Сноски
1
Эймунд, сын Хринга (Eymundr Hringsson) – Эймунд, сын Хринга, сына Дага, сына Хринга, сына Харальда Прекрасноволосого, четвероюродный брат Олава Святого Харальдссона. Таким предстает Эймунд в одноименной пряди. Е. А. Мельникова указывает на несовпадение ряда генеалогических деталей в «Пряди об Эймунде» и в «Круге земном» Снорри Стурлусона и высказывает предположение, что Эймунд в пряди «снабжен» «королевским» происхождением, «чтобы придать ему высокий социальный статус»; при этом исследовательница не сомневается в историчности Эймунда и факте его пребывания на Руси (Мельникова 2008б: 147). Р. Кук полагал, что какой-то скандинавский (вероятнее – шведский) отряд принимал участие в событиях, описанных в «Пряди», а их предводитель мог и не носить имени Эймунд, приписанного ему в процессе устной передачи этих рассказов (Cook 1986: 67). С. М. Михеев за счет нагромождения допущений приходит к выводу, что «главный герой “Эймундовой пряди” был старшим сыном шведского короля Олава Шётконунга» (Михеев 2009: 193). Херманн Палссон и П. Эдвардс, напротив, полагают, что титульный персонаж «Пряди об Эймунде» создан фантазией автора этого сочинения (Hermann Pálsson, Edwards 1989: 8). Как видим, Эймунд крайне противоречиво оценивается в историографии. Лично меня убеждает предельно взвешенная, осторожная и источниковедчески строгая позиция Р. Кука.
2
Когда Олав конунг поехал в Энгланд… – Вероятно, имеются в виду военные походы юного Олава Харальдссона, которые, правда, по другим источникам, начались не с поездки в Англию, а с военных действий по Аустрвегу «Восточному пути».
3
Рагнар, сын Агнара (Ragnarr Agnarsson) – Рагнар, сын Агнара, сына Рагнара Рюкиля, сына Харальда Прекрасноволосого, троюродный дядя Эймунда Хрингссона и Олава Харальдссона.
4
О конунге Олаве Святом теперь уже известно, что имя его знает вся северная половина [мира]. – Ср. у Адама Бременского («Деяния архиепископов Гамбургской церкви», ок. 1070 г.) о распространении культа св. Олава по всей Скандинавии: «Празднование его [страстей] происходит в 4‑е календы августа; вечное почитание его принято у всех народов северного океана – нортманнов, свеонов, готов, [сембов], данов и склавов» (lib. II, cap. LXI).
5
…как говорится в саге о нем. – Имеется в виду некая сага об Олаве Святом. Самая ранняя письменная сага об этом конунге, «Древнейшая сага», была, по мнению исследователей, создана ок. 1200 г.; к 1230 г. уже существовало значительное число саг об Олаве, конунге и святом, – «Обзор саг о норвежских конунгах», «Легендарная сага», «Жизнеописание Олава Святого» Стюрмира Карасона, «Красивая кожа», «Отдельная сага об Олаве Святом» и «Круг земной» Снорри Стурлусона (Подробнее см.: Джаксон 2012: 229–236). О какой именно саге говорится в прологе «Пряди», сказать трудно.
6
…наряду с различными событиями, описанными мудрыми людьми. – Вероятно, эти слова следует воспринимать как отсылку к сочинениям основоположников исландско-норвежской историографии Сэмунда Сигфуссона (1056–1133 гг.) и Ари Торгильссона (1067/68–1148 гг.), более известных как Сэмунд Мудрый и Ари Мудрый.
7
…как о том говорит Стюрмир Мудрый. – Составленное в 1210–1225 гг. исландским священником Стюрмиром Карасоном (Мудрым) «Жизнеописание Олава Святого» послужило общим источником «Отдельной саги» Снорри и пролога «Пряди об Эймунде» (см.: Hermann Pálsson, Edwards 1989: 9; Мельникова 2008б: 149). В целом очевидно, что присутствующие здесь указания на то, как говорится в саге об Олаве Святом, как писали мудрые люди и как говорит Стюрмир Мудрый, недвусмысленно выдают поздний характер либо «Пряди об Эймунде», либо, что более вероятно, ее «“пролога”-экспозиции» (термин Е. А. Мельниковой – 2008в: 149).
8
…Эймунд и Рагнар пришли в Норег немного спустя. – Если слова «немного спустя» относятся к рассказу о том, как ослепленный конунг Хрёрек напал в день Вознесения на конунга Олава, после чего был отправлен с Торарином Невьольвссоном в Гренландию, а именно та к их и можно понимать, то речь идет о времени после лета 1018 г., по хронологии «Круга земного» и «Отдельной саги» Снорри. Так что на Русь Эймунд мог попасть не раньше поздней осени (до прекращения на зимний сезон судоходства) 1018 г. Согласно «Пряди», норманны, оказавшись у конунга Ярицлейва (Ярослава Мудрого), застают его женатым на Ингигерд, а брак этот был заключен после лета 1019 г. (см.: Джаксон 2012: 336–343), так что, казалось бы, возвращение Эймунда в Норвегию и путешествие на Русь приходятся на осень 1019 г. Однако в данном случае мы не можем полагаться на «относительную хронологию саги» (как это делает А. В. Назаренко – 1993: 184), ибо «Книга с Плоского острова» не является единой сагой и ее составитель не пытался упорядочить хронологию включенных в нее саг, а потому соединение различных текстов в этой рукописи порой весьма условно с хронологической точки зрения. Более того, и сами эти тексты, в силу специфики жанра саги, не во всех отношениях надежны. Е. А. Рыдзевская охарактеризовала «Прядь» так: «Последовательность событий в ее изложении довольно близка к тому, что дает наша “Повесть временных лет”, […] хотя во многом она сбивчива, неточна, противоречива и местами носит явные следы путаницы и вымысла – результат того, что она прошла через много рук на своем пути от устного предания до того вида, в каком мы ее теперь знаем» (Рыдзевская 1940: 69). С этим мнением трудно не согласиться, равно как и с замечанием В. Д. Королюка, что «скандинавские саги – это очень сложный источник, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции событий политической истории слишком рискованно» (Королюк 1964: 239). Добавим к этому, что изучение структуры текста «Пряди» (Михеев 2006; Мельникова 2008б; Михеев 2009: 159–174; Мельникова 2011) позволяет говорить о разновременности ее слоев и выделять пролог и эпилог «Пряди» как значительно более поздние части. «Поэтому представляется, что попытка извлечь из Пролога какие-либо “исторические” факты совершенно неоправданна» (Мельникова 2008б: 151).
Исследователи нередко весьма вольно трактуют и датируют события, описанные в «Пряди об Эймунде». Так, А. И. Лященко в ответ на самому себе заданный вопрос: «В котором году собрался Эймунд с дружиной на Русь?» – пишет: «С уверенностью можно сказать, что летом 1016 года», а, подводя итоги, отмечает, что «хронология саги, идущая по годам договоров Эймунда с Ярославом, соответствует хронологии летописи, начиная с 1016 года» (Лященко 1926. С. 1067, 1086). Но ведь 1016 год саге «навязал» сам Лященко, высчитав, что слухи о положении на Руси после смерти Владимира могли достичь Норвегии только в конце 1015 г., что о «трех русских князьях» можно говорить после убиения Бориса, Глеба и Святослава и после прочного утверждения Святополка в Киеве, но до выступления Ярослава поздней осенью 1016 г. у Любеча. Так исследователь и нашел в саге то, что приписал ей сам: ее хронологическое совпадение с русской летописью. С. Х. Кросс вообще без объяснений заявляет, что Эймунд вернулся в Норвегию в 1015 г. (Cross 1929: 186).
9
«…Нам жаль наших славных и знатных родичей и обидно за них…» – Е. А. Мельникова обращает внимание на тот факт, что у Эймунда «известие об убийстве ближайших родственников вызывает не яростное желание отомстить за них, а лишь “сожаление” и “обиду” за них, потому что он сознает необходимость этой тяжелой жертвы ради благополучия страны». Исследовательница совершенно справедливо отмечает, что здесь, в прологе «Пряди», использован «мотив, абсолютно немыслимый для культуры эпохи викингов и в корне противоречащий обычаям, этическим нормам, поведенческим установкам как викинга начала XI в., так и составителей саг, королевских и родовых, XIII в.». Это наблюдение позволяет исследовательнице отнести возникновение пролога ко времени близкому (если не совпадающему) с включением пряди в «Книгу с Плоского острова», т. е. к концу XIV в. (Мельникова 2008б: 150).
