Я с сомнением покосился на него.
— Я уже говорил вам, только Духи способны кого-либо оживить. В случае успеха мы можем вернуть его в мир живых на неопределенное время, вероятнее всего, от минуты до полутора часов. Но и на это шансы невелики.
— Попробуйте. Сейчас, — потребовал детектив.
Вперед выступил Мортимер:
— Подождите-ка! Подобные эксперименты обязательно должны проводиться в присутствии профессора. Ресуррекция назначена на завтра, вы можете…
— Мы не можем, — вежливо перебил его Эйзенхарт. — Государственные интересы и все такое. Но вы можете связаться с ним и пригласить его присоединиться к нам сейчас.
— Если дело только в этом, то мы выпишем вам подтверждение, что этот эксперимент был вызван полицейской необходимостью, — добавил мистер Конрад. — Полагаю, это избавит вас от проблем. Вы думаете, этот эксперимент нам поможет, Эйзенхарт?
— По крайней мере не помешает, — отмахнулся от него детектив, пытавшийся убедить Мортимера в необходимости провести эксперимент немедленно.
После некоторых споров Максим сдался и ушел наверх дозваниваться до профессора, в то время как мне выпала сомнительная честь готовить труп к попытке воскрешения. С помощью побледневшего Брэмли мне удалось перетащить тело в соседнюю комнату, обычно запертую и скрытую от посетителей, и там разложить его на деревянном ложе. Мистер Конрад, посмотрев, как мы стянули тело кожаными ремнями, попросил позвать его, когда приготовления закончатся, и расположился в морге на стуле для посетителей. Эйзенхарт же с выражением откровенного любопытства на лице заглядывал через мое плечо, наблюдая за подготовкой к эксперименту.
— Всегда было интересно, чем вы тут занимаетесь, — признался он, увидев, как я прикрепляю провода к телу. — Значит, будете гальванизировать труп?
— Не только, — я проверил, все ли провода закреплены, и объяснил. — Стимуляция nervus phrenicus, грудо-брюшного нерва, и диафрагмы поможет запустить вновь процесы дыхания, в то время как эти провода должны привести в действие мозговую активность. Но главное не это.
Проверив работу насосного механизма, я достал из холодильного ящика консервированную кровь.
— Теперь вы собираетесь делать ему переливание крови, — прокомментировал Эйзенхарт. — Неужели все так просто?
Я промолчал, устанавливая венозные катетеры. Флакон с бесцветной жидкостью, появившийся из холодильного ящика следующим, вызвал у Эйзенхарта еще больше вопросов.
— Что это? Хлорид кальция? Адреналин?
Я пообещал себе, что не стану больше на него отвлекаться, пока не закончу с подготовкой, но тут не сдержался:
— Я надеюсь, вы осознаете, что введение такого количества адреналина внутривенно привело бы к летальному исходу в течение пяти минут?
— Правда? Я запомню, — пообещал Эйзенхарт и действительно сделал какую-то пометку в блокноте. — В наше время так легко получить на него рецепт… Но тогда что же это, доктор? Неужели великий эликсир?
Подготовив все для внутривенной инфузии, я ответил:
— Я не знаю.
Разумеется, мой ответ только подогрел его любопытство.
— Как так?
— За историю танатологии было перепробовано множество теорий, и все они ни к чему не привели. Та же гальванизация, о которой вы так презрительно отозвались… Несколько десятилетий назад мистер Юре действительно считал, что подобным образом можно оживить человека, погибшего от удушения или утопления. Разумеется, этого было недостаточно: электрическое возбуждение мускулов приводит только к спазматичным движениям, которыми сейчас не обмануть даже простую публику. Первый настоящий прорыв в танаталогии случился семь лет назад: один ученый из Гельветских Кантонов, ваш тезка, кстати, заявил, что узнал, как оживлять безжизненную материю. В его лабораторию попало тело человека, за сутки до того воскрешенного Дроздами. Довольно ироничная ситуация, на мой взгляд, — Эйзенхарт согласно хмыкнул. — Духи велели вернуть его в этот мир после аварии, только чтобы спустя день он погиб под копытами понесшей лошади. Впервые попытка ресуррекции тогда увенчалась успехом: мужчина вернулся на тридцать девять секунд и даже успел назвать свое имя, прежде чем уже окончательно ушел в мир Духов. После были проведены всевозможные анализы, чтобы понять, чем он отличался от предыдущих подопытных, и тогда в его крови обнаружилось это.
— Вы действительно не знаете, что это за раствор? Вы, должно быть, шутите!
— Ничуть. Мои предшественники нашли способ экстрагировать его из крови и определили, что одного только этого вещества недостаточно для возвращения человека в мир живых (в этом плане мы надеемся на электричество, до сих пор эксперименты с ним показывали положительные результаты), но все еще не знаем, что это. Это тайна Дроздов.
— Как такое возможно?
Я издал смешок.
— Это невозможно. Лучшие химики мира бьются над загадкой этого вещества уже который год, и пока их вердикт неизменен: что бы это ни было, оно не может существовать. На каждый анализ оно реагирует по-новому, ни один тест не смог еще дать определенных результатов — если не верите, поинтересуйтесь как-нибудь хотя бы на нашем химическом факультете.
