— Кажется, наша Леа переходит на мальчиков, — сказал он коммерции советнику фон Блахфельдеру, а тот только спросил:
— Откуда она ваша Леа?
Они закончили совещание; а Мангольфа все нет? Что ж, на очереди искусство и любовь.
— Как актриса она не увлекает, — заявил доктор Мерзер, потому что как женщина она не склонна была увлечься им.
— Вы не первый так говорите, — заметил Блахфельдер. — Однако смею вас уверить, это ошибка. Просто она женщина своего века, — а ведь только такие и могут нас интересовать. Чего вам надо? Разве наши любовницы лунатические девы? Мы знаем таких когтистых и зубастых женщин, которые пожирают мужчин, нимало не портя себе пищеварения. Искренняя любовь у них граничит с чудом. — Блахфельдер явно на что-то намекал. — Кто пережил нечто подобное… — добавил он с чувством.
«Как же, похоже это на тебя!» — подумал Мерзер.
Вслух, но приглушенно, он сказал:
— А разве самая умная женщина Берлина не делает глупостей? — с кивком в сторону Алисы. Взгляд коммерции советника призвал его к порядку; тогда Мерзер, не теряя времени, перешел к Терра: — Этот Терра со своим непомерным самомнением и какой-то сверхморалью не слишком импонирующая фигура для промышленности.
Блахфельдер и здесь проявил широту взглядов, как он это называл.
— Памятуя о благородном несравненном мастерстве Леи Терра, я считаю своим долгом проявить широту взглядов и в отношении ее брата. Он случайно столкнулся с экономикой, но в душе остался мечтателем. Кто это знает по себе… — добавил он с чувством.
«Как же, похоже это на тебя!» — подумал Мерзер.
Алиса и Терра переходили с места на место. Они делали вид, будто рассматривают картины. Имя художника произносилось громко; тихо и с жестами, выдававшими совсем иные слова, они говорили:
— Недоверие! От тебя!
— Ваша мысль изворотлива, вы скрываете свои истинные цели. Неужели господин Мангольф вам дороже меня? Ты пугаешь меня! Кто же ты наконец?
Терра громко:
— Как подумаешь, что не так давно Дега можно было приобрести за пятьсот франков, прямо повеситься хочется. — И тихо: — Я тот, кто с первого дня любил тебя и кто когда-нибудь вместо последнего вздоха выдохнет твое имя! — Но тут новые страхи одолели его. Естественно, что в любви она хочет идти вперед! Ведь она женщина! Вечно довольствоваться воспоминаниями, нежностью и отсрочками?
— Что ты, бескорыстен или холоден? — спросила она его в этот миг.
«Значит, лирикой ее больше не убедишь?»
— Какая нам польза от того, что господа Мерзер и Блахфельдер смотрят на нас как на преступнейших счастливцев? — произнес он, пожалуй, чересчур громко. — Счастливцы — так будем же ими, черт возьми! Что мешает мне, сударыня, сегодня ночью спать с вами?
— Очевидно, мы знаем, что нам мешает, — мягко сказала она. — У нас столько других дел!
— В сущности я не одобряю этого направления, — возразил он, повернувшись к картине. — Честолюбивая бравада не имеет ничего общего с жизнью. Простота чувств! Непоколебимая воля брать счастье и давать его! — А страх, сжавший сердце, исподтишка нашептывал ему: «Я люблю ее, а между тем, строго говоря, не хочу с ней спать. Что это значит?.. Неужели я люблю ее меньше, чем какую-нибудь княгиню Лили? — допрашивал он себя. — Только бы она ничего не поняла! Боже мой, только бы не поняла!» Но она сказала испытующе:
— Вероятно, нам просто следовало пожениться.
— Я не создан для того, чтобы женитьбой на единственной дочери рейхсканцлера князя Ланна возвысить и упрочить свое общественное положение, — напрямик заявил Терра. — Я создан, чтобы любить мою Алису, — добавил он, нагнувшись над картиной.
Она наклонилась, ее голова коснулась его.
— Вы один любите так. Вы не верите, что я могу пожертвовать своим положением. Тогда мне еще серьезнее приходится задуматься, почему мы не принадлежим друг другу, наперекор всему, — сказала она и, отстранившись внешне, внутренне тоже отстранилась от него. Ему послышалась насмешка в ее тоне. А может быть, и ненависть? Хотя в сущности она сама всегда всеми силами противилась как разводу, так и нарушению супружеской верности.
— Эту загадку, — прошипел Терра, — мы унесем с собой в могилу, — и проводил свою даму вниз, к ее экипажу.
— Теперь он уже не опасен для промышленности, — говорил в столовой доктор Мерзер коммерции советнику. — Он еще мнит себя духовным светочем, озаряющим нашу темную обитель. Но я считаю его подлинным филистером, то есть человеком, который не преминет стать таковым, едва отрастит брюшко. Мы его купили со всеми потрохами. Он сам не заметит, как потеряет всю свою загадочность.
— А мальчик? — спросил Блахфельдер язвительно, поймав плотоядный взгляд Мерзера. — Какие загадки таятся в нем?
Леа Терра оттолкнула юношу и встала.