10
Вальдамар (Valdamarr) – великий князь киевский Владимир Святославич (978–1015 гг.).
11
Гардарики (Garðaríki) – древнескандинавское обозначение Древней Руси (см.: Джаксон 2001а: 48–59).
12
…эти владения держат теперь трое сыновей его. – О трех сыновьях Владимира говорится и в «Хронике» (lib. VII, cap. 72, 73) мерзебургского епископа Титмара (1010‑е гг.), однако прямое их отождествление с «тремя сыновьями», названными в «Пряди об Эймунде», затруднено, по мнению А. В. Назаренко, рядом обстоятельств (Назаренко 1993: 166–167). О парадоксальном «историческом» развитии на Руси легендарного сюжета о трех братьях-правителях см.: Петрухин 1994: 10. Следует также принять во внимание замечание М. Б. Свердлова, что «“три брата” – обычный средневековый фольклорный и литературный мотив» (Свердлов 2003: 249).
13
Бурицлав (Burizlafr). – Конунга Бурицлава исследователи традиционно отождествляют со Святополком Владимировичем (Окаянным), князем туровским, с 1015 по 1019 г. великим князем киевским. Несходство имен объясняется тем, что в борьбе Ярослава со Святополком значительную роль играл польский князь Болеслав I Храбрый (992–1025), его тесть. А. И. Лященко подчеркивает, что «русская летопись при описании этих столкновений имя Болеслава ставит первым», и «в лагере Ярослава, по словам летописца, говорится прежде всего о борьбе с Болеславом» (Лященко 1926: 1072). Замена поэтому понятна, тем более что имя Бурицлав встречается в древнескандинавской литературе (см., например, «Сагу о Йомсвикингах», «Сагу о Кнютлингах»). Ср. Мельникова 2008б: 146: «…отождествление Бурицлава со Святополком и описанных в “Пряди” сражений с событиями 1016–1019 гг. вряд ли может быть оспорено».
14
Ярицлейв (Jarizleifr) – русский князь Ярослав Владимирович Мудрый, князь новгородский в 1010–1016 гг., великий князь киевский в 1016–1018, 1018/1019 – 20 февр. 1054 г. Он лучше других русских правителей известен древнескандинавским источникам (см.: Cross 1929; Рыдзевская 1940; Birnbaum 1978; Глазырин. 2008). По сагам, стол верховного правителя Гардарики (Руси) находится в Хольмгарде (Новгороде). Как правило, источники так и называют его: «Ярицлейв, конунг Хольмгарда», – но более ранние источники именуют его иначе: «конунг Аустрвега» и «конунг Гардов». Суть этих обозначений одна – «русский князь».
15
Вартилав (Vartilafr). – Вартилава исследователи традиционно отождествляют с полоцким князем Брячиславом Изяславичем (ум. в 1044 г.), племянником (а не братом, как в «Пряди») Ярослава Мудрого. А. И. Лященко объясняет превращение племянника Ярослава в его брата тем, что «русские князья разных степеней родства называли себя и официально, и в частной беседе братьями» (Лященко 1926: 1086; о термине «брат» в среде древнерусских князей см.: Колесов 1986: 55–57). Р. Кук небезосновательно полагает, что фигура Вартилава являет собой соединение двух образов – Брячислава, от чьего имени образовано имя «Вартилав» и чья резиденция (Палтескья – Полоцк) названа в тексте, и Мстислава Владимировича, князя тмутараканского, который, как и Вартилав в «Пряди», заключил с Ярославом мирный договор, а после смерти оставил свой удел Ярославу (Cook 1986: 69).
16
Кэнугард (Kænugarðr) – древнескандинавское обозначение Киева (см.: Джаксон 2001а: 64–68).
17
Здесь термин ríki «государство» (в русском контексте «княжество») соединен с названием города Киева. Как правило, для обозначения княжеств в памятниках древнескандинавской письменности использовались формы множественного числа от названий городов – их столиц (см.: Джаксон 1985: 216–217, примеч. 31).
18
Хольмгард (Hólmgarðr) – древнескандинавское обозначение Новгорода (см.: Джаксон 2001а: 83–104).
19
Палтескья (Palteskja, Pallteskia) – древнескандинавское обозначение Полоцка (см.: Джаксон 2001а: 123–140).
20
Стереотипное выражение «и вся область, что сюда принадлежит», показывает, что топоним Palteskja – обозначение города, а не области. Автор явно непоследователен: Kænugarðr он называет княжеством, про Hólmgarðr ничего не говорит, Palteskja у него – город.
21
Собираются они в путь с Эймундом и Рагнаром и отплывают с большой дружиной, избранной по храбрости и мужеству, и стали держать путь в Аустрвег. – По мысли Е. А. Мельниковой (2008в: 149), поздний «“пролог”‑экспозиция» «Пряди об Эймунде» сменяется «рассказом о службе Эймунда у Ярослава». Соответственно, приведенные здесь слова относятся еще к прологу, тем более что в двух следующих предложениях, завершающих эту главу, возникает Олав Харальдссон, о котором речи в основной части «Пряди» нет (ср. Михеев 2009: 159: «В заголовке “Эймундовой пряди” упоминаются именно Эймунд и Олав. Между тем после пролога о взаимоотношениях этих конунгов речь не заходит»). В противоречие с этим выводом вступает текст «Пряди», в котором плавание на Русь обозначено выражением halda í Austrveg «держать путь в Аустрвег». Движение по Аустрвегу на Русь характерно для ранних королевских саг (см.: Джаксон 1988), а вот для текстов XIII, а тем более конца XIV в. (как датируют означенные исследователи пролог) оно нехарактерно, если только эти тексты не базируются на более ранних, так что, возможно, уже эта часть повествования восходит к неким устным рассказам, на основе которых сложилась сага. Итак, о четкой границе между прологом и первой частью собственно «Пряди» говорить пока затруднительно.
22
Ярицлейв конунг был в свойствé с Олавом, конунгом свеев. Он был женат на дочери его, Ингигерд. – Эти слова разрывают собою связный рассказ о приезде Эймунда на Русь и о его первой встрече с конунгом Ярицлейвом. Называние супруги нередко выступает частью вводной характеристики персонажа, но строится оно обычно так: «Он был женат на …, дочери …» («Он был женат на Бергльот, дочери ярла Хакона…»; «Он был женат на Сигрид, дочери ярла Свейна Хаконарсона…» – примеры взяты из гл. 40 и 41 «Саги о Харальде Суровом Правителе» по «Кругу земному»). Неуместным в данном контексте выглядит указание на свойствó Ярослава Мудрого и шведского конунга и, соответственно, на шведское происхождение Ингигерд, каковое имело бы смысл, если бы приехавший на Русь Эймунд был шведом (а не норвежцем) и родичем Ингигерд. Именно так Эймунд и представлен в «Саге об Ингваре Путешественнике» – как сын шведского хёвдинга Аки и неназванной по имени дочери шведского конунга Эйрика Победоносного, отца Олава Шётконунга. Соответственно, по этой саге о древних временах, Эймунд и Ингигерд – двоюродные брат и сестра. Эймунд Акасон – отец Ингвара, предводителя восточного похода, зафиксированного почти на трех десятках рунических камней из Средней Швеции (см.: Мельникова 2001: 48–62).
В «Саге об Ингваре» Эймунду уделено не слишком много внимания, но о том, как он провел некоторое время на Руси у Ярослава Мудрого, сага упоминает: «Несколько зим спустя посватался к Ингигерд тот конунг, который звался Ярицлейв и правил Гард[арики]. Она была ему отдана, и уехала она с ним на восток. Когда Эймунд узнал эту новость, то отправляется туда, на восток, и конунг Ярицлейв принимает его хорошо, а также Ингигерд и ее люди, так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провел с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленен и ослеплен и привезен к конунгу. Там получил он огромное богатство серебром и золотом, и различными драгоценностями, и дорогими предметами. Тогда Ингигерд послала людей к конунгу Олаву, своему отцу, и просила, чтобы он отказался от тех земель, которые принадлежали Эймунду, и лучше им помириться, чем ожидать, что тот выступит с войском против него; и можно сказать, что на том и порешили. В то время, о котором рассказывается, Эймунд был в Хольмгарде, и провел много битв и во всех побеждал, и отвоевал и вернул конунгу много земель, плативших дань. Затем захотел Эймунд посетить свои владения, и берет большое и хорошо снаряженное войско, потому что не было у него недостатка ни в деньгах, ни в оружии. Вот идет Эймунд из Гардарики с большим почетом и всенародным уважением, и приходит теперь в Свитьод, и утверждается там в своем государстве и владениях, и тотчас задумал он жениться, и берет в жены дочь могущественного человека, и родился у него с ней сын, которого зовут Ингвар» (Глазырин. 2002: 252).
