— А-а-а! Теперь я понимаю! — воскликнула Екатерина, краснея от гнева. — Герцог называет государственной изменой то, что я удерживаю короля от непростительной глупости?
— Ваше величество, — воскликнула Мария Стюарт, — вы говорите с королем! Если он хочет делать глупости, то он имеет право на это. Во всяком случае лучше допустить глупость, чем несправедливость.
— Вы слишком молоды для того, чтобы уже выражать свои мнения, — строго заметила Екатерина.
— Милый Франциск, скажи ей, что мы уже покончили с обсуждением этого, — шепнула Мария Стюарт.
— Да, конечно — пробормотал Франциск, ободренный и взглядом Гиза, — мы уже покончили с этим, так как я отдал приказ освободить арестованных.
— А я протестую! — воскликнула Екатерина. — Я не потерплю, чтобы убийца моего мужа остался безнаказанным, если сын не мстит за смерть отца под влиянием хорошенькой рожицы, интересующейся юным рыцарем.
— Интересующейся, да не так сильно, как некоторые стареющие дамы, которые тщетно стараются возбудить его интерес к себе — парировала Мария Стюарт.
Во взоре, которым Екатерина ответила на эту шпильку, блеснула смертельная ненависть, но Мария Стюарт рассмеялась, так как Франциск сказал матери:
— Вы хотите мстить не за отца, а за себя. Ведь отец приказал не преследовать Монгомери.
— Он приказал так под влиянием последней минуты. Так как я отдала приказ арестовать Монгомери и его друзей, то для меня будет оскорблением, если они не предстанут перед судом, и мне придется освободить от моих советов и дружбы правительство, которое начинает с того, что выставляет меня в смешном свете.
— В таком случае мы обойдемся без этих советов, — шепнула Мария Стюарт.
— Да, мы обойдемся без них, — повторил ее слова Франциск.
— Тогда мне нечего говорить и остается лишь просить Бога о том, чтобы вам не пришлось раскаяться в своих словах, — грозно крикнула Екатерина и оставила королевские покои с бешенной яростью в сердце и с проклятием на устах.
Арестованные были освобождены, и Мария Стюарт радостно принимала выражение их благодарности. А посрамленная королева-мать написала герцогу Бурбону-Кондэ, что она поддержит восстание, целью которого будет падение Гизов, и этим самым возбудила борьбу, закончившуюся кровавой Варфоломеевской ночью.
Глава восемнадцатаяСИРЕНА
К многочисленным средствам, которыми пользовалась Екатерина, чтобы приобрести влияние, принадлежал также ее цветник дам, научившихся у нее всем тайнам кокетства и представляющих собой истинный союз, целью которого было увлекать пылких придворных кавалеров и взамен дарованных им чувственных наслаждений получать от них содействие интересам королевы-матери или по крайней мере выманивать вверяемые им тайны. Утонченные оргии этого круга дам действительно привлекали в их союз множество властолюбцев-мужчин.
У Дэдлея еще до его ареста начались нежные отношения с одной из дам этого цветника, но он, конечно, и не подозревал, что красавица герцогиня Фаншон Анжели (так звали ее) обладает такой корыстью в радостях любви. Красивые глаза герцогини совершенно очаровали Дэдлея, но она отлично умела сдерживать в рамках дерзкую смелость своего страстного обожателя, так что сладостная цель ему казалась то совсем близкой, то снова далекой, в зависимости от того, каким хотелось ей видеть его: печальным или веселым. Дэдлей думал, что Фаншон борется с стыдливой добродетелью, а она в это время покоилась в объятиях какого-нибудь из многочисленных своих поклонников и смеялась над красавцем англичанином, занимающимся платоническим обожанием. Чем пламеннее становилась страсть Дэдлея, тем больше прелести находила герцогиня в том, чтобы заставлять его томиться.
Вот Екатерина и потребовала от Фаншон, чтобы Дэдлей разъяснил события той ночи, когда была убита Клара, но прелестной герцогине все никак не удавалось приподнять покров над этой тайной, так как Дэдлей, несмотря на ее просьбы и уловки, тотчас же обрывал разговор, как только он касался этой темы.
Арест Дэдлея также не помог Екатерине. Его еще не успели допросить, как был получен приказ об освобождении. Таким образом, оставалось лишь снова предоставить Фаншон добиться желаемых результатов.
Дэдлей, оставив Бастилию и едва успев пожать руки своим друзьям, немедленно отправился в особняк герцогини. Его не приняли, но он тут же получил записку, в которой герцогиня приглашала его в тот же вечер к десяти часам в один маленький домик Сен-Жерменского предместья, где обещала встретить его. В той же записке были точно описаны и приметы домика. Дэдлей подумал, что, может быть, его заключение и страх за его жизнь тронули сердце Фаншон, и, упиваясь надеждой, уже видел себя в роскошном будуаре наедине с герцогиней.
Сэррей и Брай видели, что он счастлив, но, так как он сам ничего не говорил, то они не утруждали его расспросами. Только Филли, казалось, сильно беспокоилась, и это так бросалось в глаза, что Сэррей заподозрил опасность, которая была известна Филли, но о которой умалчивал его друг Дэдлей.
