Если доискиваться до истоков этой необычайной популярности писателя, то надо прежде всего отметить подлинную народность его творчества. Читаешь любой его очерк, рассказ, и тебя не покидает ощущение, что ты прикоснулся к живому роднику народной жизни. Так неповторимы и своеобразны выведенные в них образы людей, так полнокровен и звучен их язык! И, познакомившись с героями Остапа Вишни, ты твердо знаешь, что все эти Ониськи, Остапы, Одарки не выдуманы автором, что они существуют на самом деле, что писатель их хорошо знает, шагал вместе с ними по сельской улочке или трясся в одной телеге, а может быть, после жаркой сенокосной поры пел задумчивую украинскую песню…
Были у Остапа Вишни две привязанности, которые он пронес через всю свою жизнь.
Это, прежде всего, любовь к селу. Пожалуй, никто из украинских писателей не отдал столько сил и таланта воспеванию сельского труженика, сколько Остап Вишня. Сам потомственный селянин, он любил украинское село верной сыновней любовью.
«Да как же его не любить, село? — писал Остап Вишня. — Разве его постигнешь? Разве его опишешь?
Вот лежу я на горбочке, под вишней! А почем вы знаете, что под тем горобком?! Может, там такая, как говорится, «курская аномалия», что копни только, — тебя самого торчком поставит… А может, нефть так ударит, что сам Керзон лапками кверху хлопнется!
Или поглядите: вон овражком, ухватив теленка за хвост, чей-то белоголовый, в драных холщовых штанишках стрелою мчится…
Разве вы знаете, что из этого белоголового выйдет?!»
И писатель уверенно говорит, что именно из этих белоголовых, босоногих мальчишек выйдут будущие редакторы, будущие государственные деятели, будущие герои.
«За возможности необъятные любите село… — говорил Остап Вишня. — От него пойдет! Все от него пойдет!»
Эти слова о необъятных возможностях украинского села были высказаны почти шестьдесят лет назад. И они оказались пророческими…
Вторая привязанность Вишни — родная природа.
Страстный охотник и рыболов, он отдавал этому увлечению весь свой досуг. Кажется, нет на Украине такой реки, озерка или болота, где бы Павел Михайлович не встречал зорьку с удочкой или любимой двустволкой в руках. Он был живым путеводителем по родному краю и мог достоверно сказать, где нынче держится утка, куда надо ехать за бекасом и в каком именно днепровском омуте можно нарваться на десятикилограммового сома. Но, как и для всякого истинного любителя природы, не добычей привлекала его охота и рыбная ловля. Странствуя с удочкой или ружьем, писатель жадно впитывал картины родной природы и остро переживал любое ее состояние. Природа была второй мастерской писателя, в которой продолжалась его углубленная мыслительная работа, начатая за письменным столом.
Нельзя удержаться от соблазна, чтобы не привести здесь отрывок хотя бы из одного охотничьего рассказа Остапа Вишни. Вот, например, как начинается его рассказ «Перепелка»:
«Чудесная пташка.
Серенькая с черненькими на перышке крапинками.
Миниатюрная курочка.
Высидит своих желтеньких перепеляточек, вот таких крошечек, и водит их за собой и квохчет.
Ах, ты моя мамочка-наседочка!
Как же тебе квохтать, если ты и сама еще цыпленок?
И все же квохчет! По-настоящему квохчет и на врага бросается, если он ее деткам угрожает.
Ничего не попишешь — мама, мать!
Любит наш народ перепелку: и в детстве любит, и в зрелом возрасте любит ее.
Вот, к примеру, идет по полю озабоченный голова артели.
Голова у этого головы раскалывается от разных мыслей:
«А закончили ли сегодня шаровку?»
«А пропололи ли озимую пшеницу?»
«А…»
«…»
Вдруг из яровой пшеницы стоголосо:
«Пать-падём!»
«Пать-падём!»
«Пать-падём!»
Морщинки на лбу председателя разглаживаются, глаза проясняются, все лицо становится добродушным, под усами распускается, как цветок, улыбка, он останавливается и начинает считать:
— Раз! Два! Три! Четыре! Ах, и бьет! Ах, и шпарит же, сукин кот!..
Вот и отдохнула у головы голова!»
И так вот каждый раз, не жалея красок, щедрыми мазками изображает писатель родные пейзажи, сочно и образно передает читателю все, что подсказала ему природа, учит любить и беречь ее. Невозможно здесь перечислить все, что написано Остапом Вишней. Он был автором замечательных дорожных очерков, писал политические памфлеты и атеистические юморески, рассказы для детей и о детях. Но конечно же главным для Остапа Вишни оставался острый, бичующий фельетон. И не случайно на его письменном столе всегда лежала сочиненная им «памятка»:
О хулиганстве, грубости и невоспитанности.
О перевоспитании лоботрясов и шалопаев.
О легкомыслии в любви, браке, в семье.
О широких натурах за государственный счет.
О начетчиках и талмудистах в науке.
