Из окон кабинета городничего гулко гремели биллиардные шары — судя по ругани их гоняли почтмейстер и полицмейстер. Вверху в спальнях промелькнул огонек: кто-то прошел с неяркой лампой.
Аркадий присел, подкрепился пирогом с рыбой, запил его крепким хлебным квасом. С его места через открытые окна было хороши видно ярко освещенный зал. В нем Дашенька музицировала на рояле, а пехотный Петр перелистывал ей ноты. Также вокруг инструмента толпились другие офицеры, не забывая, впрочем, любезничать с другими дамами.
Безусловно: дом Рязаниных не знал ранее столь блестящего общества.
— Словно частица великолепной столицы переместилась тем вечером в дом нашего городского головы, — про себя сочинял заметку Аркадий.
Ах, как жаль, что на этом празднике он гость ненужный. Что с того, что офицеры уедут, а он останется? В этот вечер не одно девичье сердце будет похищено и увезено куда-то под Севастополь. Имелась смутная надежда, что французская пуля или английский штык исправит дело. Это, пусть и непатриотично, но…
И тут, спутав все мысли, в саду громыхнуло!
Грохнуло сильно, будто не из ружья или пистолета, а будто из небольшого орудия.
Музыка оборвалась на полуноте, молодежь высыпала к окнам. Многие глядели в небо.
— Фейерверк? — выглянув в окно, спросила Дашенька. — Ах, как мило!
Но то не был фейерверк — на небе не имелось рукотворных звезд.
Зато из сада донесся крик:
— Зарэзалы!
Далее послышалась гортанная речь — судя по тональности абреки, доселе молчаливые, грязно ругались. Аркадий, забыв об осторожности, тут же бросился в сад. Ему показалось, что он рассмотрел темный силуэт, метнувшийся в темноту, к забору. Но тут же юноша едва не налетел на саблю одного из горцев. Он успел увернуться, а далее сад вокруг беседки оказался наполнен людьми и светом.
Колокольцев был еще жив. Но всем, в том числе и ему было ясно, что до перехода в мир лучший остались даже не часы, а какие-то минуты. Он лежал на полу, и из раны шла кровь. Лужа была небольшой — много протекало сквозь доски пола. Он часто дышал, но ни единого слова так и не сказал. Лишь в уголке рта пузырилась розоватая пена.
Нож, по самую рукоять, был всажен сзади и справа в основание черепа. Аркадия бросило попеременно в жар и в холод: у ножа была та же простая рукоять, что и ножа, которым зарезали штабс-ротмистра.
Получалось: шпион — здесь, в этом саду, он убил сыщика и теперь совершил новое злодейство.
— Кто вас убил? Покажите взглядом? — просил Аркадий. — Офицер? Слуга?
Мелькнуло: как глупо сказано. Что за нелепость сообщать человеку, что его убили? Но нет времени для любезностей и раздумий. А генерал, видно, много раз наблюдал смерть вблизи и понимал, что ему осталось немного. Он едва заметно, насколько позволяло ранение, пожал плечами: он не знал.
Появился врач и пожал плечами. Полицмейстер запоздало велел затворить все ворота.
— Пустите! — раздался голос генерала Рязанина. — Генерал в порядке?
— Конечно в порядке. Порядочный такой покойник, — послышался ответ Ники. — Поздравляю, дядюшка. Вы, похоже, получили внеочередное повышение.
— Да как ты смеешь, щенок! Ники, всякому шутовству есть мера!
— Саша, где ты был? — спросил градоначальник своего брата.
— Да в нужник зашел. Штаны, pardon, снял — слышу выстрел. Думал, кто-то пальнул перед баба… pardon, дамами. И слышу — переполох.
На Рязанина Колокольцев смотрел печальным взглядом.
Послали за протоиреем, хотя было ясно — успеет тот вряд ли. И действительно генерал отошел в мир иной задолго до прибытия пастыря. Сделал это тихо, словно уснул, угас.
Прямо в накидке из верблюжьей шерсти с запоздалой бережностью генерала отнесли в дом. Столы были вынесены из дома и заняты кушаньями, потому убитого положили на рояль — в этот вечер всем стало не до музыки. Рядом, словно дети, плакали доселе невозмутимые абреки. Рыдала и Конкордия — сдавленно и без слез, но так надрывно, словно все слезы уже выплаканы.
Иван Карлович извлек орудие убийств из раны и даже помыл в принесенном тазу. Собравшиеся мужчины осматривали нож, передавая друг другу.
— Думаю, дело было так… — заметил уцелевший генерал. — Граф заснул, к нему в беседку пробрался убийца, зарезал его, а после выстрелил из пистолета, дабы привлечь внимание.
Беседка, разумеется, не была запертой комнатой, но единственный вход в нее охраняли дети гор. Немыслимо было представить, что мимо них кто-то мог прокрасться незаметным, и тем более — выскользнуть. Горцы сами могли дать кому угодно фору в науке подкрадывания.
— Но вы же рассказывали случай, как однажды на Кавказе подкрались и сняли одного часового? — не сдавался генерал.
— Зато второй меня чуть не пришиб.
На минуту или менее он задержался в руках Аркадия.
— Может быть, нож метнули?… — высказал предположение он.
