Я пересекаю столовую и стремглав несусь мимо всех дверей, потому что хозяйский слуга уже шагает по галерее. Ныряю в комнату дворецкого, но не успеваю приподнять люк и выскочить на лестницу, поэтому просто на четвереньках забираюсь в один из шкафчиков, закрываю дверцы и затихаю, точно кролик, притаившийся в траве. Иначе попадусь, как пить дать, попадусь! Мисси Лавиния уже наверняка заметила, что окно в библиотеке распахнуто, а ковер перепачкан воском. Теперь дом решат перевернуть вверх дном, лишь бы только найти воришку.
Но стоит шуму немного поутихнуть, как до меня доносится голос мисси Лавинии:
— Матушка, может, ляжем спать, а? Дай старушке Седди отдохнуть, ради всего святого! Не надо ее наказывать за то, что она не проснулась. Будто мало ей было хлопот накануне с моим внезапным приездом. Я оставила книгу на прикроватном столике, и она упала, только и всего. Тебе показалось, что кто-то шумел внизу.
Не возьму в толк, как сама мисси не почуяла ничего подозрительного, почему не заметила распахнутого окна? Не понимаю, как Седди умудрилась не проснуться от всего этого шума, но вижу в этом милость Господню и, зажмурившись, благодарю небеса за помощь. Если все снова улягутся спать, я, пожалуй, еще поживу.
Но хозяйка по-прежнему рвет и мечет. Всех ее слов я на слух не разбираю, но слышу, что наверху разгорается спор, который потом долго не умолкает. Я уже давно сижу, согнувшись в три погибели, и тело начинает ныть и болеть до того сильно, что приходится кусать себя за костяшки пальцев, чтобы отвлечься и не выскочить пулей из шкафа. Слуге поручили сторожить дом, а значит, я еще не скоро наберусь смелости выйти из своего убежища, приподнять люк в полу и спуститься по лестнице, ведущей в подвал. Сторож расхаживает по двору и галереям, стало быть, наружу я выйду, только когда рассветет и Седди отопрет двери, ведущие на лужайку. Я сижу сгорбившись и думаю о том, что Тати, наверное, уже сама не своя от беспокойства и, как только настанет утро, непременно разбудит Джейсона с Джоном и обо всем им расскажет. Джейсон ужасно встревожится. Ему очень не нравится, когда происходит хоть что-то из ряда вон выходящее. Он любит, когда все идет своим чередом и один день похож на другой как две капли воды.
Притаившись во тьме, я гадаю, что за книгу забрала с собой Джуно-Джейн. Может, в ней хранятся документы массы? Но сейчас этого не узнать, так что в конце концов я зарываюсь лицом в мягкие складки плаща и погружаюсь в дрему. Мне снится, что я сама взбираюсь по полкам вверх, достаю одну из книг и нахожу договор на землю — всех наших бедствий как не бывало!
Просыпаюсь я от стука дверей. На полу проступили тонкие полосы солнечного света, и в комнату сочится утренняя свежесть. Седли громко выговаривает мальчишке, нанявшемуся поработать во дворе:
— И не вздумай ничего трогать, кроме лопаты, метлы и тяпки! У меня все яблоки в бочке посчитаны, и картошка вся, и весь рис до последнего зернышка, а патока — до капельки! Был недавно у нас один — так вот, он вздумал кое-что своровать, и с тех пор его никто не видел!
— Понятно, мэм, — голос у парня высокий, совсем мальчишеский. О хозяйке ходят такие жуткие слухи, что выбирать работников толком не из кого — никто не идет. Приходится брать юнцов, которых больше никто не нанимает.
Выждав еще немного, я снова прячу плащ Джуно-Джейн под рубашку, надвигаю шляпу Джона так низко, что подгибаются уши, и спешу навстречу свежему воздуху и свободе. Я осторожно высовываю голову на улицу — никого! — и выхожу наружу. Усилием воли заставляю себя идти по двору спокойно, на тот случай, если меня кто-нибудь увидит в окно. Худой темнокожий мальчишка, спокойно шагающий по улице, не вызовет подозрений. Хотя на самом деле больше всего мне хочется побежать, чтобы всем рассказать, что мисси Лавиния вернулась из школы. Неспроста все это. Может статься, с массой и впрямь приключилась страшная беда.
Нам, издольщикам, стоит собраться вместе в лесу, вдали от чужих глаз, и решить, что делать дальше. Все мы подписывали с массой договор, и именно он должен был его исполнить.
Надо подумать, как теперь быть.
Но не успеваю я обогнуть изгородь, как слышу голоса, доносящиеся из-под старого кирпичного мостика. Когда-то тут был великолепный сад, но потом явились янки. Они разбили статуи, вырубили розы, зарезали госвудских свиней и побросали их трупы в пруды. С тех пор былую красоту так никто и не восстановил. В тяжкие времена уже не до роскоши. Ворота прочно заперты с самой войны, тропинки зарастают глицинией, ежевикой, кустами дикой розы. Старые деревья обвил ядовитый плющ, а с ветвей, точно шелковая бахрома с дамского веера, свисает мох.
Кто же притаился там, под мостом? Мальчишки, ловящие лягушек? Или, может, мужчины, открывшие охоту на опоссума или белку, чтобы было чем пообедать? Но нет: разговаривают эти двое как белые. Голоса девичьи и совсем тихие.