С того дня, как Сэррей угадал пол Филли, он избегал оставаться наедине с ней, и это было тем легче для него, что Филли стремилась к тому же. Поэтому Сэррей был крайне поражен, когда дверь его комнаты вдруг отворилась и на пороге показалась Филли, робкая и смущенная. Застенчивость придавала особую очаровательность Филли. Сэррей не видел фигуры, не видел цвета лица, он видел лишь глаза, и его охватывали неописуемое страстное чувство и жажда обнять это существо.
— Что тебе, Филли? — спросил Сэррей. — Ты сегодня весь день неспокойна и словно чего-то боишься. Разве нам грозит опасность?
— Да, грозит, но не нам всем, а только сэру Дэдлею, милорд! — ответил паж. — Ради Бога, не давайте ему сегодня выходить одному. Ему назначили свиданье.
— Что же, ты в союзе с дьяволом или шпионишь за нами? — недовольно спросил Сэррей. — Разве ты не знаешь, что Дэдлей никогда не простит тебе, если увидит, что ты стараешься проникнуть в его тайны?
— Пусть он возненавидит меня, милорд, пусть побьет, если ему будет угодно. Я охотно вытерплю, лишь бы предостеречь его. Ведь дама, которую он любит, обманывает его.
— Откуда ты знаешь, что она обманывает его? Да и что опасного в этом?
— Милорд, сэр будет больно уязвлен, когда узнает, что дама, которую он любит, насмехается над ним в объятиях других. Неужели ваш друг так мало значит для вас, что вы не хотите помешать ему выставить себя на посмешище?
— Филли, — возразил Сэррей, — если бы мой слуга рассуждал таким образом, я приказал бы ему молчать. Чего ты боишься? Забота о том, что Дэдлея обманут, не может заставить тебя так трепетать за него. Тебе известно нечто большее?
— Милорд, — прошептала Филли, — эта дама — наперсница королевы Екатерины.
— Что же, разве это портит ее красоту?
— Она замужем. Ее муж может убить сэра Дэдлея…
— Филли, — перебил пажа Сэррей, — и у Дэдлея есть шпага. Будь ты юношей, ты поняла бы, что слишком неловко под предлогом дружбы быть опекуном мужчины.
— Тогда я последую за ним! — сказала Филли.
— Если ревность заставляет тебя делать это, значит у тебя недостало силы воли скрыть в себе ревность…
— Довольно! — вскрикнула Филли и закрыла лицо руками. — О, не говорите о том, о чем я не смею и думать.
— Милая Филли, — улыбнулся Сэррей, — если бы он знал тебя, как знаю я… Сказать ему?..
— Ради Бога… милорд… я лучше брошусь в воду… И вы насмехаетесь над моей жалкой участью…
— Я вовсе не смеюсь, — перебил ее Сэррей и как бы случайно положил руку на шею девушки-пажа.
Он впервые дотронулся таким образом до нее, но Филли не обратила внимания на это. Боль и стыд одолели ее, она не заметила и того, что его рука тихо соскользнула с шеи и слегка надавила на горб. И Сэррей с радостью почувствовал, что горб фальшивый. Он отдернул руку, словно прикоснулся к раскаленному железу, и едва смог побороть в себе жгучее желание. С трогательной любовью и участием он смотрел на Филли.
Она любила! Как должна была страдать она, когда Дэдлей говорил о красивых женщинах и в то же время не удостаивал ее и взглядом!… А может быть, она была прекраснее, чем те, и во всяком случае достойнее его любви. Теперь была вполне понятна ее самоотверженность: ревность снабдила ее глазами аргуса, когда Екатерина заманивала его, любовь спасла его и их всех, так как без вмешательства Филли они попали бы к Екатерине в подвалы Лувра.
Сэррей не долго колебался. Он решил избавить ее от любви к Дэдлею, даже если бы это разбило ее сердце.
— Филли, — сказал он, — ты любишь Дэдлея. Не отрекайся от этого и не смотри так на меня! Я очень далек от того, чтобы смеяться над тобой и предпочел бы утешить тебя. Но ты не знаешь Дэдлея, его обманчивая внешность ослепила тебя. Я вовсе не хочу унижать его в твоих глазах, но хочу показать его таким, каков он есть. Держу пари, что женщина, перед которой он сегодня преклонялся, завтра, после того, как его тщеславие восторжествует, будет для него уже безразлична. Дэдлей верен в дружбе, но ветренен в любви. Вырви его из сердца. Я сам попрошу Дэдлея взять тебя сегодня с собой.
Филли схватила руку Сэррея и, прежде чем он успел помешать ей, поцеловала ее.
— Я знаю, что вы не желаете мне зла и, откровенно говоря, была бы счастлива последовать вашему совету, — со слезами проговорила она, — но как можно приказать сердцу иначе мыслить и чувствовать, чем оно мыслит и чувствует? Не думайте, что то, что мучает меня — ревность… Чем я могу быть для него?.. Я не могу быть ни железным панцирем, оберегающим его грудь, ни верным псом защищающим его! Но мне приятно видеть его, бодрствовать над ним, доставлять ему радость и создавать уют в жизни… Я… да я сама отвела бы его в будуар герцогини, хотя бы он затем, улыбаясь, сказал мне: «Филли, тебе я благодарен за этот счастливый час». Но сегодня у меня дурное предчувствие, оно не обманывает меня. Предостерегите его, помешайте ему! Заклинаю вас, помогите и, если он рассердится на вас, взвалите вину на меня