9. 1937-38 г. Проект. Процессы. Арест дяди Павла. Сталинская конституция. Выборы.
Заскучал от недогрузки. И сделал ложный шаг: восстановился в заочном институте. (Годом раньше был исключен за невыполнение заданий.) Не стоило этого делать, увлекло совсем в сторону, потребовало массу времени. Лучше бы занялся наукой у ВЕ.
Моя техническая специальность называлась "паросиловые установки для электростанций". Дело знакомое. Мог бы институт кончить без большого труда. Но: увлекла новая идея: спроектировать огромный аэроплан с паровым котлом и турбиной. Он забрал больше времени, чем сам институт или, к примеру - диссертация.
Теперь все время отдавалось технике, а точнее - проекту. Медицина изучалась между делом. Я нормально посещал занятия, но на лекциях считал на линейке свои проекты, слушая одним ухом. Сессию сдавал досрочно, потом ехал в Москву, в заочный. Кроме того, подрабатывал преподаванием в фельдшерской школе. Научился говорить, в будущем помогло.
Но самая беда - это "проект". Сколько пришлось перечитать, передумать, сколько сделать ложных расчетов. Понадобилось учить не только теплотехнику, но и аэродинамику. Теперь, когда вспоминаю, удивляюсь, как потерял чувство реальности. Я же всерьез рассчитывал спроектировать самолет, "который полетит". А ведь был уже неудачный опыт с машиной для укладки досок. Но не будем жалеть тех трудов. Они дали хорошую тренировку для мозга.
Весной 37-го года нам с Галей дали комнату в общежитии на улице Карла Маркса. Там и прожили до самого развода в 1940 году.
Еще на третьем курсе семейная жизнь дала первую трещину. Сначала я приревновал без должных оснований, потом сам стал захаживать к нашей старосте, Лёле Гром. И тоже - вполне невинно.
Внешне мы жили очень мирно. За все время брака была одна большая ссора. Как всегда в таких случаях - винят партнера. Не помню даже повода для громких слов, Галя замахнулась утюгом и тогда произошло ужасное: я ее ударил. ладонью, по спине. Одумался моментально. "Что ты сделал!" Стыдное ощущение в ладони чувствую даже теперь. Оно и уберегло от повторения на всю жизнь
События того времени: процессы врагов народа (Бухарин, Рыков) и выборы в Верховный Совет.
О как возмущали эти судебные спектакли на кремлевской сцене! Что бы пасть так низко героям революционерам! Тем и другим - обвинителям - то есть Сталину, и жертвам бичующим себя. Мы с Борисом не верили ни одному слову. Только спрашивали - как это возможно? Пытки? Но процессы - публичные - объяви, пожалуйся! Лион Фейхтвангер, ("Москва 1937") свидетельствовал: "отлично выглядели, никаких следов избиений". Вера в коммунистов окончательно рухнула. Всю жизнь носил в душе эту занозу антипатии и презрения. Нет, Амосов - будем точны: кроме короткого периода 42-го года вовремя разгрома немцев под Москвой .Но даже тогда не славословил Сталину и коммунистам. Ничего не подписывал когда клеймили академиков и писателей, не выступал на собраниях.
Но ведь молчал, Амосов? Против - только на кухнях. К диссидентам - не примкнул. Так, что - давай не будем.
Нет, не будем. Объяснение? Рассудочность: рано научился оценивать человеческую природу, рассчитывать "за и против", шансы на успех движений, сомнительность идей.
Впрочем, не стану оправдываться:
"- Трусоват был Ваня бедный!"
Не настолько что бы предавать, но достаточно что бы не бросаться в драку. Всегда жалко было потерять любимую работу. Полезность ее для людей не вызывала сомнений. Впрочем , и эти слова - не для героев.
Закроем эту тему. Пока закроем.
В том же 37-м, в июне во время экзаменов в Москве получил телеграмму из Горького, от Маруси: "Приезжай немедленно". Тут же поехал, в полном неведении.
Приезжаю и узнаю: дядю Павла арестовали. Два дня назад.
Вот оно: настигло и нас. Прожил в Горьком два дня. Хорошая квартира, беспорядок, следы обыска.
Жалко дядю, жалко тетку, сын у них Сережа 15 лет, балованный.
И тут же мысль на задворках сознания:" За все нужно платить: То сам арестовывал, теперь - тебя": Мне всегда казалось, что дядя - чекист гуманный, но умом-то знаю - не бывало таких! Поэтому и острой жалости не было. Или - от черствости?
Тетку, слава Богу, не тронули. Она переехала в Ярославль, к сестре и там дожила до смерти. Дядю расстреляли, а после - реабилитировали
Надо заметить, что Архангельск тогда дешево отделался, если сравнивать, например, с Украиной и Москвой. Интеллигенцию не тронули, посадили партийную верхушку, директоров заводов.
Чуть пораньше, будто в насмешку, родилась социалистическая демократия: "царь дал манифест" - Сталинскую конституцию. В декабре 1937 были выборы в Верховный Совет. Я даже был в театре на выдвижении кандидатов. (Борис меня свел, он был в комсомольском активе).
То еще было зрелище!
Первым кандидатом везде называли товарища Сталина. Хлопали стоя -15 минут, ей Богу не вру, замечал по часам. Ура кричали без счета раз.