— С тобой не столкуешься, ты ненавидишь своего отца. Но помни: тогда я тоже отказываюсь от тебя.
— Тетя Леа! — умолял мальчик. — Ведь он мне не отец.
— Значит, у тебя нет и тети Леи, — заключила она и оставила его одного, так как раздался звонок.
Мальчик стоял озадаченный, такого вывода он не предвидел.
Все бросились в переднюю. Да, это Мангольф, и вместе с ним директор театра Неккер.
— Господин помощник статс-секретаря любезно подвез меня в своем автомобиле, — пояснил директор.
— Ну как? — задыхаясь, выкрикнули дельцы, выбежавшие из столовой.
— Министр отставлен, — сказал Мангольф.
Блахфельдер немедленно убежал.
— Войны не будет? — спросил смертельно разочарованный Мерзер. И тоже убежал. Но Блахфельдер опередил его: он раньше очутился у телефона.
— Дело в том, что мой автомобиль был неисправен, — заявил директор.
— А на мое жалование автомобиля не купишь, — сказала Леа.
— Поэтому я и здесь, фрейлейн Терра, — галантно отозвался директор.
— Войны не будет? — спросил возвратившийся Терра. — И между вами тоже?
Те, несмотря на телефонную перебранку, как ни в чем не бывало улыбались друг другу.
— Что это за вознаграждение? — говорила актриса. — Я для вас самый ценный член труппы, я одна делаю полные сборы.
И Неккер, теребя попеременно манжеты, носовой платок, жилет, со всем соглашался. Только просил ее безотлагательно ехать с ним в автомобиле помощника статс-секретаря.
— Через двенадцать минут мы должны начать!
Она побежала одеваться, и немедленно вслед за тем из спальни вылетели Блахфельдер и Мерзер.
Они набросились на Мангольфа с дополнительными вопросами.
— Ланна способствовал отставке министра и получил титул князя, — подтвердил Мангольф.
— Если бы разразилась война, он все равно стал бы князем, — уверял Мерзер.
— Весьма возможно, — согласился Мангольф. — Отставленный министр просто послужил предлогом… Его падение было предрешено его же коллегами. Для этого не требовалось и Танжера.
— Последнее вы, господа, в собственных интересах ни в коем случае не должны разглашать, — решительно перебил Терра, и они испуганно дали слово, директор Неккер даже приложил руку к сердцу.
Директор Неккер принимал участие в общем разговоре, польщенный, но не очень заинтересованный; он все время охорашивался. Лично он признавал значение политики, однако был твердо убежден, что его театральные дела несравненно больше трогают не только его самого, но также публику и прессу. Терра держался одного мнения с директором.
— Для всех нас и для каждого в отдельности чрезвычайно важно, чтобы ваше детище, высокочтимый господин директор, не потерпело краха. Я содрогаюсь при мысли, какую бурю это вызвало бы в обществе. А вопрос — будет война или нет — всерьез не волнует никого.
Директор благодарил, тупо улыбаясь, как будто выслушивая привычные комплименты.
— Кто же читает газеты! — с пренебрежением сказал Мерзер. — Люди давно перестали обращать внимание на то, что там пишут. Там только и разговору что о войне. Им важно обделывать свои аферы, в наши они не суются.
Блахфельдер растерянно озирался.
— Значит, снова пронесло. Подумать, из чего мог возникнуть мировой пожар! Во рту какой-то приторный вкус. По меньшей мере как после интересного заезда на бегах! — заключил он и удалился вместе с Мерзером и директором, который побежал вперед, к автомобилю.
Леа крикнула ему из спальни, что сейчас идет. На пути ему попался молодой Клаудиус. Директор успел сказать через дверь:
— Ваш мальчик очарователен, фрейлейн Терра, вылитый ваш портрет. Он будет у меня лучшим молодым любовником.
Мангольф, не шевелясь, стоял перед Терра; вокруг все было пусто, двери распахнуты, стулья сдвинуты в беспорядке.
— Ты хотел мне что-то сказать?
Терра так же быстро, тихо, твердо:
— Дорогой Вольф, я понимаю тебя. Толлебен только что стал министром иностранных дел. Прими мое глубокое соболезнование, но тебе все-таки следовало бы настолько владеть собой, чтобы не разглашать государственных тайн. Нашему высокочтимому рейхсканцлеру и без того известно, что ты, безразлично по каким причинам, тесно связан с ненавистным ему зятем.
— Связан? Я? Таков был твой умысел, когда ты удержал меня от несравненно менее пагубного поединка с Толлебеном.
— Это было необходимо, — возразил Терра и опустил голову, ибо Мангольф сказал правду; таков был его умысел.
— Я связан? — стремительно и страстно заговорил Мангольф. — И это с сознанием, что мне никогда не занять первого места? Я все отмету. Я человек независимый. Я не ты, чтобы жиреть и продавать себя. И кому? Беспардонной государственной системе, которая по легкомыслию каждые полгода ставит нас под угрозу войны!
— Такие слова из твоих уст! — только и успел сказать Терра.
Мангольфа словно прорвало:
— Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я презираю ее, когда она становится игрушкой. Я знаю, убийство всегда будет крайней ступенью в борьбе за существование. Кровожадный людской сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное, деликатное обличье, но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.