По весьма правдоподобной гипотезе Р. Кука (Cook 1986: 67–68), поддержанной Г. В. Глазыриной (2001; 2002: 62–68) и Е. А. Мельниковой (2008в: 144, 147–148), реальным участником междоусобной борьбы Ярослава с братьями был отряд шведских (а не норвежских) воинов, предводителя которого звали Эймунд (либо он это имя при последующей устной передаче «позаимствовал» у отца Ингвара); рассказ сохранился в двух версиях – «шведской» (Эймунд Акасон «Саги об Ингваре» – швед, внук Эйрика Победоносного) и более точной в деталях «норвежской» (Эймунд Хрингссон одноименной пряди – норвежец, правнук Харальда Прекрасноволосого). Отголоском исходной «шведской» версии этого рассказа Р. Кук считает упоминание Эймунда Акасона в «Отдельной саге об Олаве Святом» по «Книге с Плоского острова» в, так сказать, «норвежском» контексте: юный Олав, только что достигший возраста двенадцати лет, просит у своего отчима Сигурда Свиньи корабль: «и хочу я отправиться прочь из страны, и со мной вместе Эймунд Акасон, мой побратим» (Flat. II. 14). Ср.: во вписанной в ту же сагу «Пряди об Эймунде» Эймунд тоже назван и побратимом Олава, и его попутчиком в первом плавании, но это уже герой пряди – Эймунд Хрингссон. Слова «Пряди об Эймунде», вызвавшие к жизни этот комментарий, выглядят вставкой в данный абзац и, как кажется, являются следом «шведской» (в соответствии с гипотезой Р. Кука) версии искомого повествования.
23
И когда конунг узнаёт об их прибытии в страну, он посылает мужей к ним с поручением дать им мир в стране. – Здесь в тексте содержится явное противоречие. Начинается рассказ со стереотипной формулы: «они не останавливались в своей поездке (они не прерывали своей поездки), пока не приехали…». Но через три фразы выясняется, что остановиться им, скорее всего, пришлось, – ведь только после того как Ярослав узнал об их приезде, он послал им «мир», т. е. право на проезд по его земле. Здесь, впрочем, вместо термина frið «мир, личная безопасность» употреблен термин friðland «мирная земля»; в переводе Е. А. Рыдзевской – «мир в стране»), использовавшийся традиционно викингами, когда они давали обязательство не грабить ту или иную территорию при условии, что им будут гарантированы приют и свободная торговля. Похоже, что, вопреки стереотипному рассказу, в тексте отразились реальные черты – невозможность для знатных скандинавов беспрепятственно добраться до Новгорода и вероятная их остановка в Ладоге (подробнее см.: Джаксон 1999). Вопрос в том, какого времени события перед нами – начала XI в., когда Эймунд и его попутчики отправились на Русь к князю Ярославу Мудрому, или конца XIV в., когда в состав «Книги с Плоского острова» вошла «Прядь об Эймунде»? Приведенная выше стереотипная формула относительно безостановочного пути применялась в сагах в тех случаях, когда автор не располагал сведениями о каких-либо событиях во время пути. Делалось это регулярно и почти автоматически. Если бы автор дошедшей до нас в составе «Книги с Плоского острова» редакции «Пряди об Эймунде» сознательно вносил в сагу информацию о «мире», данном путешественникам Ярославом, он должен был бы, как мне кажется, опустить «путевую формулу». Скорее, он просто не придал значения рассказу о «мире», который присутствовал в более раннем тексте, и потому описал маршрут Эймунда еще и традиционным образом.
24
Возражая С. М. Строеву, высказавшему сомнение в том, что норвежцев могли сразу пригласить на пир к князю, А. И. Лященко отметил, что «нужные Ярославу норманны, в то тревожное для него время – накануне столкновения со Святополком, конечно, были приняты так, как и часто на Руси, т. е. по пиру. Пиры князя с дружинниками отмечены в летописи и при Владимире и позднее» (Лященко 1926: 1068).
25
Исследователи считают, что Ярослав, «осторожный и не отличавшийся щедростью», изображен сагой верно; его психологию «можно здесь уловить из сопоставления с тем, как мыслит и действует Эймунд». По мнению А. И. Лященко, из последнего абзаца текста видно, «что Ингигерда играла значительную роль в политической жизни княжества мужа» (Лященко 1926: 1068; Рыдзевская 1940: 69, 70). На мой взгляд, роль Ингигерд и Эймунда значительно преувеличена «Прядью» и тем самым искажен и облик Ярослава, дабы он мог быть противопоставлен скандинавам: своей жене-шведке и норвежцу Эймунду.
26
Исследователи не единодушны в оценке оплаты скандинавских наемников по «Пряди». Так, если, по мнению А. И. Лященко, «самая сумма вознаграждения норвежцев за службу может быть и преувеличенной рассказчиками саги» (Лященко 1926: 1071), то Е. А. Мельниковой, отметившей, что «эйрир серебра в XI в. в Скандинавии равен около 27 г», «размер денежного вознаграждения, указанный в первом договоре, представляется вполне реальным» (Мельникова 1978: 293).
27
А. И. Лященко посчитал, что «здесь, как и в договоре Олега, идет расчет по кораблям (ладьям)» (Лященко 1926: 1071). Точнее, на мой взгляд, указание Е. А. Мельниковой, что «договор отражает традиционный порядок оплаты – по числу воинов в дружине» (Мельникова 1978: 292).
28
Вопрос о формах и размерах оплаты скандинавских наемников на Руси рассмотрен Е. А. Мельниковой. Исследовательница показывает, что договор с норманнским отрядом заключался на срок в 12 месяцев; условия оплаты предварительно оговаривались, хотя и были вполне традиционны, а именно – по числу воинов в дружине; оплата зависела от положения воинов в дружине и от успешности службы наемников; расчет производился в денежной форме или исчислялся на деньги; годовая оплата дружинника исчислялась в эйрир (ок. 27 г) серебра (Мельникова 1978).
29
Весьма характерным предметом новгородского экспорта были меха. Как показывает анализ письменных памятников IX–XIII вв., русские меха были хорошо известны в Византии, Германии, Франции, Англии, а также в Хорезме (Новосельцев, Пашуто 1967: 84, 92, 93, 97, 105). Свидетельством масштабности меховой торговли Древней Руси может служить наличие в ряде европейских языков заимствованного из древнерусского языка слова «соболь» (Мельникова 1984а: 72). В ряде саг об исландцах упоминается gerzkr höttr («Сага о Гисли», гл. 28; «Сага о Ньяле», гл. 31, и т. д.), традиционно переводимая как «гардская (или: русская) шляпа». Думается, что гораздо точнее передано значение этого словосочетания в русском переводе саг под редакцией М. И. Стеблин-Каменского – «русская меховая шапка» (Исландские саги 1973: 65, 207).
30
Заключение договора сроком на год, вероятно, связано с сезонностью плаваний по Балтийскому морю (см.: Лященко 1926: 1067; Мельникова 1978: 292).
