— И после такой самуны, сказывает племяш, никакая универсамовская альбо посадочная свалка не страшна, кости в ней скрипят, а не ломаются…
— Убиться можно!
Говорят малаховские тетушки, собравшиеся в столицу за покупками, о чем свидетельствуют их вместительные сумки, покачивающиеся на вагонной полке.
Да, помяло нас основательно, потому что садились мы в электричку после полуторачасового утреннего перерыва, когда платформа заполняется людьми, как рыночный прилавок раскрашенными глиняными котами и кошками. Мне захотелось почитать, но руку, в которой портфель с книгой, не вытянуть, ее будто гвоздями к туловищу приколотили.
Я кручу головой и вижу, что сидящий впереди меня на лавке гражданин держит на коленях что-то печатное. Если немножко наклониться, то текст читается хорошо. Правда, на коленях у гражданина не журнал и не книга, а какая-то отстуканная на машинке рукопись. Но выбирать в моем стиснутом положении нельзя. Приходится довольствоваться тем, что послано судьбой.
Гражданин, одетый подчеркнуто тщательно, явно следует в Москву с официальной миссией. Об этом нетрудно догадаться, прочтя заглавный лист рукописи: «Речь по вопросу бытового обслуживания населения». Гражданин едет на какое-то совещание, где ему предстоит не просто присутствовать, но по возможности эффективно использовать законные пятнадцать минут, отведенные оратору по регламенту. Теперь за какие-нибудь два часа до того момента, когда ему придется выйти на трибуну, гражданин в последний раз зубрит текст речи. Толстым розовым пальцем он водит по строчкам, а губы его почти беззвучно шевелятся. Едва слышны слова:
— …товарищи! Мы… определенных успехов… иногда… недостатки… дополнительные трудности…
Ему явно мешали. Разноголосый говор назойливо лез в уши, отвлекал от тщательно выверенного текста.
— Как полагаешь, сэр, сплавим сегодня начерталку?
— Или — или! Возможен и печальный вариант: фейсом об тейбл.
— …Следующая остановка бр… хр…
— А вертушка у него, диски — потряска!
— Ты сразу и отключилась?
— Спрашиваешь!
— …не прислоняться… двери автоматически… хр… бр…
— А еще, сказывает племяш, опосля самуны той примают они прохладительное — и в лежку!
— Бражку принимают?
— Если бы! А то уиску какую-то. Привозил от них племяш, пробовала я, горечь одна, будто полынь.
— …платформа бр… хр… Следующая станция бр… хр…
А он все зубрил и зубрил:
— …товарищи! Мы… определенных успехов… иногда недостатки… К нам идут граждане, гражданки… Мы за превосходное обслуживание…
И мне думалось, что неумолчная вагонная молва не выбьет его из колеи. Тем временем поезд замедлил ход.
— Бр… хр… Станция Москва… не забывайте сумки и чемоданы…
Вагоны быстро опустели, и пассажиры проворно разбежались, каждый по своим делам.
Я не упускаю из вида гражданина с папочкой, где лежат отстуканные на машинке листочки. Мне почему-то хочется посмотреть до конца, как он выполнит свою официальную миссию. Я иду за ним по пятам и оказываюсь в зале, где собрались участники совещания. Ему предоставляют слово. Он выходит на трибуну, но никак не может развязать тесемки. На помощь приходит председатель:
— Николай Иванович, а ты бы без бумажки. Ведь здесь же все свои.
И тогда оратор, решительно отодвинув папку, начинает свою речь экспромтом:
— Братва! Мы ишачим, не разгибая хребта, чтобы клиент, скажем, клевая чувиха, придя к нам, не прокручивал зря динамо. Самуной мы, конечно, не располагаем, но и без нее полный обалдемон можем устроить.
Зал замер, потом раздался шум, смех… Председатель снова вмешался:
— К порядку, товарищи! А ты, Николай Иванович, если можешь, выражайся проще и понятнее. Спикай без сдвигов, иначе получится полная отключка…
Председатель тоже иногда ездил электричкой, уроки красноречия, которые дает разношерстная вагонная публика, перепадали и ему. Так что и он, как говорится, не был чужд…
С БЕРЕГОВ МОЛОЧНОГО РУЧЕЙКАИстория положительного репортажа
На этот раз в райпищеторге меня встретили очень приветливо. Особенно когда узнали о цели моего визита.
— Вы на самом деле хотите написать положительный репортаж? Не обманете? А то был у нас случай с одним вашим коллегой. Жажду, говорит, запечатлеть портрет передовика, а сам трахнул фельетоном. Какую душу загубил!
Я поклялся, что ничьих душ губить не собираюсь. Мое намерение — показать, как работники общественного питания откликаются на жалобы и предложения посетителей.
— Тогда вам надо в «Молочный ручеек», — сказал мой собеседник. — У них самый высокий процент реагирования и внедрения. Что-то около девяноста пяти.
И вот я в кафе, название которого, с одной стороны, сообщает о его профиле, а с другой — содержит тонкий, ненавязчивый намек на не столь уж отдаленные времена, когда подобного рода отдельные, робкие ручейки сольются в могучие молочные реки…
Заведующий кафе, мужчина лет сорока, отнесся к цели моего визита с полным пониманием.
