Сатира как искусство существует тысячелетия. И, тем не менее, это искусство молодое. Каждый раз оно возникает подобно молодым побегам остролистого камыша в каком-нибудь глухом углу тихого, вполне благопристойного пруда. Или вдруг вырастает в ухоженном, благоухающем пионами и гортензиями саду в виде колючей и жалящей крапивы. Внешне непривлекательное, даже порой уродливое, оно всегда сопутствует идеальному и прекрасному.
Свойство сатиры — колоть, жалить, причинять боль, — на иных любителей изящной словесности действует отталкивающе. Их коробит ядовитый сарказм, едкая ирония, откровенная насмешка, к которым прибегает сатирик, как говорят, во первых строках своего письма. «Это грубо, неэстетично», — отмахиваются от сатиры сторонники изысканного стиля. Но дело не только в «грубо-зримых» изобразительных средствах сатиры. Многих шокирует ее постоянное стремление обнажать не самые лучшие черты человеческого характера, показывать теневые стороны жизни и отрицательных героев. «Неужели нельзя обойтись без всего этого?!» — возмущаются приверженцы благонамеренности и благопристойности.
А сатира как один из любимых читателем жанров советской литературы существует. И не может не существовать, потому что неутомимо ведет большую очистительную работу, врачует нравственные недуги, активно борется за воспитание нового человека, нового общества. Сатира не просто существует, она, как и вся наша литература, совершенствуется, растет, пополняясь новыми именами и произведениями.
Так она пополнилась в свое время именем Семена Давыдовича Нариньяни. И то, что он вслед за Маяковским, Демьяном Бедным, Михаилом Зощенко, оставив «райские кущи» очерка, встал на тернистую и, скажем прямо, опасную стезю сатирика, явилось актом большого мужества. А он и был в жизни мужественным человеком.
Тут я предвижу некие возражения неких оппонентов. Позвольте, скажут они, значит, по-вашему выходит, что Семен Давыдович бегал в поисках интересной информации для газеты, мотался по стройкам, сам был рабочим и строителем только для того, чтобы потом разоблачать взяточников, пьяниц, лежебок и тунеядцев? Полноте, правомерно ли это?
Да, правомерно, если верно понимать, что такое советский фельетон и каков наш настоящий фельетонист.
Когда-то считалось, да, может быть, кое-кем считается и сейчас, что фельетонист — это человек, наделенный особым даром критицизма, умением видеть людей «насквозь», судить их действия и поступки с присущих только ему высоких нравственных позиций. По мнению таких теоретиков жанра, фельетонист всегда возвышается над «толпой» и никогда не должен скрывать этого своего превосходства. Исповедующие такие «истины» фельетонисты были и, чего греха таить, существуют и сегодня. С. Д. Нариньяни не относится к их числу.
Он был строителем, рабочим, это правда. В «Комсомольской правде» 17 июня 1930 года, в день пуска Сталинградского тракторного, можно было прочесть такие строки:
«Передняя ось и шатуны трактора, который сегодня сойдет с конвейера, сделаны руками нашего корреспондента, рабочего-журналиста С. Нариньяни».
Когда он был на Магнитке, то его видели не только с карандашом и блокнотом в руках, но и с лопатой, ломом, носилками на очень частых тогда комсомольских субботниках.
Он был строителем и рабочим не из оригинальничания, не из подражания моде, а из страстного желания быть причастным к великим делам и свершениям своих современников. По состоянию здоровья он не мог служить в армии и быть ее солдатом. Но в годы Великой Отечественной войны он все-таки стал солдатом, работал в труднейших условиях, недоедая и недосыпая, в выездных редакциях «Комсомольской правды», действовавших в прифронтовых районах Сталинградской области, Донбасса, Кривого Рога, Белоруссии, Литвы, Латвии. И это в то самое время, когда иные его коллеги, более молодые и обладающие завидным здоровьем, не в обиду им будет сказано, спокойно пребывали в тылу…
Повторяю, в этом неуемном желании Семена Давыдовича всегда находиться на переднем крае, там, где особенно опасно и трудно, может быть, было неосознанное стремление приобрести право судить поступки и проступки людей, высокое право стать фельетонистом. А мне кажется, что он всегда хотел быть им.
В «Библиотеке «Крокодила» не так давно вышла книжка Семена Давыдовича, которую я редактировал еще при его жизни и которую ему не суждено было увидеть. Так вот, в этой книжке он вспоминает о своих встречах с Михаилом Кольцовым. Их было немного, этих встреч. Но с каким благоговением, с какой влюбленностью говорит начинающий молодой журналист о зачинателе нашего советского фельетона, как он страстно мечтает хоть в чем-то быть похожим на маститого писателя-сатирика.
Впрочем, предоставим тут слово самому С. Д. Нариньяни. Он рассказывает о своей второй встрече с М. Е. Кольцовым, произошедшей в Доме печати:
«…Я назвал свою фамилию и спросил:
— Может, доводилось вам, Михаил Ефимович, читать мои опусы в «Комсомольской правде»?
— Могу даже сказать, что читал: «Рассказ о ведущих шестернях», «Нату».
— Это — старое увлечение, очерки. А теперь я начал писать фельетоны.
— Давно начали?
— Написал всего четыре фельетона, а как получается, не знаю. Очхоры или плохо.
— Милый, я написал не четыре, а не меньше тысячи и тоже не знаю, есть ли у меня очхоры или нет. Не ленитесь, пишите как можно больше. Печатайтесь два-три раза в неделю. Ищите себя. Ищите себя. А пока ваши фельетоны, не в обиду будь вам сказано, не ваши.