Резервным кандидатом, от "союза коммунистов и беспартийных", выдвигали первого секретаря крайком Конторина. Аплодировали недолго, "Ура" не кричали, соблюдали дистанцию.
Выбрать его не успели. Три дня спустя я видел его жену заплаканной, она была нашей студенткой. Шепоток шел в массах: "Арестовали Конторина. Враг народа".
Каюсь: большой жалости к партийным вождям не ощущал.
"Носить бы вас не переносить!". Другое дело - интеллигенция, свое - родное. Попадали, как кур во щи, в чужую кашу.
Странно, но моя ненависть к партийным боссам сочеталась с верой в социализм. В то время европейские интеллектуалы тоже попадались на эту удочку: умел втирать очки Сталин. Достаточно было прочитать выступления Анри Барбюса, Бернара Шоу и Лиона Фейхтвангера, Ромен Ролана.
Бешеная пропаганда была перед первыми выборами. Из студентов создали бригады, что бы ходить по домам. Даже я не сумел увильнуть, дали мне двухэтажный дом, набитый жильцами под завязку (тогда всюду так было). Приказано было познакомиться с каждым избирателем, прочитать с ними "обращение": Б: р: р: ! В день выборов проследить лично, чтобы каждый пошел. Не может - принести ящик домой.
Все же я наплевал на них. Один раз зашел в домовой комитет, проверил список и больше не являлся. Бригадиру врал, что хожу. Ругался.
- Ну вас туда - сюда: (как на станции говаривал. Но - увы! - теперь только шепотом.)
В день выборов, помню, 12 декабря, с самого утра уехал на завод и только вечером заявился проголосовать. Общественные начальники на меня накинулись:
- Где ты шлялся, такой - сякой, за тебя пришлось работать.!
- Вот ужо - нажалуемся, со стипендии снимем!
Нет, не сняли. Последствий не было.
Много раз я потом ходил на "всенародное голосование", сначала честно отпускал бюллетени, боялся НКВД, потом осмелел и вычеркивал, благо в кабину рекомендовали заходить.
Не будем преувеличивать: "Дуля в кармане".
Еще запомнился эпизод из более позднего времени, когда уже Ежова арестовали. Шел какой то пленум ЦК и был доклад Кагановича, его тогда в Киев назначили. Он назвал потрясшую меня цифру: 80% членов партии киевской организации написали доносы в НКВД. Подумать только, что сделали коммунисты с народом! Надо же было так его изнасиловать. При том что всегда считал рядовых коммунистов, в массе своей, честнее нас, беспартийных.
В августе 1938-го были события на озере Хасан. Гитлер с японцами заключили союз. "Запахло жареным".
10. 1939 г. Вербовка в моряки. Институт окончен. Аспирантура. Пакт с Гитлером. Война.
Солдатская шинель меня чуть было не догнала. В последний год учения прибыл военврач первого ранга, моряк. Собрали мужчин двух курсов и объявили:
- В Ленинграде создается военно-морская медицинская академия. Вы архангелогородцы - моряки, вам и стать на рубежи родины!
Далее пояснил: Нужно набрать слушателей на старшие курсы, срочно нужны врачи во флот. Ждать пока подоспеют первокурсники некогда. В общем - набор: всем мужчинам пройти комиссию и потом, добровольно-принудительно, одеть шинели. Год доучимся здесь, а на выпуск - в Ленинград. Стипендия - 200 р., обмундирование, бесплатный проезд и т.д.
Я чуть не плакал. Допекли таки! Прощай наука и свобода! Но другой наш народ был доволен: чем в глушь, на сельский участок - лучше в госпиталь или на корабль. Форма шикарная. Даже кортик! Назначен день медкомиссии. Хожу в унынии.
И тут меня Партия спасла. Секретарь Партбюро института Гребенникова была нашей студенткой, женщина уже в возрасте, мы ее уважали. Подошла ко мне и сказала.
- Коля, не хочешь, небось?
- Да уж, куда как рвусь!
- А ты не ходи на комиссию: Ничего не будет, ты один такой, переживут.
Я и не пошел. И пропустили. Все ребята, и мой Борис тоже, через месяц уже ходили в шикарных черных кителях и сорили деньгами. А я спасся.
С деньгами стало получше: выкраивал немного времени от проекта для преподавания и Галя поступила на работу. Противную, но выгодную, ее устроила подруга: в медсанчасть тюрьмы. Я-то возражал, но что мог предложить?
Не можешь одеть жену - молчи. Не бойся, не продам тебя.
Правда, этого я и не боялся. Только противно.
Галя с подругой Шуркой Жигиной по очереди вели приемы заключенных. Мильтон приводил и присутствовал: разговоры не допускал.
Нет, не могу сказать, что ужасы рассказывала. К избитым не вызывали. Так, обычная работа. Мне не нравилось.
- Не кривись. Медик и в тюрьме может оставаться человеком.
Все свое время я тратил на "проект". Чертежная доска не снималась со стола. Получался огромный самолетище, почти такой, как современный Ил-86, но мощности моей машины были меньше. И вообще глупости - ставить паровой котел и турбину на самолет. Досадно даже вспоминать, что так залетел.
Практическая медицина не увлекала. Ходил на занятия, хорошо учился, но без удовольствия. К примеру, видел только одни роды. Пару раз держал крючки при простых операциях. К экзаменам готовился за 2-3 дня.