О консерваторах в сельском хозяйстве и промышленности.
Об истребителях природы.
О всяческом, одним словом, дерьме!
Господи, боже мой! Помоги мне!»
Насчет бога это, конечно, шутка, бог ничем не мог помочь Остапу Вишне. Помогли ему выдающийся сатирический талант, острый глаз фельетониста, доброжелательное отношение друзей, искренняя, теплая любовь читателей. Взятую на себя благородную миссию быть моральным судьей всяческих пороков и уродств он выполнил с честью.
КОРОТКИЕ ЗАМЕТКИ
— Мы с вами где-то встречались, — любил говорить Григорий Ефимович.
Да, отпираться было бы бесполезно: я с ним встречался. На литературных вечерах, вернисажах, театральных премьерах. В кафе ВТО, ЦДЛ и Дома журналиста. Но особенно часто — на улице. И чаще всего на одной из замечательных улиц Москвы — улице «Правды». Может быть, это объяснялось тем, что тут одно (и довольно продолжительное) время был «прописан» наш общий и довольно близкий знакомый — «Крокодил».
А первое наше знакомство состоялось не там, а на Пушкинской площади, в «Известиях». Поэт К., бесконечно влюбленный в красоты Прикаспийской дельты, читал стихи, посвященные этому удивительному природному уголку нашей страны. В одном стихотворении у него были такие строчки:
Под крики черных лебедей
Там чудный лотос расцветает…
И вдруг раздалась реплика Рыклина:
— На Каспии нет черных лебедей. Их родина — Австралия.
Автор смутился, кое-как дочитал стихотворение до конца, а потом стал оправдываться тем, что поэт, в конце концов, имеет право на метафору.
— Я тоже люблю метафору, — сказал Григорий Ефимович. — Но не люблю, когда таких прекрасных птиц, как черные лебеди, помещают в неподходящие для них условия…
Здесь же, в «Известиях», родился один из многих экспромтов Рыклина.
Мы, фельетонисты «Известий», подчас страдали от небрежных исправлений, которые вносили в текст наших фельетонов многочисленные правщики. Узнать, кто из них на этот раз особенно «постарался», было невозможно: сбоку рукописи значился лишь ряд не поддающихся расшифровке закорючек — автографов литературных правщиков.
— Над чем вы ломаете голову? — спросил нас однажды Рыклин. — Это же правящие круги!
Как-то мы возвращались с ним из Дома литераторов после очередного литературного диспута.
— А заметил ли ты, — сказал мне по дороге Григорий Ефимович, — что Виктор Ардов теперь стал строже относиться к своему таланту?
— То есть?
— Во время публичных выступлений он уже не снимает пиджак, как это делал раньше.
В этой иронической реплике — весь Рыклин, человек, обладающий необыкновенным «фартом» в поисках смешного. Была у Рыклина одна примечательная черта — милая забывчивость. Вот он приходит в «Крокодил», садится и рассказывает какой-нибудь смешной анекдот. Потом достает из кармана рукопись рассказа. После того, как рассказ прочитан, автор спрашивает:
— Ну как?
— Смешно!
— Значит, напечатаете?
— Уже напечатали, Григорий Ефимович!
Достаем подшивку «Крокодила» и показываем автору номер журнала, где этот его рассказ уже был опубликован.
— Неужели?! — с какой-то простодушной хитрецой восклицает Рыклин. — Ну что ж, тогда я принесу новый.
И на самом деле, через некоторое время приносит новый, ироничный, по-рыклински забавный рассказ.
Может показаться, что эта «милая забывчивость» не что иное, как обычные подвохи памяти, которые начинают преследовать нас после достижения «совершеннолетнего» возраста… Ничего подобного! Познакомьтесь, дорогие читатели, с недавно изданной книжкой «Я с ними встречался…», и вы убедитесь, что ее автор — человек необыкновенно цепкой памяти. Г. Е. Рыклин, журналист, редактор и писатель, встречался со множеством интереснейших советских деятелей искусства и литературы. Возможно, он забыл, какого цвета ботинки носил любимый им комедийный артист, какой табак курил популярный поэт-пародист и каким номером трамвая возвращался домой сам Рыклин с известным фельетонистом после трудного дня в «Чудаке» или «Крокодиле», но… Но главного автор этой книги не забыл. В мельчайших подробностях сообщает он читателю, как эти талантливые люди служили и служат великому искусству — очистительному и бодрящему искусству смеха.
Горячо рекомендую читателям, если они не сделали этого раньше, познакомиться с его книгами, а значит, и с ним самим.
Так же как я когда-то познакомился с Григорием Ефимовичем Рыклиным, человеком редкого юмористического дарования.
Имя Сергея Швецова известно широкому кругу советских читателей. Эта известность не громкая, не сенсационная и потому не скоропреходящая. Она зиждется не на случайной удаче, не на умении ловко выбрать «момент» и удачно попасть в «струю», а на каждодневном, будничном труде, который и создает настоящую литературу. Таков был труд Сергея Швецова.