— А чьи? — зло спросил я.
— Один написан под Зощенко, второй под Заславского, третий под Кольцова… Деритесь за свое «я» в фельетоне. У каждого фельетониста должен быть собственный почерк. Когда вы выработаете свой — приходите. Поговорим!
— Когда приходить, когда напишу тысячу фельетонов?
— Неважно сколько! Сто, двести. Главное, чтобы это были ваши, ни на чьи не похожие фельетоны…»
И вот в чем ирония судьбы: С. Д. Нариньяни ушел из жизни, так и не осознав, что он не только не посрамил имени духовного учителя, но даже в лучших своих фельетонах стал вровень с ним. Этого до сих пор не было сказано, но настала пора сказать это.
Больше того: сатирическая публицистика С. Д. Нариньяни породила десятки подражателей и последователей, в нынешней нашей прессе твердо занял свое место особый «нариньянинский» фельетон. Совсем не претендуя на роль пророка, я хочу сказать, что со временем появятся специальные исследователи «нариньянинского» фельетона, научно обоснуют и утвердят его достоинства, о которых сегодня я, может быть, говорю недостаточно аргументированно и убедительно.
Споры, разноречивые суждения обычно вызывают два вопроса:
а) Смешны ли фельетоны С. Нариньяни и должен ли вообще фельетон вызывать у читателя улыбку, смех, веселое, шутливое настроение?
И:
б) Злой или добрый человек был Семен Давыдович и каким именно из этих двух качеств надлежит обладать фельетонисту?
Что сказать на все это? Ну прежде всего о смехе. Допустим такое фантастическое предположение, что люди вдруг утратили чувство юмора, разучились смеяться. Какой же унылой, однообразной и серой стала бы их жизнь! Как преувеличенно трагично стали бы они воспринимать самое легкое огорчение, какой непреодолимой показалась бы им малейшая трудность!
Но, к счастью, этого не может случиться.
Улыбка сопутствует человеку с самого рождения. Если ребенок смеется — значит, он здоров. Если человек шутит — значит, он полон творческих сил, он боец. Это в равной мере относится и к нации, к народу.
Наш народ любит шутку, острое слово, потому что он исполнен глубокого оптимизма и жизнеутверждения.
Смех — оружие… Эти слова как нельзя точнее определяют значение юмора, сатиры в жизни общества. Так же как и в развитии и в самом существовании литературы.
С детства мы впитываем в себя образы Жанны д’Арк и Дон-Кихота, Данко и Тартюфа, Робинзона и барона Мюнхаузена. Сатиры Щедрина и Гоголя живут в нашем сознании и сердце рядом с элегическими творениями Пушкина, Лермонтова и Тургенева. Это закономерно, иначе наше литературное зеркало было бы кривым.
Сатирическое творчество С. Д. Нариньяни и несет в себе как раз это «уравновешивающее» начало, избавляющее литературу и журналистику от кривизны. И как таковое творчество фельетониста пронизано смехом, улыбкой. Ведь выражение «смех излечивает» и «смех убивает» должно быть отнесено прежде всего к сатире. И Семен Давидович в полной мере владел тайными пружинами смеха.
Убийственная, разящая ирония была непременной, выражаясь по-современному, боеголовкой фельетонов-ракет С. Д. Нариньяни. Когда ракета взрывалась, то последствия часто бывали ужасающими. А взрывалась она часто, потому что сам ее конструктор любил повторять: «Не знаю, как другие авторы, но что касается меня, я не могу определить истинную цену фельетона до того, пока его не прочтут читатели».
А цена была достаточно высокой, и удар для сатирической фельетонной мишени весьма ощутителен.
Тут, кстати, содержится ответ и на второй вопрос — о добре и зле. С. Нариньяни как сатирик был непримирим к воинствующему мещанству, чиновничьему равнодушию, лихоимству и в этом смысле зол. Но он своей повседневной фельетонной работой заботливо и страстно оберегал юные души от пагубного влияния чуждой нам морали, от «друзей» в кавычках, которые лезут в молодую душу с единственной целью — растлить ее. А значит, на вооружении фельетониста всегда была глубокая и истинная доброта.
Что же касается внутренних свойств фельетонов Семена Нариньяни, то их автор никогда не выступал в роли остряка-бодрячка (каких, к сожалению, сейчас расплодилось немало), выступающего перед читающей публикой с заученной улыбкой: «А ну, ребята, посмеемся!» Но, с другой стороны, он не был и автором назидательно-угрюмым. Его фельетоны было интересно читать, а читая их, мы обязательно внутренне улыбались.
Помню почти наизусть его фельетоны «Растиньяк из Таганрога», «Свадьба с приданым», «Диамара», «Шалаш с мезонином» и многие другие. В них, может быть, впервые в нашей журналистике с такой остротой был поставлен вопрос о судьбе и моральном облике современного молодого человека. С. Д. Нариньяни в своих фельетонах наглядно показал, как мещанское болото поглощает юношей и девушек, казалось бы, исповедующих передовые взгляды и придерживающихся самого передового образа жизни. Он нарисовал весьма впечатляющие, запоминающиеся образы растиньяков новейшей конструкции, людей, пораженных «звездной» болезнью, что потом породило обширную литературу типа «не проходите мимо!» и даже драматургию и соответствующую новеллистику кино. Впрочем, сам Семен Давыдович всю жизнь пробовал свои силы в драматургии, некоторые его пьесы ставились и идут в театрах, хотя лучшая из них, по мнению многих его друзей и по моему тоже, пьеса «Аноним», до сих пор по непонятным причинам не дошла до театральных подмостков.