Один поручик, приняв в свою очередь нож, задумчиво покрутил тот в руках:
— Вы знаете… Недурная балансировка, ручка видимо пустая… Но убить им человека хоть с дюжины шагов? Сомневаюсь… Такая ручка сильно будет мешать полету, тормозить его, не говоря уже о шуме. Лучше метаются плоские ножи — говорю я вам. К тому же сами видели: беседка оплетена диким виноградом — любая веточка изменила бы линию полета непредсказуемо. Говорю же вам — убийца подобрался к графу близко.
— Убийца был невероятной силы, — заметил следующий молодой офицер, принимая оружие. — Пробить свод черепа в этом месте с одного удара — это просто какие-то чудеса.
— Еще он был явно бесплотен. Иначе как он мог пройти мимо абреков, а после — уйти незамеченным, — возразил Ники. — Думаю, они его и убили — больше ведь некому.
Убийство вырисовывалось в каком-то странном, мистическом свете.
Пронеслось:
— Среди нас есть оборотень.
Тут же послышался шелест одежд, присутствующие многоруко перекрестились: лишним не будет.
Оборотень, — подумал Аркадий. — Хорошее название для шпиона.
Все гости набились в зал, несмотря на открытые окна стало душно, дамам то и дело становилось дурно. От нюхательных солей сделался такой густой запах, что казалось — еще немного и очнется убитый.
В обморок едва не провалилась Дашенька. Два офицера поспешили подхватить девушку, но отец ее оказался расторопней. Он тут же велел дочери держать себя в руках.
— Сейчас очень модно болеть мигренями и падать в обморок, — пыталась оправдаться Дашенька.
Но — бесполезно.
— Помню, раз к нам в дом залезли воры, так твоя бабушка одной сковородой убила двоих, а ты падаешь в обморок! А ну, не сметь мне более, пока я не скажу!
По залу, словно волны кочевали слухи: катились от двери к окнам, стенам, и, отразившись от них, неслись назад, часто в измененном виде.
— Чего?… Чего он говорит?…
— Говорит, против оборотня хорошо помогает, если ружье зарядить чесноком.
— Нигде протоирея найти не могут…
— А вот у нас, господа, в полку был случай…
Наконец-то прибыл протоирей, увидал мертвеца, сощурился, забормотал молитву.
Разговоры притихли до почтительного полушепота.
— В именины к себе Бог и прибрал, — сказал пастырь.
И, обернувшись, протоирей увидал перед собой генерала Рязанина. Ошарашенный, он шагнул назад, чуть не упал, наступив на подол своей рясы.
— Вас же убили? — спросил он у генерала.
— Нет, а разве должны были убить?
— А это кто? — спросил протоирей, указывая на завернутого в накидку словно в саван покойника.
— Граф Колокольцев, — ответил Рязанин.
— Так ведь накидка ваша!
— Отдал в саду согреться.
— Простите, обознался. Очки где-то оставил…
По толпе пронесся новый ропот, но уже иной, словно шквал, предвещающий скорую смену погоды, бурю. Ну конечно! Убийца целил в генерала Рязанина, в приметную белую накидку, и не знал что ту надел граф Колокольцев.
— Господа! Господа! — почти закричал генерал. — Да что же это делается! В родном доме, на родной земле, в день именин! И то покоя нет!
Затем вдруг что-то вспомнил, повернулся, отыскал глазами Ники, и двинулся к тому с упорностью паровоза. Кто-то бросился наперерез, повис на руках, обнял генерала, остановил его движение.
— Нет уж, разрешите, господа! Вы все слышали — он меня убить грозился! Ух, я ему сейчас!..
— Дядя, что вы такое говорите?… — возмутился Ники и шагнул навстречу.
Его тоже схватили — так, на всяк случай.
— Держите убийцу!
— Да кого вы слушаете?!
Меж дядей и племянником ввернулся судья Гудович:
— Позвольте, позвольте! Судебная и уголовная уездная власть присутствует. Мы сами вольны произвести следствие, дознание! — трещал он. — Давайте вести себя подобно цивилизованным людям! Он угрожал вам, господин генерал?
— Да! — кивнул Рязанин. — Вы сами слышали!
— Ложь! — крикнул Николай.
Это показание было проигнорировано.
— Стало быть, — предполагал Гудович. — Узнав, что дядя перепишет завещание, вы решили не медлить, исполнить давешнюю угрозу. Только вы не знали, что Рязанин отдал свою шинель несчастному графу.
— Да чепуха! Зачем мне убивать дядю, если все подозрения падут на меня, и я все равно не воспользуюсь плодами?
— Ники не мог! — трепыхался городничий, защищая сына. — Он любит дядю, скажи, Ники!
Ответно Николай молчал. Сказать, что он любит дядюшку — солгать прилюдно. Сказать, что, напротив, не любит — сделать шаг к признанию вины.
— Так вы рассказывали моей дочери, — вспомнил полицмейстер. — Как раз сняли пикет горцев на Кавказе…
Городничий давал весьма заметные знаки судье, но тот их делал вид, что не замечал.
Конечно же, и городничий, и полицмейстер, и уездный судья было связаны не одной ниточкой, а толстыми незримыми канатами. Однако же убийство графа — это не шуточки на самом деле, его на первого встречного не свалишь. Наверняка чин из Петербурга приедет, проверит, и если найдет огрехи — то не сносить головы. А вот ежели наверх доложат, что следствие произведено верно, не взирая на звания — может, отметят, переведут в губернский город, а то и того выше.