31
Известие «Пряди» о том, что Ярослав «велел выстроить» варягам «каменный дом и хорошо убрать драгоценной тканью», неоднократно сопоставлялось исследователями с рассказом Новгородской I летописи младшего извода под 1016 г. об избиении варягов новгородцами «в Поромонѣ дворѣ» (НПЛ: 174). Так, Б. Клейбер, отказавшись от многочисленных трактовок этого выражения «как двора какого-то новгородца по имени Поромон» и от предложенного И. Микколой, а позднее им самим же и отвергнутого толкования микротопонима от древнескандинавского farmaðr «лицо, занимающееся мореплаванием и торговлей», связал его со словом «паром» (ср. с Поромянью в Псковской III летописи, Парамо-Успенской церковью, церковью Успения с Пароменья, Пароменской церковью, Паромской церковью) и предложил реконструкцию события 1016 г. с учетом сведений «Пряди». «Некоторое число варягов из отряда Эймунда, “гуляя” на торговой стороне, “начаша насилие деяти на мужатых женах”. Это привело к столкновению между варягами и новгородцами… Спасаясь от толпы, варяги обратились в бегство. Защиту они могли найти только в своей казарме и, если она находилась на Софийской стороне, то чтобы попасть туда, им нужно было переправиться на пароме через Волхов… На дворе парома (во Поромони дворе), при посадке или вернее сходе с парома, что всегда связано с некоторыми затруднениями, и было убито несколько десятков варягов» (Клейбер 1959: 132–142). Е. А. Мельникова вернулась к толкованию И. Микколы (Mikkola 1907) и заключила, что «есть все основания связать оба сообщения (летописи и «Пряди». – Т. Д.) и предполагать, что во время правления Ярослава в Новгороде существовал “двор”, отведенный для жительства останавливающимся там скандинавам». Правда, если поначалу исследовательница затруднялась сказать, «как долго он функционировал и каково его соотношение с “готским двором”» (Мельникова 1984б: 130), то в следующей по времени статье она говорит о появлении «в эпоху Ярослава “варяжского” подворья, где позднее была построена церковь, освященная в честь св. Олава, а уже к концу XI в. сложилась территория Готского торгового двора» (Мельникова 2008а: 121). Преобразование «“варяжского подворья” в Новгороде в торговый двор» исследовательница относит к рубежу XI–XII вв. или к самому началу XII в., о чем, по ее мнению, «свидетельствуют не только археологические материалы, но и принцип взаимности правовых норм в договорах, прямо оговоренный в заключительной статье немецко-готландского проекта 1268 г.: “Записанные выше права и свободы, которые определили [для себя] иностранные купцы во владениях короля и новгородцев, те же свободы и права благожелательно и добровольно исполняются во всем [относительно] самих новгородцев, когда [они] приезжают на Готланд”» (Мельникова 2009: 97–98; ПИВН: 68). О юридическом статусе Готского двора см.: Мельникова 2009.
32
…пришли письма от Бурицлава конунга к Ярицлейву конунгу. – Как видим из текста, инициатором разногласий между братьями был Бурицлав, а не Ярицлейв. По мнению А. И. Лященко, «такое свидетельство саги не противоречит характеру Ярослава, человека осторожного и склонного к выжидательной политике» (Лященко 1926: 1072).
33
Совершенно справедливо замечание А. И. Лященко, что «требование уступки нескольких местностей является как бы общим местом в сагах» (Лященко 1926: 1072).
34
«Не знаю также, зачем ты держишь здесь иноземное войско, если ты не полагаешься на нас». – Из этих слов А. И. Лященко почему-то заключает, что «отряд Эймунда был не единственным иноземным отрядом в распоряжении и на службе у Ярослава» (Лященко 1926: 1073). Текст оснований для данного утверждения не содержит, но вывод сам по себе, бесспорно, верен.
35
Ярицлейв конунг послал боевую стрелу. – Обычай пересылать по округу стрелу как знак призыва на войну – обычай не славянский, а скандинавский (Рыдзевская 1978: 93, примеч. 8).
36
Первое сражение, в котором участвует Эймунд (битва на реке между Ярицлейвом и Бурицлавом), отождествляется исследователями с битвой между Святополком и Ярославом у Любеча, описываемой древнерусскими летописями под 6524 (1016) г. (Сенковский 1834а: 62–64; Лященко 1926: 1074; Древняя Русь 1999: 519; Карпов 2001: 123; Мельникова 2008б: 151; Михеев 2009: 169). По А. И. Лященко, «общими чертами описания в летописи и в саге является расположение войск по обоим берегам реки (в летописи – Днепра)» (Лященко 1926: 1074). По мнению Р. Кука, «Прядь» имеет определенную литературную форму. Требования литературы, которая предпочитает регулярность, повтор, штамп, исказили естественную историческую картину, которая неизбежно иррегулярна и асимметрична. Яркий пример этого – три атаки Бурицлава, три совета Эймунда, три отказа Ярицлейва платить своим варягам, два ложных слуха о смерти Бурицлава (см. ниже в тексте «Пряди»). Из трех столкновений Ярослава-Ярицлейва со Святополком-Бурицлавом лишь первое, по мнению Кука, параллельно в летописи и «Пряди»: и там, и здесь брат-мятежник выступает против Ярослава, который в ответ выводит свое войско (включая варягов), чтобы оказать ему сопротивление; они сходятся на противоположных берегах реки и располагаются там на некоторое время (на четыре дня по «Пряди», на три месяца по «Повести временных лет»), пока атака Ярослава не сметает противника, и он отправляется искать новых союзников (Cook 1986: 69, 71).
37
Бьярмаланд – Беломорье (см.: Джаксон 2000б). А. И. Лященко из сопоставления текстов саги, русских летописей и «Хроники» Титмара заключил, что «биармийцы – это печенеги. В баснословных рассказах о Биармии, – пишет он, – следует отметить неопределенность указаний на то, чтó именно следует разуметь под Биармией». В некоторых сагах, по его мнению, Бьярмаланд – «вообще далекая страна на востоке», а потому «мало известная, отдаленная от Скандинавии страна печенегов могла получить название “Биармии”». «Наконец, биармийцы Эймундовой саги являются конным войском, что вполне понятно для кочевников печенегов» (Лященко 1926: 1077–1078). С этим трудно согласиться, поскольку как бы ни была расплывчата и неопределима Бьярмия, в любом случае это территория не просто «на востоке», а непременно на северо-востоке, точнее – в самой северной части восточной «половины мира». Соответственно, мы не можем говорить, что бьярмийцы – это печенеги, а можем лишь утверждать, что до составителей «Пряди» дошли сведения о бегстве Святополка в отдаленные земли, а для северных авторов территориями, окраинными по отношению к Гардарики, и выступал как раз Бьярмаланд. Как отмечает Е. А. Рыдзевская, «Прядь» «превращает печенегов, союзников Святополка в его борьбе с Ярославом, в бьярмов, более известных на скандинавском севере» (Рыдзевская 1945: 61). В архивных материалах исследовательницы содержится такая запись: «Бьярмы в Eym. (т. е. в «Пряди об Эймунде». – Т. Д.) – вымысел автора, более знакомого с ними, чем с печенегами, или признак новгородского влияния на сагу (до Flat, конечно)» (Архив ИИМК РАН. 39. № 43. Л. 4). Ср. замечание Н. И. Милютенко: «В процессе устного существования саги непонятные слушателям восточные кочевники превратились в хорошо известных северных финно-угров, хотя и сохранили характерные черты печенегов – они сражаются конными» (Милютенко 2006: 129).
38
Р. Кук полагает, что определение, данное А. Стендер-Петерсеном «Саге о Харальде Суровом Правителе» – «собрание военных хитростей» (Stender-Petersen 1934: 98), – с еще большим правом может быть применено к «Пряди об Эймунде», поскольку центральным моментом этой последней является рассказ о трех военных хитростях, при посредстве которых Эймунд помогает Ярицлейву победить Бурицлава. Если первое столкновение с Бурицлавом, как оно описано в «Пряди», имеет, по его мнению, сходство с историческим известием, зафиксированным в «Повести временных лет», то второе и третье, напротив, представляют собой остроумные военные хитрости, составляющие, по Стендер-Петерсену, «варяжский» корпус повествовательного материала.
В подготовке ко второму столкновению Кук усмотрел нигде в литературе не встречающееся соединение мотивов, при том что взятые изолированно эти две военные хитрости довольно известны. Так, рытье защитниками города рва для лошадей осаждающих рекомендует Кекавмен; в русской былине об Илье Муромце татары роют три рва, чтобы поймать Илью и его коня. В этих случаях не предполагается маскировка рва, как в «Пряди», но о ней говорит греческий историк Эней Тактик (IV в. до н. э.). Выставление напоказ драгоценностей упоминается несколькими скандинавскими сагами, но там это делается с другим намерением: в «Саге о Хрольве Гаутрекссоне», в «Саге о Рагнаре Кожаные Штаны» и в «Саге о сыновьях Магнуса» жители осажденного города, устав от осады, выставляют драгоценности, чтобы заманить противника в город, но затем не могут удержать оборону города, и их город оказывается взятым. Южный вариант того же рассказа встречается в сообщении Джоффри Малатерры об осаде города Бари Робером Гискаром, происходившей в 1067–1071 гг. Кук полагает, что при осаде Бари подобное событие, действительно, могло иметь место, а затем рассказ о нем был заимствован составителями северных саг (Cook 1986: 78–81).
