И если какой-нибудь знакомый скажет, что он прочел в сборнике веселый и забавный рассказ Семенова, то вы, будучи несогласны с такой лестной оценкой, просто можете спросить у вашего знакомого:
— А сколько голов у дракона?
КАК Я ПРЕДОТВРАТИЛ УГОН САМОЛЕТА
Как это ни огорчительно сознавать, но в наши дни захват и угон летательных аппаратов приобрел массовый характер. Тем более нуждается в широком распространении искусство предотвращения этих нежелательных эксцессов на воздушном транспорте. Иными словами: чем больше набивают руку угонщики, тем увереннее, надежнее должны действовать те, кто крепко перехватывает эту руку в запястье. Именно соображения такого рода побудили меня взяться за перо и рассказать о случае, который во многих отношениях может стать поучительным.
Итак, случай этот произошел в Забайкалье. В том самом, которое знакомо нам из старинной песни:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
Из тех мест, где действительно роют и моют золото, я приехал на автомобиле в Шилку, а уж отсюда мне предстояло отправиться на самолете в Читу. Такая выпала на мою журналистскую душу командировка.
С юных лет памятуя о том, что «Шилка и Нерчинск не страшны теперь», я ранним утром шагал по шилкинским улицам, разыскивая агентство Аэрофлота. Шагал и тихо мурлыкал:
Динь-бом, динь-бом —
Слышен звон кандальный…
Неправда! Никакого звона, а тем более кандального, не было слышно. Уличный транспорт в столь ранний час еще не появился, а редкие прохожие двигались осторожненько, стараясь не нарушать тишины.
Я искал представительное здание с большими зеркальными витринами и роскошным парадным, а нашел более чем скромный на вид домик с боковым входом, где красовались сразу две вывески — «Прием пера боровой дичи» и «Агентство». Тут я сразу вспомнил строгий наказ супруги не иметь в командировке дела ни с пером, ни тем паче с пухом и уверенно открыл дверь агентства.
В небольшой комнатке, до отказа заполненной сизым дымом, сидели двое мужчин в летной форме и курили. Когда я вошел, они почему-то встали и представились.
— Заведующий агентством, — сказал один.
— Начальник аэропорта, — добавил другой.
И хором предложили мне:
— Садитесь.
Решив, что подобный церемониал является новой формой аэрофлотовского сервиса, я робко присел на порядочно разболтанный табурет. А аэрофлотовские чины были в чем-то не согласны меж собой:
— Нет, ты мне лучше о шотландском виски не говори. Самогонка!
— А ты не тумань мою голову джином!
Тут оба спорщика опять обратили внимание на меня.
— Вы, конечно, хотите куда-нибудь полететь? — спросил начальник аэропорта.
Я молча кивнул.
— Да, сюда редко кто обращается с другими нуждами, — философски заметил заведующий агентством.
— Так вот, по интересующему вас вопросу, — продолжал начальник, — обратитесь, пожалуйста, к Танечке. И передайте ей, что я тоже скоро буду в аэропорту.
Если люди с самого раннего утра начинают спор о преимуществах одних крепких напитков перед другими, то это уже само по себе является плохим предзнаменованием. А тут еще навязчивые каторжные мотивы:
Динь-бом, динь-бом…
Надо ли говорить, что в аэропорт я приехал в самом дурном расположении духа. Здесь не было ни души, если не считать девушки, очевидно Танечки, которая, сидя у огромной рации и именуя себя Ромашкой, тщетно пыталась вступить в связь с цветком мужского рода, неким Жасмином.
— «Жасмин», «Жасмин»! — кричала она в микрофон. — Я «Ромашка», я «Ромашка» — перехожу на прием!
Прохиндей Жасмин, конечно, не отзывался. Воспользовавшись возникшей паузой, я обратился к Танечке со своей нуждой. А Танечка-Ромашка, сняв наушники, довольно толково мне разъяснила, что она, в отличие от других девиц Аэрофлота, авиационных билетов вообще не продает, а продает только конкретные билеты на конкретный самолет. И поскольку он еще не вылетел из Читы, то она ничем помочь не может. Надо ждать. Надев наушники, она вновь принялась взывать к далекой очерствевшей душе:
— «Жасмин», вызываю тебя. «Жасмин»! Перехожу на прием! Я «Ромашка», «Ромашка»!
А он, возможно, увлеченный какой-нибудь экзотической гортензией, по-прежнему не спешил откликаться на призыв простенькой полевой ромашки. Я покинул аэрофлотовский домик и стал прохаживаться вокруг него.
И тут на горизонте появилась движущаяся точка. Я решил, что это начальник аэропорта. Одержал верх в ожесточенном споре и теперь спешит к месту службы. Но почему пешком? Точка приближалась, и вскоре выяснилось, что я ошибся в своем предположении: шагающий по летному полю человек ничем не напоминал аэрофлотовского начальника. Скорее всего, это был пассажир. Но какой-то уж очень странный.