Проверив еще раз работу насоса, я кинул взгляд на Эйзенхарта: у того был вид мальчишки, которому рассказали сказку, и теперь он не знает, верить ей или нет. Я промолчал и не стал добавлять к своему рассказу, что уверен в том, что это вещество не имеет материальной, объяснимой природы: двенадцать лет я проработал по соседству от шатра Дроздов, и ни разу я не видел в их святилище никакого медицинского оборудования. То, что они делали, как они воскрешали погибших, совершалось по воле Духов, а не в соответствии с современной наукой. Оставив его в одиночестве, я вышел в помещение морга.
— Все готово, — объявил я. — Можем начинать. Мортимер еще не вернулся?
Сержант, на которого морг все еще действовал подавляюще, вызвался сходить за ним, и вскоре все мы в ожидании собрались вокруг деревянного стола. Я поместил в фонограф, стоявший в изголовье, новый восковой валик (финансирования кафедры было недостаточно для покупки современного дискового звукозаписывающего устройства) и отошел в сторону.
— Десятое марта 1899 года, три часа двадцать две минуты post meridiem. Попытка ресуррекции объекта N.N.18990302, идентифицированного как Яндра Хевель, — продиктовал я аппарату. — Причина смерти: массивная кровопотеря. Эксперимент проводится в присутствии Максима Мортимера, специалиста-танатолога, Роберта Альтманна, доктора медицины, а также представителей Главного полицейского управления города Гетценбурга: сержанта Шона Брэмли, детектива Виктора Эйзенхарта и…
— Комиссара Альфреда Конрада, — подсказал он мне.
— Код процедуры: Н42-е.
По моему сигналу Мортимер включил гальванический аппарат. Тело на столе зашевелилось. По мере увеличения напряжения движения становились все более выраженными, когда стрелка прибора дошла до необходимой отметки, конечности трупа конвульсивно задергались; на его лице ярость, страх и счастье сменяли друг друга со скоростью молнии. Краем глаза я отметил, как Брэмли отшатнулся от стола, а мистер Конрад посмотрел на труп с отвращением.
— Так и должно быть? — обеспокоенно прошептал Эйзенхарт.
— Да, — ответил я ему также шепотом. — А теперь помолчите.
Мертвец выгнулся дугой. Кожаные ремни затрещали, натянувшись до предела, но тут же ослабли: тело тяжело осело на деревянном столе. Мортимер выключил аппарат. В повисшей под каменными сводами подвала тишине зазвучало прерывистое дыхание.
— Яндра, — позвал я. — Яндра Хевель, вы меня слышите?
Человек, умерший более недели назад, повернул ко мне голову. На его лице застыло неопределенное выражение, а глаза смотрели куда-то поверх меня.
— Яндра Хевель, — повторил я, — если вы меня слышите, дайте мне знак.
Неуверенно, словно впервые в своей жизни, мертвец кивнул. Я с беспокойством заметил, что его вновь начала бить крупная дрожь. Понимая, что отпущенное нам в этот раз время ничтожно мало и уже близится к концу, я повернулся к полицейским.
— Задавайте свои вопросы. Быстрее!
— Где документы, Яндра? — инициативу перехватил мистер Конрад.
Лицо мертвеца исказила ужасная гримаса. С большим трудом он открыл рот и попытался что-то сказать.
— Он… — прохрипел Хевель. — он… придет…
— Где планы, Яндра?
— Он… деньги… я… должен… придет…
Хевель издал странный булькающий звук. Его голова запрокинулась назад, стучась о деревянную поверхность стола.
— Кто? Кто придет?
— Але… — скорее выдохнул, чем произнес Хевель.
Его затрясло. Снова мы стали свидетелями той жуткой пляски, которая сопровождала его возвращение в наш мир. В конце концов конвульсии остановились, и Хевель издал свой последний вдох. На его лице застыла издевательская усмешка, левый глаз был запрокинут так, что было видно только белок, а правый все еще смотрел на меня. Я отключил фонограф и, не выдержав, накрыл тело простыней.
В лаборатории было тихо. Брэмли, бледный как полотно, отвернулся от стола и пристально всматривался в небольшое окно, расположенное под потолком. Мистер Конрад стоял с брезгливым выражением на лице, что же до Эйзенхарта, то впервые на моей памяти он остался без слов. Только Максим был спокоен и записывал что-то в лабораторный журнал.
— Пятьдесят восемь секунд, — первым тишину нарушил мой коллега.
После его реплики все присутствовавшие разом пришли в себя.
— Вы можете это повторить? — спросил мистер Конрад.
— Нет, — ответил я. — Дальнейшие попытки ни к чему не приведут. Мы не знаем, почему, но Вирд дает нам только один шанс.
Полицейский в сером пальто задумался.
— Мне нужна фонограмма. Я хочу знать, что Хевель пытался сказать перед… смертью. И его вещи, — когда я отдал ему валик со звукозаписью, он обратился к Эйзенхарту, — детектив, заберите их. Встретимся в управлении завтра.
Не попрощавшись, мистер Конрад аккуратно прикрыл за собой дверь и ушел. Я понял, что забыл попросить его вернуть на кафедру копию записи, но было поздно. Эйзенхарт сжалился над Брэмли и попросил его проводить Мортимера наверх и взять у него документы на Хевеля; наконец мы остались одни.