В самом начале пути, едва войдя под своды мастерских поэзии, Сергей Александрович выбрал специальность, пожалуй, самую трудную — он стал пародистом. Не знаю, как другим, но мне это умение пародировать чью-либо творческую манеру или конкретные произведения представляется подлинным волшебством. По крайней мере, тремя качествами должен обладать пародист: талантом, не уступающим уровню мастерства пародируемого, даром имитации и подражания и, наконец, глубоким взглядом на литературу, дабы короткая, часто шутливая пародия была в то же время и достаточно серьезной и меткой рецензией. Литературная практика показывает, что при отсутствии одного из этих качеств рождения нового пародиста обычно не происходит.
Я листаю сборник С. А. Швецова и вновь переживаю радость общения с проницательным, вдумчивым и озорным собеседником. Он вводит меня в круг знакомых лиц и произведений, воскрешает в памяти давно минувшие литературные события и течения, дает им беглые, но точные и выразительные характеристики. Здесь немножко кокетливый Иосиф Уткин, темпераментный ученик Маяковского Семен Кирсанов, неистовый энтузиаст Джек Алтаузен и многие, многие другие.
Тут, например, неотразимые эпиграммы и пародии на «локальный метод» конструктивистов. Не могу удержаться от соблазна привести ставшие хрестоматийными строчки из письма литконсультанта крестьянскому поэту:
Дорогой товарищ
Крестьянский поэт!
Вы пишете — это похвально.
Но в ваших стихах
Конструктивности нет
И образы не локальны.
Вы пишете ямбом? Эпоха не та.
Этот размер культивируют педанты.
Нужно строфически нагнетать
Амплитуду смысловой доминанты.
Тут тонко и достаточно язвительно высмеивается так называемая псевдофилософская и псевдоиндустриальная лирика, бродячие поэтические образы и сюжеты, набившие оскомину литературные штампы. Острые фельетоны, забавные эпиграммы, россыпи искрометных улыбок. И все это продиктовано доброжелательным отношением к литераторам и литературе, хозяйской заботой о ее процветании и поступательном развитии.
Острым, непримиримым и одновременно доброжелательным автором был Сергей Швецов и в других литературных жанрах. А им написано множество стихотворных фельетонов на внутренние и международные темы, множество басен, частушек. В годы Великой Отечественной войны звонкая швецовская частушка согревала сердца наших бойцов и командиров — читателей армейских газет.
Уже после того как Сергей Александрович не стал редактировать «Крокодил», мы часто встречались. К слову сказать, под крышей зубастого «Крокодила» частенько собирались вместе его главные редакторы — Г. Е. Рыклин, Д. Г. Беляев, С. А. Швецов и ваш покорный слуга. Пили чай, курили и рассуждали примерно на такую тему: ну, как будем улучшать журнал? Следует отметить, что Сергей Александрович отстаивал ту точку зрения, что наиболее сильной стороной «Крокодила» должна оставаться его литературная продукция. Впрочем, против этой точки зрения никто не возражал.
Приятно было, придя в редакцию, увидеть в какой-нибудь из комнат знакомую фигуру. Сергей Александрович либо разбирал очередную почту, либо листал старые журнальные подшивки. Что-то нужно было ему найти, в чем-то нужно было убедиться.
— Ну вот, явились, — якобы недовольным тоном говорил он. — А я-то рассчитывал всласть потрудиться здесь в приятном одиночестве…
Потом этот напускной недовольный тон сменялся доброжелательным:
— Не были ли на рыбалке? Каковы уловы?
И текла оживленная беседа.
Облик поэта был бы неполным, если бы я не указал еще на одну его писательскую черту — как друга и наставника молодых. Уже зрелым литератором он продолжительное время возглавлял «Крокодил». Непосредственное редактирование журнала он умело совмещал с активной творческой помощью молодым поэтам и прозаикам, много занимался переводами. С его легкой руки получили путевку в литературу многие нынешние литераторы-юмористы.
Таким был Сергей Александрович Швецов — скрупулезно взыскательным художником в своем собственном творчестве и воспитывавшим подобную же взыскательность и ответственность у своих многочисленных учеников.
В сатире, искусстве, к которому вряд ли приложим термин «массовое», каждая творческая единица на строгом учете. Да и какое может быть войско, если в нем солдаты безлики и каждый из них не знает своего маневра? А ведь подразделение сатириков — особенное, оно в постоянном движении, постоянной атаке. Тут от каждого бойца требуются отменные личные качества, чтобы не спасовать в трудную минуту, не струсить, не скатиться в литературный обоз или не затеряться без вести. Таковы, выражаясь по-современному, оптимальные параметры, определяющие понятие «писатель-сатирик». Их немного, и все они на виду. И если мы заглянем в списки личного состава нашей «части», то обязательно увидим это имя — Эмиль Кроткий, рядовой сатиры. Он зачислен в них навечно.