Я пригибаюсь пониже, чтобы меня не было видно из-за кустов, и подбираюсь к мосту. Вскоре я различаю голос мисси Лавинии — бойкий и звонкий, точно стук молотка по металлу, — и примерно настолько же «приятный» для слуха.
— …ты свою часть уговора не выполнила, с какой же стати я должна?
Святые угодники! Зачем же мисси приехала?! С кем она разговаривает? Затаившись у перил мостика, тихо, как мышка, я стараюсь уловить каждое слово.
— У нас с тобой одна цель, — отвечает Лавинии другой голос, напевный, точно птичья трель, и с заметным французским акцентом — к такому выговору еще надо привыкнуть. — Может, нас ждет одинаковая участь, если поиски не увенчаются успехом.
— Ничего у нас нет с тобой общего, даже говорить так не смей! — возмущенно восклицает мисси. Я живо представляю, как трясутся сейчас ее толстые щеки — точно свиной пузырь, который мясник надул, перевязал и отдал детям поиграть вместо мяча. — Ты не наследница этого дома! А всего лишь отродье папиной… папиной… конкубины! И ничего больше!
— И все же я по твоей воле оказалась в поместье Госвуд-Гроув. Это ведь именно ты помогла мне сюда проникнуть.
Так, значит, они… с мисси…
Святые угодники, да что же тут творится?! Неужели мисси и впрямь помогла Джуно-Джейн попасть в дом?!
Если я расскажу Тати об этом, она непременно решит, что я все выдумала.
Так вот почему мисси Лавиния не закатила скандал минувшей ночью. Может, и Седди не проснулась, несмотря на весь шум, именно из-за нее. Возможно, мисси Лавиния приложила руку и к этому.
— Пускай так, Джуно-Джейн, но где же награда за все мои старания? Что я получила взамен? Ничего! Ты, как и я, не знаешь, где хранятся его документы. А может, ты меня обманула, когда пообещала, что сумеешь их найти… А возможно, это мой отец тебе солгал, — добавила она и тихонько хихикнула, наслаждаясь этими словами, точно сладкой карамелькой.
— Не может такого быть! — голос Джуно-Джейн взлетает и теперь кажется совсем детским, но потом он становится прежним. — Он обещал обо мне заботиться и не мог нарушить этого слова. Он всегда говорил, что…
— Ты в этой семье никто! — вопит мисси, и над головой у нее вспархивает испуганный дрозд. Я оглядываюсь, высматривая себе убежище на случай, если кто-нибудь явится на шум. — Ты — пустое место, и если отец и правда умер, то вы — ты и мамаша твоя желтокожая — больше ни цента не получите! И поделом! А знаешь, Джуно-Джейн, мне ведь тебя почти жаль: мать, которая боится, что ты вырастешь красивее, чем она сама, отец, уставший от такого бремени, как внебрачный ребенок. Чему тут завидовать?
— Не смей так о нем говорить! Он никогда не врет! Как знать, может, он перепрятал те бумаги ровно для того, чтобы твоя матушка их не спалила! А то ведь она потом наверняка затребует себе все папино имущество! Ты же, не получив напрямую никакого наследства, будешь вечно плясать под мамкину дудку. Ты ведь этого так боишься? Потому-то и позвала меня?
— А что мне было делать, — говорит мисси, и голос у нее при этом такой приторный, будто она выманивает из угла поросеночка, чтобы связать его и перерезать ему глотку. — Ты же отказалась мне говорить, где именно папа спрятал бумаги, а настояла на том, чтобы поискать их самой…
— Ха! Тоже мне, наивную дурочку нашла! Да ты бы тогда мигом стащила то, что мне причитается, обчистила бы меня, как тебя — твоя матушка!
— То, что тебе причитается? Послушай, Джуно-Джейн: твое место — в Треме с другими расфуфыренными девицами, и твой удел — ждать, пока матушка не продаст тебя какому-нибудь заезжему джентльмену, чтобы только оплатить все счета. Пожалуй, ей стоило лучше подготовиться к тем временам, когда отца не станет и когда жить на его подачки уже не получится!
— Не смей так говорить! Папа не…
— Что? Хочешь сказать, он с нами? Как и прежде? — насмешливо переспрашивает мисси Лавиния. В ее голосе нет и капли печали. Во всяком случае, об отце она точно не горюет. Единственное, о чем она теперь думает, как бы плантация, вернее, то, что от нее осталось вкупе с техасскими землями, не попало прямиком в руки хозяйке. Джуно-Джейн права: если это случится, юная мисси по гроб дней своих будет под матушкиным каблуком.
— Закрой рот и не смей говорить такое! — задыхаясь от возмущения, восклицает Джуно-Джейн.
Повисает долгая пауза. До того зловещая, что по спине у меня так и бегут мурашки. Кажется, будто неподалеку притаился какой-то злой дух. Я не вижу его, но чувствую — он где-то рядом и вот-вот нападет.
— Как бы там ни было, эта твоя вчерашняя вылазка в библиотеку доставила мне кучу хлопот, и ничего больше. Впрочем, нам с тобой придется пуститься еще в одно путешествие, прежде чем дело решится. Всего на денек — а потом я сыщу для тебя самое быстрое судно до Нового Орлеана. А когда вернешься в Треме, к своей матушке… делай, что сочтешь нужным. К тому моменту вопрос будет уже решен.
— А как такое возможно, чтобы все разрешилось настолько быстро — прямо сегодня? — с подозрением спрашивает Джуно-Джейн, и я ее понимаю.