— Предложения клиентов, их замечания, дружеская критика — это, как бы вам сказать… — заведующий сделал паузу, подыскивая подходящее сравнение, — …это все равно что освежающий ветерок, струи прохладного душа после закрытия заведения. Это…
Тут заведующий окончательно умолк, да никаких других слов от него и не требовалось. Его лицо и вся несколько преждевременно округлившаяся фигура выражали такое довольство и блаженство, будто он и в самом деле стоит под прохладным душем, а вдобавок мощный вентилятор гонит к нему прохладные струи воздуха…
Я решил деловым вопросом вернуть его на землю:
— Скажите, а как много поступило к вам жалоб и предложений?
— Тридцать два, — сухо и буднично сказал он, будто только что не витал в облаках. — Я имею в виду итоги прошлого года. В конце первого полугодия нынешнего года мы закрыли тридцать жалоб и претензий. Над устранением оставшихся двух недостатков, отмеченных посетителями, коллектив кафе продолжает работать в настоящее время.
Мне было интересно узнать, что из себя представляли те тридцать ныне «закрытых» то есть удовлетворенных, претензий посетителей.
— Пожалуйста, могу перечислить. Посетители, особенно пожилые, жаловались на сквозняки. Я распорядился задраить наглухо все форточки. Были жалобы на недолив напитков. Через аптечный склад я достал мерную посуду, и теперь наши посетители, принимая молочные коктейли, могут не только контролировать буфетчицу, но и самих себя: нанесенные на стакан деления абсолютно точно показывают, сколько граммов человек отправил в свой желудок и сколько напитка еще осталось. Одному посетителю, по образованию художнику, не понравились наши обои — мы их сменили, другому, музыканту, показался узким и однобоким репертуар пластинок, которые мы крутим на проигрывателе, — репертуар расширили, и так далее. Если хотите, посмотрите нашу отчетность сами.
Я взял толстую, как принято говорить, амбарную книгу и полистал ее. Многие записи, вроде жалоб на обилие мух, были обычными, а некоторые показались мне оригинальными. Вроде этой: «У буфетчицы Насти слишком высокий бюст, что у части посетителей может вызвать нежелательные мысли, особенно у молодежи».
— Прочли? — спросил меня заведующий.
Я кивнул.
— Насчет мух нам особенно и хлопотать не пришлось. Похолодало, и они сами исчезли. А вот с Настей повоевать пришлось ей, видите ли, лавры зарубежных кинозвезд покоя не давали. Но слава женскому коллективу нашего кафе — утрясли и этот вопрос.
Пора было заканчивать беседу. Напоследок я спросил:
— А какие две претензии вам еще не удалось закрыть?
Заведующий проворно раскрыл книгу и указал на подчеркнутые жирной чертой критические замечания:
«31. В кафе крайне редко бывают молочные блюда, что противоречит его профилю, отраженному в вывеске».
«32. Если же такие блюда появляются, то их в рот нельзя взять, потому что приготовляются они из испорченных, прокисших молочных продуктов».
Когда я, возвратившись в редакцию, рассказал руководителю нашего отдела о посещении кафе «Молочный ручеек», тот пришел в восторг:
— Из тридцати двух предложений граждан выполнили тридцать? Молодцы! Пиши срочно репортаж. Для рубрики «В гостях у передовиков».
И я написал.
Жаль только, что при правке исчезло место, где описывалось мое расставание с заведующим кафе. Признаться, в ту минуту, когда я переписывал в блокнот пункты 31 и 32, меня поразила происшедшая в заведующем перемена. На его лице и в помине не было прежнего выражения довольства и блаженства. Наверное, в душевой иссякла вода и кто-то выключил вентилятор.
— Эта сценка неуместна в репортаже, — сказал редактор, вычеркивая абзац. — Поберегите ее для вашего будущего фельетона.
Пришлось согласиться.
ОПРОВЕРГАТЕЛЬДиалог в двух сценах
На сцене за письменным столом сидит Ф е л ь е т о н и с т, погруженный в процесс творчества. Входит т е т я П а ш а.
Т е т я П а ш а. Иван Иванович, пришел Опровергатель. Вас требует.
Ф е л ь е т о н и с т (решительно). Ну что ж, тетя Паша, просите!
Тетя Паша уходит. Входит О п р о в е р г а т е л ь, он разгневан. Видит на столе журнал, развертывает его, тычет пальцем в фельетон.
О п р о в е р г а т е л ь. Это вы писали?
Ф е л ь е т о н и с т. Я.
О п р о в е р г а т е л ь. Как не стыдно!
Ф е л ь е т о н и с т (по-прежнему твердо). Не знаю, чем вызван ваш гнев, но надеюсь, вы не будете отрицать, что в прошлое воскресенье толкнули на стадионе пожилую гражданку и даже не извинились?
О п р о в е р г а т е л ь. Ложь, дело было совсем не так!
Ф е л ь е т о н и с т. Ага, значит, и в кино «Прогресс» вы не нагрубили билетерше Тане?
О п р о в е р г а т е л ь. Выдумка! Вы все переврали!
Ф е л ь е т о н и с т. И сотрудницы учреждения, в котором вы работаете, не плачут от ваших вечных придирок и колкостей?