Я. де Фрис считал, что этот «анекдот», как и многие другие, принадлежит к «норманским заимствованиям в исландских королевских сагах», т. е. эти материалы были перенесены на север норманнскими писателями и рассказчиками (de Vries 1931: 72). Стендер-Петерсен оспорил аргументы де Фриса, пытаясь доказать, что военные хитрости, вроде тех, которые использовал Харальд Суровый Правитель при захвате четырех сицилийских городов, были заимствованы не скандинавами у норманнов, а и скандинавами и норманнами – из византийских источников. Стендер-Петерсен не анализировал мотива выставления напоказ драгоценностей со стен осажденного города, но нет причин, заключает Кук, по которым и этот рассказ не мог бы быть причислен к рассказам, прошедшим по «варяжскому» пути. Варяги активно участвовали в столкновениях в районе Бари в 1041 и 1071 гг. и, естественно, полагает Кук, могли принести рассказ с собой в Византию, а оттуда – на Север. Подобных историй нет на Руси, однако вероятность ее прохождения через Русь, утверждает Кук, весьма велика (Cook 1986: 81).
39
«Ко второму, если можно так выразиться, акту борьбы Ярослава с братом, соответствующему известиям “Повести временных лет” под 1018 г., относится сообщение саги о том, что Ярослав был в бою тяжело ранен в ногу. Но по “Повести временных лет” он оказывается “хромцом” еще в 1016 г., независимо от какого бы то ни было ранения, а Тверская летопись, как известно, упоминает о его хромоте от рождения. Интересно, что, по мнению Д. Г. Рохлина, образовавшийся у Ярослава в детстве вывих правой бедренной кости (не травматического происхождения) мог давать лишь незначительную хромоту, в молодые годы мало заметную для окружающих; следовательно, то лицо, которое, по летописи, называет его хромым в 1016 г., когда он еще не был стар, вероятно, знало об этом недостатке. Если известие саги о ранении в ногу и является позднейшим домыслом, объясняющим хромоту (как это понимает Ф. А. Браун [Braun 1924: 161. – Т. Д.]), то сведение о самом этом явлении идет во всяком случае из ближайшей к Ярославу среды и восходит к устному преданию. Второе, травматическое повреждение правой ноги у Ярослава произошло, по исследованиям Д. Г. Рохлина, позже того времени, о котором повествуют летопись и сага» (Рыдзевская 1940: 69). См. работы по изучению костных останков Ярослава Мудрого: Рохлин 1940, Гинзбург 1940.
40
Тюрки и блёкумен. – По поводу войска, приведенного Бурицлавом из Тюркланда и состоящего из тюрков и блёкумен, А. И. Лященко пишет, что «турки – это, по-видимому, торки, куманы» («бело-куманы»), «т. е. половцы – более поздняя замена имени печенегов» (Лященко 1926: 1079), и все это «не противоречит летописи». Тюрки – «общее название кочевых народов Юго-Восточной Европы» (Мельникова 1986: 218); blökumenn – скорее всего, валахи (Рыдзевская 1978: 97, примеч. 13). Как пишет Е. А. Мельникова, «значение этнонима не вполне ясно, несмотря на то, что он несколько раз встречается в сагах. Лишь одно упоминание – в “Саге об Эймунде” – более или менее определенно указывает на его отнесение к какому-то народу, населявшему южные районы Восточной Европы за пределами Руси… Этимология этнонима также не очевидна. Наиболее распространено его отождествление со славянским “валах”, “влах”». По мнению исследовательницы, это толкование предпочтительнее (Мельникова 1977: 199–200). Р. Кук полагает, что термин всегда обозначал влахов, которых Кекавмен описывает как распущенных и диких людей, не верующих в Бога и нелояльных (Cook 1986: 72, note 34; см.: Кекавмен: 255, 257, 265, 271, 283; ср. ниже в тексте о Бурицлаве, сопровождаемом блёкумен: «похоже на то, что он отступится от христианства»).
41
Гарда-Кетиль. – Весьма вероятно, что вторым исландцем в числе спутников Эймунда был Гарда-Кетиль. Этот персонаж фигурирует в «Саге об Ингваре Путешественнике», опять же при перечислении попутчиков, где и присутствует указание на то, что он был исландцем: «Тогда снарядился Ингвар в путь из Гардарики… Четыре человека [из тех, кто] отправились с Ингваром, названы по имени: Хьяльмвиги и Соти, Кетиль, которого прозвали Гардакетиль, – он был исландцем – и Вальдимар» (Глазырин. 2002: 255–256; курсив мой. – Т. Д.). Е. А. Рыдзевская так трактует его имя: «Кетиль из Гардов, Гардский, получивший это прозвище, очевидно, в связи с поездкой на Русь» (Рыдзевская 1978: 98, примеч. 15). Действительно, Гардакетиль «Пряди» находился вместе с Эймундом на Руси, а Гардакетиль «Саги об Ингваре» был там сначала с Ингваром, а затем с его сыном Свейном. С кем бы из путешественников Кетиль ни побывал в Гардах/Гардарики, у него были все основания получить по возвращении на родину это прозвище. Важны три ремарки саги. Во-первых, перед смертью Ингвар оставляет Кетиля, так сказать, за старшего по причине его исключительной памяти: «А если вы станете пререкаться, кто из вас будет распоряжаться, то пусть это будет Гардакетиль, потому что из вас у него самая хорошая память» (Глазырин. 2002: 263). Во-вторых, вернувшись из Гардарики, Кетиль «рассказал там о тех событиях, которые произошли в их поездке» (Там же: 264). И наконец, когда Свейн пустился во второй раз в путь на восток, «Кетиль отправился в Исландию к своим родичам, и осел там, и первым рассказал об этом» (Там же: 270). Как пишет в комментарии к этому месту Г. В. Глазырина, «сообщение саги о том, что один из главных персонажей – Кетиль – поведал дома, в Исландии, историю походов Ингвара и его сына, является одним из оснований, позволяющих заключить, что сага существовала и распространялась в устной традиции» (Там же: 372). Ср. замечание Р. Кука: «Не важно, доверяем ли мы этим двум повествованиям и принимаем ли идентичность двух Гарда-Кетилей, мы можем с уверенностью утверждать, что историческое содержание “Пряди об Эймунде” передавалось изустно» (Cook 1986: 71). Большинство исследователей склонялось к тому, что образ Гарда-Кетиля был позаимствован автором «Саги об Ингваре» из «Пряди об Эймунде» (Müller 1820: 185; Olson 1912: lxxx; Braun 1924: 186; Глазырин. 2002: 148–149, 318). Напротив, Д. Хофман посчитал более вероятным заимствование в обратном направлении (Hofmann 1981: 193). Поскольку «Сага об Ингваре» и «Прядь об Эймунде» связаны общим происхождением, можно думать, что фигурирующий и там и здесь исландец Гарда-Кетиль – одновременно участник событий и их рассказчик – действительно непосредственно причастен к устной передаче информации о событиях на Руси. Ведь нередко имя очевидца событий, первым рассказавшего о них, передавалось в традиции вместе с этим рассказом (см. примеры в: Глазырин. 2010: 69; кстати, сама Г. В. Глазырина иначе относится к этому персонажу: «Это, без сомнения, вымышленный персонаж, который был почерпнут автором саги из другого произведения – “Пряди об Эймунде”» – Глазырин. 2002: 149, 318).
42
Бьёрн звался исландец, который поехал с ними, и Гарда-Кетиль, и муж, который звался Аскель, и двое Тордов. – Вполне вероятно, что в этой фразе перечислены те скандинавы (а среди них есть как минимум два исландца – впрочем, Р. Кук [Cook 1986: 71] полагает, что все пятеро были исландцами), которым удалось донести до Исландии рассказ о событиях на Руси. Что касается исландца Бьёрна, то Финнур Йоунссон высказал мнение, что это Бьёрн Богатырь из Хитдалир (989–1024 гг.) – герой «Саги о Бьёрне», родовой саги, где рассказывается, что в юности он был на Руси у «Вальдамара конунга» (см.: Finnur Jónsson 1923: 780).