Мы знаем немало примеров характерной эволюции творческого облика литераторов. Вначале он якобы активный боец-сатирик и не прочь громко говорить о своей воинственности, затем, получив в какой-нибудь стычке легкий ушиб, занимает глухую оборону, а в заключение, через год-два «трезвых» размышлений, глядишь, переходит на тот фланг литературного фронта, где поспокойнее. И в итоге совсем меняет воинственную амуницию на безупречно мирную и смирную. Что ж, как говорится, вольному воля, побаловался, побряцал сатирическими доспехами и — в кусты. Но вот об Эмиле Яковлевиче этого не скажешь.
С ним, можно сказать, произошла эволюция наоборот. Он начал как лирический поэт, а закончил…
Я в лириках тоже, бывало, ходил,
Теперь ежедневно хожу в «Крокодил»,
А там от поэта-задиры
Не лирики ждут, а сатиры…
Но «Крокодил» появился в жизни Э. Кроткого позже, до этого были горьковская «Новая жизнь», аверченковский «Сатирикон», были «Бич» и «Бегемот», в создании которых Эмиль Яковлевич принимал живейшее участие.
В жизни так иногда случается, что имя или фамилия человека точно обозначают и его профессию, занятие, склад характера. Если судить с этих позиций, то писатель избрал себе псевдоним, явно не отвечающий ни духу собственного творчества, ни темпераменту.
— Какой же он Кроткий? — говорил А. М. Горький. — Он очень зубастый и дерзкий.
В центральном архиве литературы и искусства хранятся неопубликованные мемуары близкого друга Вс. Иванова, литератора Петра Жаткина, где он рассказывает о литературном кружке, собиравшемся в двадцатые годы каждое лето в Ялте.
«Эмиль Кроткий, — говорится в них, — словно бродильный грибок, заставлял бурлить и пениться наши беседы».
Действительно, какая уж тут кротость!
В дружеских беседах, творческих дискуссиях, спорах Кроткий был поистине неистощим, он являлся непревзойденным мастером экспромта. Он умел в нескольких словах исчерпывающе обрисовать облик человека. Помнится, однажды мы сидели рядом с Эмилем Яковлевичем на совещании темистов в «Крокодиле». Вошел поэт-пародист К., как всегда одетый с иголочки, чопорный, манерный и в общении с людьми и в своих стихах. Нагнувшись к моему уху, Кроткий прошептал:
— Папа нашего К. создал сыночка из диетических материалов…
Мгновенная и убийственная характеристика!
Он, как никто другой, владел искусством каламбура. Казалось, он чеканил их непрерывно: «шахер-махерезада», «литературная дама в мемуаровом платье», «художник-изофреник», «окололитературное сопрано», «Иуда, работающий в торговой сети христопродавцем», «все блохи — выскочки» и многие, многие другие. Заметьте, однако, что ни в одном кротковском каламбуре нет пустого комикования, ни игры слов в угоду самой игре. Э. Кроткий никогда не каламбурил ради красного словца, его остроты прицельно били по сатирическим мишеням.
И тут мы подходим к главному в творчестве Эмиля Яковлевича Кроткого — его сатирической работе. Нет, он, в отличие от иных наших «творцов», не совершал время от времени сатирические вылазки или набеги, а просто никогда не покидал передовых позиций сатиры и не позволял себе даже кратковременных передышек. Он обладал трудолюбием, упорством, неубывающей энергией, которым можно было только завидовать.
«Мое отношение к работе в журнале — ясно: жажду работать, — писал в апреле 1941 года Эмиль Яковлевич крокодильскому поэту М. Я. Пустынину. — А ежели до сих пор не подтвердил это достаточным количеством «продукции», то только потому, что очень пришиблен — как знаете — семейным горем, болезнью близкого человека». И оптимистически добавлял: «Работа наладится».
Эмиль Яковлевич никогда не был преуспевающим литератором, невзгоды и огорчения часто преследовали его, но они, как говорится, никогда не выбивали поэта из седла.
«Человек я жизнерадостный, — писал однажды Э. Кроткий своему другому коллеге — сатирику Еф. Зозуле, — и в окончательное уныние, как видите, впадать не хочу».
И если говорить об истоках творчества Э. Кроткого, то тут на одно из первых мест надо поставить его жизнеутверждающий оптимизм. Ведь работа может увлекать только тогда, когда веришь в ее полезность, в ее благотворный результат. А Эмиль Яковлевич твердо верил в кроветворную, созидательную сущность советской сатиры и потому работал в ней так много и самозабвенно.
Многие годы, во всяком случае более тридцати лет, Э. Кроткий был тесно связан с «Крокодилом» и делал в журнале буквально все. Он не принадлежал к числу малосимпатичных мэтров, которые редко жалуют журнал своим благосклонным вниманием. Изредка наведываясь, такой мэтр свысока говорит сотрудникам редакции:
— Ну что вы тут поделываете? Закопались, поди, в мелочишках. Погодите, теперь я вас порадую…
И выкладывает на стол очередной опус, оцененный им как откровение и основополагающий сатирический манифест. Преувеличенное мнение, которое читатели впоследствии обычно не разделяют…