Начнем хотя бы с того, что при нем не было никаких вещей. Он не принес ни чемодана, ни саквояжа, не захватил с собой рюкзака, какой-нибудь сумки, авоськи, наконец. Я не за то, чтобы нагружать пассажира как вьючное животное, но и совсем без вещей ему тоже нельзя. А куда положить смену чистого белья, запасные носки, банку домашнего варенья, куда сунуть полотенце, мыльницу, зубную пасту и щетку? Нет, без определенной емкости или тары пассажиру не обойтись. А этот был гол как сокол. Интересно, как он будет выглядеть у стойки с табличкой: «Регистрация билетов и багажа»?
Он непохож был на обыкновенного пассажира и по другой причине. Приходилось ли вам когда-нибудь заглядывать в глаза человека, отважившегося воспользоваться услугами Аэрофлота? Тогда вы не могли не заметить их особенного блеска, какого-то тревожного мельтешения и жгучего немого вопроса: когда? А у этого взгляд был совсем другой: спокойный, уверенный, даже чуть-чуть нагловатый. Вот этот человек подошел и, даже не заглянув вовнутрь, безмятежно оперся плечом об угол аэрофлотовского домика. Как будто не его дело мотаться по залу ожидания, задавать бесконечные вопросы, интересоваться вылетами, прилетами и прочим. Похоже было, что этот заранее в с е знал.
И глаза у него были особенные: серые со свинцовым отливом и навыкате. Такими глазами бытописатели прошлого любили наделять сибирских исправников. А поскольку исправников сейчас нет, то было очень трудно определить, кому же могли принадлежать эти глаза в наши дни. В самом деле: что это был за человек, чем он занимался? Рыл в горах золото, валил наземь даурскую лиственницу или дробил строительный камень в карьерах? Его крепкая фигура говорила за то, что любое из этих занятий ему по плечу. А может, туманными ночами выходил один он на дорогу и ш а л и л кистенем?
Я пригляделся к его синтетической куртке — не оттягивается ли она где-нибудь вниз под тяжестью тайного оружия? И точно: правый карман оттопыривался и отвисал.
В этот момент полевая «Ромашка» высунулась из двери домика и внезапно потеплевшим голосом (наверное, ей все-таки удалось вступить в контакт с «Жасмином») спросила:
— Куда тут пассажир запропастился, почему не беспокоится о билете?
Я последовал за ней и купил билет. А вскоре в небе над аэродромом застрекотал самолет. Судя по порхающему стрекозиному полету, это был либо знаменитый «кукурузник», либо его ближайший родственник. Пробежав по травяному полю, самолетик остановился рядом с нами, будто уткнулся в домик, и из него вышли люди: пилот, штурман, две женщины и бледнолицый паренек лет двадцати. Его бил озноб — не то продрог в полете, не то с непривычки натерпелся страху.
Странный тот тип, появление которого на аэродроме я так подробно описал, внимательно пригляделся к бледнолицему юному пассажиру и сказал ему:
— А ну-ка, парень, пойдем со мной.
И они скрылись за углом. До меня доносились их глухие голоса, однако слов разобрать было нельзя. Сообщника вербует, подумал я о лупоглазом. И тут мною по-настоящему овладела тревога. Надо было что-то предпринимать! Но что предпримешь, если один работник Аэрофлота, как видно, окончательно погряз в дискуссии о горьких напитках, а у другой на уме одни благоухающие жасмины и гордые нарциссы? В такой обстановке приходилось рассчитывать лишь на свои собственные силы.
Между тем на поле появились пилот и штурман и пригласили всех в самолет. Мы поднялись по шаткой стремянке и устроились на железных скамьях, установленных по обоим бортам. Странный пассажир уселся на краешке скамьи, у самой двери, а бледнолицый юноша напротив. Кстати, озноб у него прошел и лицо даже порозовело. С чего бы это?
Прежде чем взять курс на Читу, наш самолет должен был сделать еще одну посадку. И мне предстояло решить, когда злоумышленник приступит к активным действиям: на этом коротком отрезке пути или во время основного, длительного полета? А он-то наверняка з н а л это. Сидел со скучающим видом и беспечно поглядывал на землю через иллюминатор. Между прочим, его правый карман больше не оттопыривался: успел злодей куда-то перепрятать оружие насилия.
Тем временем самолет легко, по-стрекозиному опустился на такой же травяной аэродром и столь же легко вспорхнул. И только в воздухе я впервые до конца осознал весь ужас положения: пассажиры, в том числе и окончательно порозовевший юноша, сошли, а мы остались вдвоем. Если не считать укрывшихся в пилотской кабине летчика и штурмана.
Псевдозолотоискатель, мнимый лесоруб и лжекаменотес теперь расположился на скамье вольготно и по временам бросал на меня насмешливо-изучающий взгляд исправничьих оловянных глаз. Оценивает мою способность к сопротивлению, решил я. Но могу ли я действительно оказать его? Судорожно роясь в памяти, я желал восстановить какой-нибудь яркий эпизод своей жизни, хотя бы в далекой молодости. Где я, собрав в комок все физические и духовные силы, отбивал нападение дерзкого противника и повергал в прах… Увы! Услужливая память наотрез отказалась подсказать что-нибудь героическое — видно, таким уж незавидным воякой я уродился. Однако нельзя было подавать виду, что он мне страшен. С напускным равнодушием я порылся в портфеле, достал журнал и углубился в чтение. В салоне воцарилась напряженная тишина, прерываемая лишь натужным завыванием мотора.