43
Рассказ о переодевании Эймунда (нищенская одежда и козлиная борода) имеет две параллели: в «Пряди о Торлейве Скальде Ярлов» и в «Саге о Хромунде Грипссоне». Р. Кук, однако, усматривает здесь заимствование не из литературного текста, а из исландской устной традиции (Cook 1986: 74).
44
При третьем столкновении с Бурицлавом Эймунд использовал сложную и весьма остроумную военную хитрость: безошибочно угадав место, на котором должен был быть поставлен шатер Бурицлава, Эймунд со своими людьми наклонил к земле большое дерево и, привязав к его вершине канат, закрепил конец внизу; ночью, после того как шатер уже был установлен, Эймунд привязал вымпел шатра к верхушке дерева; по сигналу Эймунда люди перерубили веревку, державшую дерево, и шатер был заброшен распрямившимся деревом в лес; тут Эймунд убил конунга Бурицлава.
Убийство при помощи согнутого дерева (деревьев) – мотив, восходящий к античности: оно упоминается в «Метаморфозах» Овидия (VII. 440–442), рассказ о нем содержится у Аполлодора («Библиотека» III. 16. 2). О таком убийстве (также приуроченном к Руси) говорит и датский хронист Саксон Грамматик («Деяния данов», кн. VII). Византийский историк X в. Лев Диакон (6.10) сообщает об убийстве Игоря при помощи деревьев: «он был… привязан к стволам деревьев и разорван надвое». Д. С. Лихачев полагает, что в словах древлян, адресованных сбросившей их в яму Ольге, также содержится «намек… на какую-то мучительную смерть Игоря» (ПВЛ: 27, 434). Анализ этого сюжета см.: Cook 1986: 82–84. По мнению этого исследователя, история убийства Бурицлава в «Пряди» – полноценный «варяжский рассказ», в терминологии А. Стендер-Петерсена. Как и мотив выставления напоказ драгоценностей, использованный автором «Пряди» в нестандартной форме, так и мотив согнутого дерева имеет здесь особую модификацию, поскольку описанные действия не ведут к убийству уникальной жестокости. Оба мотива трансформированы в «Пряди» так, чтобы показать Эймунда мудрым стратегом. В обоих случаях речь идет не о реальной истории, отразившейся в «Пряди», а о литературном вымысле. И в том и в другом описании бродячий, южный по происхождению, мотив видоизменяется и превращается в Kriegslistanekdote. Для древнескандинавской литературы в целом победа обманом совершенно не типична, да и вообще северные саги редко выказывают интерес к военным хитростям. Поэтому Р. Кук усматривает здесь безусловное византийское влияние, хотя и отдает себе отчет в том, что не только византийцам были известны военные хитрости. При этом он подчеркивает, что контакты Скандинавии и Византии, осуществлявшиеся через Русь, были многочисленны, что действие «Пряди» происходит на Руси и материал должен был быть принесен в Скандинавию в этом направлении, что, наконец, рассказ отражает чисто византийское отношение к искусству войны (Cook 1986: 85–86).
45
Е. А. Рыдзевская отмечает, что гибель Бурицлава от рук варягов Ярицлейва описана не так, как гибель Святополка в «Повести временных лет» под 1019 г. «Интересно, что по саге выходит, что гибель Бурислафа от руки дружинников бросает тень на него самого, как на братоубийцу, и является к тому же фактом, показательным для чрезмерного усиления норманнов в окружении Ярослава» (Рыдзевская 1940: 70). Версия «Пряди» об убийстве Бурицлава-Святополка варягами Ярослава принимается многими исследователями, причем ей даже отдается предпочтение перед летописным рассказом (в статье 6527 г.) о смерти Святополка, где говорится о неудачной для Святополка битве на р. Альте, последовавшем за ней бегством и смертью его в пустынном месте между Польшей и Чехией (ПВЛ: 63–64; см.: Лященко 1926: 1081, 1086; Cook 1986: 70; Милютенко 2006: 124–133).
46
По «Саге об Ингваре» (в отличие от «Пряди об Эймунде»), между Эймундом и Бурицлейвом было пять битв, в последней из которых Бурицлейв был пленен и ослеплен (но не убит и обезглавлен), после чего привезен к конунгу Ярицлейву.
47
Вероятное заимствование из литературного текста Р. Кук видит в сцене, где Эймунд возвращается к Ярицлейву с отрубленной головой Бурицлава, а Ярицлейв краснеет при виде головы брата. Одной из параллелей является рассказ в «Саге о Харальде Суровом Правителе» Снорри Стурлусона (гл. 49) о том, как Хакон Иварссон убивает Асмунда, племянника и воспитанника датского конунга Свейна, и приносит Свейну отрубленную голову Асмунда: «Хакон подошел к столу, положил голову Асмунда перед конунгом и спросил, узнаёт ли он ее. Конунг не отвечал, но густо покраснел» (Круг Земной: 430; см.: Cook 1986: 74). Н. И. Милютенко на основе русских, немецких, польских и скандинавских свидетельств, а преимущественно «Пряди об Эймунде», пришла к выводу, что Святополк был убит варягами Эймунда по распоряжению Ярослава. Соответственно, по ее мнению, в летопись было добавлено упоминание о болезни Святополка, предположительно, автором Начального свода, который посчитал, что «намеки на это событие, подразумевавшие участие в деле Ярослава, нежелательны» (Милютенко 2006: 131; 238–239). Как справедливо указывает Ю. А. Артамонов, «автор излишне доверчиво относится к рассказу скандинавского источника об убийстве Бурицлава. Дело в том, что сюжет убийства с отрубанием головы и ее демонстрацией брату, содержащийся в “Пряди об Эймунде”, вероятнее всего, имеет литературное происхождение. Сюжетно и текстуально он совпадает с рассказом “Саги о Харальде Суровом”, в котором викинг Хакон убивает Асмунда, бывшего воспитанника и приближенного конунга Свена. Поэтому есть основания полагать, что рассказ об убийстве Бурицлава “Пряди об Эймунде” представляет собой набор “традиционных мотивов, а его кульминация является переложением фрагментов более ранней и известной саги”» (Артамонов 2008; последняя цитата – из кн: Древняя Русь 1999: 522).
48
В историографии существует и такая точка зрения, что Ярослав был причастен к убийству – но не Святополка, а Бориса. Основывается она на анализе летописи, «Хроники» Титмара и «Пряди об Эймунде». Автором этой гипотезы традиционно считается Н. Н. Ильин (1957). Одним из основных его аргументов выступает утверждение, что «описание в саге этого события в ряде существенных подробностей совпадает с убиением Бориса, как о нем повествует “Сказание [страсти и похвала святых Бориса и Глеба]”, а за ним и летопись» (Ильин 1957: 160–161). С. М. Михеев, однако, обнаружил, что первым, кто указал на сходство рассказов об убийстве Бориса и Бурицлава, был С. В. Руссов, написавший, что «сказочники, не заботившиеся об истине, употребили имя Бурицлава вместо Бориса убиенного самим Святополком и погребенного довольно похоже на то, что в сказках (т. е. в «Пряди». – Т. Д.) говорится о Святополке» (Руссов 1834: 92; см.: Михеев 2009: 198). «Столь кардинальное переосмысление событий, связанных с гибелью первых русских святых, прежде всего Бориса, стало в последние десятилетия весьма распространенным, можно сказать модным, получив отражение как в специальных исторических исследованиях, так и в популярных работах», – пишет в достаточно популярной, но глубоко источниковедчески фундированной работе А. Ю. Карпов (2001: 101). Число сторонников этой гипотезы велико (Grabski 1966; Členov 1971; Алешковский 1971, 1972; Головко 1981, 1988; Хорошев 1986; Котляр 1989 (с некоторыми вариациями); Юрганов 1998: 9; Данилевский 2001; Прiцак 2003; Михеев 2009), но также имеются и решительные ее противники (Джаксон 1994а; Древняя Русь 1999; Назаренко 2001; Карпов 2005; Милютенко 2006; Мельникова 2008б).
