мне голову. Он ставит на стол потертую пластиковую корзину и загружает ее кукурузными маффинами, хлебными палочками, круглыми булочками, кладет сливочное масло и масло, смешанное с медом, а еще нож.
— Здрасьте, мисс Пух, — здоровается он. Я до того выбита из колеи, что и не узнала в разносчике хлеба еще одного из своих учеников. Это тот самый мальчишка из семейства Фиш, с растрепанными волосами. Остальные ребята безоговорочно приписывают его к «торчкам». Поговаривают, что он курит травку, которую его семья выращивает тайком в каком-то лесу. Но обычно от него пахнет только сигаретами, и особенно после обеда.
В учительской Фишей вообще не жалуют и даже зовут «белыми отбросами». Так и говорят: «Никто из младших Фишей все равно школу не закончит, так чего же время тратить? Чем скорее они вылетят, тем лучше. Перестанут хоть других детей портить».
Я улыбаюсь ему в ответ. Если Шэда Фиша, второго по старшинству ребенка в семье, еще можно как-то разговорить, то его младшего брата, который теперь стоит передо мной, едва ли. Я даже удивлена, что он знает, как меня зовут. Гэр Фиш ни разу рта в классе при мне не раскрыл. Ни разу! Почти все время он сидит, уронив голову на ладони, и смотрит в стол. Даже в библиотеке. В учебе он закоренелый лодырь. При этом и спортивных успехов за ним не водится, поэтому тренер не может оправдать его академических провалов.
— Привет, Гэр! — У бедняжки есть еще две сестры, которых зовут Стар и Санни, и младший братик Финн. Люди постоянно подшучивают над их именами.
Я и не знала, что Гэр тоже подрабатывает в кафе.
— Я это… пишу помаленьку… для проекта… — говорит он.
«Ущипните меня! Я что, сплю?!»
Гэр опасливо смотрит на меня из-под длинной, грязной, темной челки, выбившейся из-под форменной кепки «Хрю-хрю и Ко-ко».
— Дядя Сол недавно ездил в Батон-Руж, в дом престарелых, навестить деда. Мы с Шэдом тоже поехали, чтобы его расспросить. А то дома ни семейных Библий нет, ни еще чего такого. — он опасливо косится на соседний столик, за который администратор уже усаживает новых гостей, поворачивается к ним спиной и продолжает: — Дед мне рассказал кое-что о нашей семье. Они, оказывается, наворотили дел! Были самыми крупными бутлегерами в ближайших трех приходах. Дед тоже стал помогать, когда ему было всего одиннадцать, — после того как таможенники «убрали» его отца. Но вскоре семейный бизнес прикрыли. Дед ушел из дома и отправился вверх по реке, а потом нанялся на работу к каким-то дядьям, у которых была своя мельница. Он вспоминает, что у них в амбаре была комната с цепями для рабов. В те времена они ловили беглецов в болотистых лесах, свозили в Новый Орлеан и продавали! Представляете? Настоящие браконьеры! Вроде тех, к