Для доказательства того, что, говоря об убийстве Эймундом Бурицлава, «Прядь» повествует об убиении Бориса варягами, подосланными Ярославом, исследователям приходится проделывать весьма сложные манипуляции с именем Бурицлав, утверждая, что это – «какое-то собирательное имя», поглощающее «всех тогдашних врагов Ярислейфа» (Ильин 1957: 95, 141), настаивая на путанице в «Пряди» «с именами князей» (Алешковский 1972: 110), либо заявляя, что «введение дополнительного персонажа, имя которого (Борис) в скандинавской транскрипции весьма близко к собирательному имени Бурислейф, могло внести путаницу, и Бориса включили в тот же собирательный образ (Бурислейф)» (Хорошев 1986: 29; ср. Назаренко 1993: 167: «скорее всего, это – контаминированный образ, в котором слиты черты исторических Святополка, Болеслава Польского… и, возможно, Бориса…»). Дальше прочих в «имятворчестве» пошел О. Прицак, чей «коллективный Бурiцлав» складывается из двух персонажей, действующих в различных частях «Пряди»: «Бурiцлав = Болеслав + Святополк» (два человека, скрытых под одним именем) и «Бурiслав = Борис + Глiб» (два имени, соединенных в третьем, поскольку якобы Leif(r)=Глiб) (Прiцак 2003: 192). А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский пишут, что, «если допустить вслед за целым рядом исследователей, что под именем Бурицлав (Búrizlafr) скрывается Борис Владимирович, то оказывается, что скандинавы снабжают элементом -слав даже те княжеские антропонимы, которые на русской почве изначально его не содержат» (2003: 157, примеч. 20; 2006: 52, примеч. 39). Однако если не делать этого допущения, то элемент -слав при передаче средствами чужого языка тех славянских имен, в которые он входит изначально (таких, как Ярослав, Болеслав и проч.), можно воспринимать всего лишь как их составляющую. Для С. М. Михеева, к сожалению, гипотеза Литвиной – Успенского уже не «допущение», а «точка зрения», отталкиваясь от которой, он нагромождает новые многочисленные допущения, приводящие еще к одному предположению («возможно, Борис в скандинавской среде еще при жизни звался Буриславом» – Михеев 2009: 211), позволяющему ему прочно встать в ряд сторонников Н. Н. Ильина.
Не углубляясь в полемику с названными авторами, отмечу лишь, что сценам, где Эймунд убивает Бурицлава и где он приносит Ярицлейву отрубленную голову брата, найдены аналогии и в древнескандинавской, и в античной литературе (Cook 1986: 74, 82–84).
49
Р. Кук указывает на две аналогии той сцене, где Ингигерд с Рёгнвальдом садятся на плащ Эймунда. Так поступают Торкель с Торбьёрном в «Саге о Курином Торире» (гл. 10: «Они так и делают, садятся по обе руки от него, и так близко, что они сидят на плаще Гуннара»), так ведут себя и Торкель с Торстейном в «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. 75: «Халльдор присел на землю, а справа и слева от него оба его родича, и они сели на его плащ, и прижались к нему как можно ближе»). Р. Кук считает неверным видеть здесь прямое литературное влияние; по его мнению, сцена с плащом заимствована «Прядью» из той же устной традиции, на которой сформировалась аналогичная сцена в «Саге о людях из Лососьей Долины» (Cook 1986: 73–74). В таком случае это – вымышленная сцена в контексте взаимоотношений Ярослава с варягами, и участие в ней Ингигерд – плод авторской фантазии.
В целом участие Ингигерд в описанных событиях представляется позднейшей вставкой. Она пытается убить Эймунда, когда он решает покинуть Ярицлейва; ее крадут варяги во главе с Эймундом, уже перешедшие на сторону Вартилава; она (а не конунг) производит раздел русских земель, в результате которого принимается решение, что «Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела». Если исследователи подчеркивали, что рассказ наполнен вымыслом, направленным на прославление Эймунда (de Vries 1967: 303), то следует также подчеркнуть и намеренное преувеличение роли скандинавки Ингигерд – жены князя Ярослава (см.: Джаксон 1994б; ср. Михеев 2009: 173: «пролог и эпилог “Эймундовой пряди”, а также гипертрофированность в повествовании роли Ингигерд следует признать поздними чертами»). Уже из первой ее характеристики «видно, что Ингигерда играла значительную роль в политической жизни княжества мужа», – так пишет А. И. Лященко, подчеркивая, что «это мы знаем и из других саг (напр., из саги об Олафе св., из саги о Магнусе)» (Лященко 1926: 1068). Я бы сказала иначе: из первой же характеристики Ингигерд и противопоставления ее Ярицлейву («она была как нельзя более великодушна и щедра на деньги, а Ярицлейв конунг не слыл щедрым…») видно, какую роль отводят ей составители «Пряди».
На мой взгляд, введение Ингигерд в текст имеет под собой две причины: а) постоянное соединение в памятниках скандинавской письменности образов Ярицлейва и Ингигерд (см.: Джаксон 2001б); б) включение «Пряди об Эймунде» составителями «Книги с Плоского острова» в состав «Саги об Олаве Святом» вслед за рассказом о сватовстве и женитьбе Ярицлейва. Соглашаясь со мной, что участие Ингигерд в разделе земель отсутствовало в изначальном варианте сказания, Е. А. Мельникова тем не менее воспринимает включение Ингигерд в число действующих лиц «Пряди» не как «позднейшую вставку», а как «органичное развитие сюжета, связанного с Ярославом, в скандинавской традиции, произошедшее, вероятно, еще в период устной передачи рассказов, задолго до их записи в дошедшей до нас форме» (Мельникова 2008б: 155).
50
Подлинный смысл событий 1021 г. вскрыт А. Н. Насоновым, увидевшим здесь притязания растущего экономически Полоцка на ключевые позиции (Усвят и Витебск) на одном из ответвлений пути «из варяг в греки» (Насонов 1951: 151; Алексеев 1966: 241; Алексеев 2006: 6).
51
В 1904 г. на заседании Отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества Ф. А. Брауном был сделан доклад на тему «Русские князья в исландских сагах». Как зафиксировано в протоколе заседания, «в последовавшей по поводу сообщения оживленной беседе между докладчиком, С. Ф. Платоновым, Я. И. Гурляндом, А. А. Спицыным, С. А. Андриановым, А. Е. Пресняковым и др. обращено было особенное внимание на следующее место Эймундовой саги: «Конунг (полоцкий князь Вартилаф) сказал: “Дай мне время посоветоваться с моими мужами, потому что они дают деньги, хотя я их трачу”». Одни из упомянутых лиц принимали, что данное сведение говорит прямо о финансовой зависимости князя от веча, по крайней мере в Полоцке, другие совершенно отрицали такое толкование текста или же указывали на необходимость осторожного отношения ко всем вообще сведениям саг» (ЗРАО. 1905. Т. VII, вып. I: 179).
52
Упрекая Г. В. Штыхова в том, что он «почерпнул отсюда сведения о боярском совете в Полоцке» (см.: Штыхов 1975: 15), И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко предлагают рассматривать это известие «Пряди» «как свидетельство о вече, ибо тинг в системе социально-политических отношений скандинавов той поры – не совет знати, а народное собрание, во многом подобное древнерусскому вечу. Значит, городская община Полоцка к тому времени настолько окрепла, что без нее князь не мог принимать какое-либо важное решение» (Становление и развитие: 254). Однако столь серьезный вывод, сделанный на основании единичного утверждения саги – источника, для которого характерна неразвитость социальной терминологии (особенно применительно к землям, лежащим за пределами Скандинавии) и перенос на чужую почву скандинавских общественных институтов, не выглядит убедительным. Тем более что «на основании известий о вече в древнерусских источниках и сравнительно-исторических материалов можно сделать вывод о прекращении практики вечевых собраний в X–XI вв. при решении государственных политических и судебных вопросов, а также об отсутствии областных органов народного самоуправления в условиях создания княжеского административно-судебного аппарата» (Свердлов 1983: 56).
53
Здесь Kænugarðr и Hólmgarðr – обозначения княжеств; в их характеристиках «составитель саги, несомненно, противоречит своим словам» в начале текста, «где Кенугард (Киев) называется самой важною частью Руси; теперь такой эпитет прилагается к Хольмгарду (Новгороду)» (Лященко 1926: 1083). Пытаясь стереть расхождение между летописью и «Прядью», О. И. Сенковский объяснил слова скандинавского источника «с данями и поборами» тем, что «Киев был уступлен Брячиславу не в полное и безусловное его владение… а только в управление от имени Ярослава с присвоением управителю известных выгод» (Сенковский 1834б: 66, примеч. 43).
54
Исследователи считают явно фантастическим сообщение «Пряди» об утверждении в Полоцке Эймунда, а затем и его побратима Рагнара, поскольку из летописей известно, что Брячислав был полоцким князем до своей смерти в 1044 г., а после него полоцкий стол занимал его сын Всеслав (Лященко 1926: 1083; Штыхов 1982: 52). О. И. Сенковский, настаивавший на абсолютной достоверности скандинавского источника, предположил здесь ошибку писца, неверно расставившего знаки препинания, и прочитал это место следующим образом: «а Вартилафу владеть Кенугардом, который есть другая самая лучшая область с податями и сборами, т. е. вдвое более области, нежели как он имел прежде, нежели Полоцк; а ту область, которая там лежит подле, иметь конунгу Эймунду». Он также высказал предположение, что этой областью, «кажется, была Ливония» (Сенковский 1834б: 67, примеч. 44). А. П. Сапунов, согласившись с синтаксическими вольностями Сенковского, заключил, что, возможно, «это было удельное полоцкое княжество – Герсик» (Сапунов 1916: 20, примеч. 2). Отвлекшись от реальной исторической ситуации и лишь сконцентрировав свое внимание на исторической типологии, М. Б. Свердлов дал следующий комментарий: «Согласно саге об Эймунде, этому конунгу было поручено управление Полоцком, причем это управление могло стать наследственным. Не следует видеть в подобных отношениях великого князя и ярла что-то необычное, появившееся на Руси вместе с Ингигерд и Рогнвальдом или Эймундом. Согласно преданиям о Свенельде, записанным в Новгородской I-ой летописи, Игорь “примуче Углече, възложи на ня дань, и власть Свеньлду”, “… и дасть же дань деревьскую Свенелду, и имаша по черне куне от дыма” (НПЛ: 109). Видимо, определенную долю дани Свенельд выплачивал великому князю» (Свердлов 1974: 65). Со ссылкой на комментарий к изданию Начальной летописи К. В. Смита (Копенгаген, 1869), Р. Кук утверждает, что передача земли Эймунду в управление в качестве платы за его службу (хотя, конечно, и не всей Полоцкой земли) вполне вероятна (Cook 1986: 71). См. также: Джаксон 1991. Е. А. Мельникова полагает, что вторая часть «Пряди» основана на рассказах, независимых от сказания об Эймунде и посвященных какому-то еще викингу, участвовавшему в нападении на Брячислава Полоцкого; инкорпорирование этого сюжета в традицию об Эймунде позволяло «достойно завершить его “карьеру”» (Мельникова 2011).
55
А. И. Лященко справедливо подчеркивает, что это – «место, давно ставшее в сагах “общим”», да и не мог один человек «успешно вести защиту и на севере, и на юге, и на западе такой обширной страны, какой уже тогда была Русь» (Лященко 1926: 1085).
56
Слова «Пряди», что «Ярицлейв конунг будет над Гардарики», по мнению О. И. Сенковского, означают, что «Ярослав остается при своем звании Великого князя Киевского, и следовательно Киев принадлежит ему, а Брячислав получает только часть Киевского Удела, условно, с правом пользования податями и сборами» (Сенковский 1834б: 71, примеч. 45).
57
Появление ярла Рёгнвальда в этом месте ничем не оправдано, кроме как желанием составителей «Книги с Плоского острова» ввести «Прядь» в контекст «Саги об Олаве Святом», где непосредственно перед «Прядью» шла речь о том, как ярл Рёгнвальд получил от Ингигерд в управление переданный ей Ярославом в качестве свадебного дара Альдейгьюборг. Ниже в «Пряди» говорится, что Рёгнвальд «с Ингигерд княгиней были детьми сестер», а по другому источнику – «Большой саге об Олаве Трюггвасоне» в редакции «Книги с Плоского острова» Рёгнвальд был ее двоюродным дядей: «Ульв, отец Рёгнвальда, был братом Сигрид Гордой, и были они двоюродными братьями конунг Олав Шведский и ярл Рёгнвальд» (Flat. I. 415). По мнению Е. А. Гуревич, «не исключено, однако, что автор пряди смешивает здесь ярла Рёгнвальда с Эймундом сыном Аки, персонажем “Саги об Ингваре Путешественнике”: Эймунд и Ингигерд были двоюродными братом и сестрой» (Гуревич 2014: 223, примеч. 49).
58
Альдейгьюборг (Aldeigjuborg) – древнескандинавское обозначение Ладоги (см.: Джаксон 2001а: 105–121).
59
Остроумно и выразительно прокомментировал условия этого договора А. И. Лященко: «Не отмеченное нашими летописями коренное перераспределение русских земель, о котором узнаём из саги, явилось результатом передачи составителем саги Полоцка Эймунду; за потерю Полоцка он вынужден был вознаградить Брячислава Киевом. Но тогда Ярослав не мог оставаться конунгом всего Гардарика (т. е. Руси), если у него был отнят Киев. Итак, с этим мы не можем согласиться» (Лященко 1926: 1085).
60
Характерная для саг тенденция на возвеличение скандинавов за пределами своей страны (см.: Джаксон 1978: 282–288) получает словесное выражение, когда «Прядь» сообщает, что «все трудные дела» в русском государстве должны были решать норвежец Эймунд и жена Ярослава Ингигерд – дочь шведского конунга Олава.
61
О. И. Сенковский, объясняющий отсутствие в «Пряди» описания ряда известных по летописи событий 1015–1021 гг. «пропусками» переписчика, «искажающими подлинник», видит и в данном случае «пропуск в несколько строк или смешение обстоятельств», в результате чего получается, что Брячислав умер на двадцать лет раньше, чем в действительности (Сенковский 1834б: 71, примеч. 46).
62
По летописи, Ярослав стал великим князем киевским в 1036 г., после смерти своего брата Мстислава, и оставался им до 1054 г.
63
…потому что они любили друг друга тайной любовью. – Это не вполне ясное утверждение (ибо во фразе упоминаются трое: Олав Харальдссон, Рёгнвальд Ульвссон и княгиня Ингигерд) с уверенностью прочитывается Ф. А. Брауном (Braun 1924: 182–185) как указание на вполне определенные взаимоотношения Ингигерд и Олава Норвежского, поскольку о том же говорят и более ранние источники: «История о древних норвежских королях» Теодорика («Королева Ингигерта стала отказывать им [норвежским лендрманнам, приехавшим на Русь за Магнусом. – Т. Д.], утверждая, что вовсе не отпустит мальчика, если они клятвенно не пообещают, что он будет провозглашен королем; ведь она очень любила блаженного Олава и потому весьма ревностно следила за воспитанием его сына» [курсив мой здесь и ниже. – Т. Д.]) и свод королевских саг «Гнилая кожа» («Княгиня отвечает: “Господин, – говорит она, – эта палата хорошо устроена… Но все-таки лучше устроена та палата, в которой сидит конунг Олав Харальдссон, хотя она всего лишь стоит на столбах”. Конунг рассердился на нее и сказал: “Унижение [звучит] в таких словах, – сказал он, – и вновь ты показываешь свою любовь к конунгу Олаву”»). Число примеров несложно увеличить. См., например, в той же «Гнилой коже» слова, произнесенные Олавом, когда он отправлял юного Магнуса на Русь: «…думается мне, что нигде моему сыну не будет лучше, чем у конунга Ярицлейва и княгини, которую я знаю как самую выдающуюся из женщин и более чем дружелюбно расположенную ко мне». Ср. в «Красивой коже» и в «Круге земном» отказ Олава Шётконунга выдать Ингигерд за Олава Харальдссона, сопровождаемый такими словами: «Слишком быстро ты влюбилась в Олава Толстого. Ты никогда не видела его, и все же ты ставишь его выше меня. Вот именно поэтому ты никогда не выйдешь замуж за Олава Толстого»; «Знаешь, Ингигерд, как бы ты ни любила этого толстяка, тебе не бывать его женой, а ему твоим мужем». В литературе высказывалось мнение, что «хорошо известный в Скандинавии брак Ярослава Мудрого и Ингигерд… породил возникновение и широкое распространение “романтической” традиции о любви Ингигерд и Олава» (Мельникова 1997: 151–153). Вероятно все же, мы здесь имеем дело не с «беллетризацией исторического факта», а с отражением некоей конкретной ситуации, и основание для такого утверждения дает одна из двух скальдических строф, сочиненных конунгом Олавом Харальдссоном (подробнее см.: Джаксон 2001в).