что я предоставляю каждому его веру и далека от намерения возбуждать религиозные распри, но при этом прошу и проповедников учения Кальвина осторожно судить о тех, кто принадлежит к иной церкви.
— Да благословит вас Бог за эти слова! — с жаром подхватили лорды, потому что теперь у них рассеялось последнее опасение. — Если вы уважаете веру шотландцев, то весь народ будет стоять за свою королеву. Да здравствует Мария Стюарт, жемчужина Шотландии!
Дружный клик воодушевления сопровождал Марию, покидавшую зал, и она могла утешить себя, что в этот час завоевала не только преданность своих вассалов, но и сердца своих лордов, то были уже не просто подданные, но поклонники, которые смотрели на нее восторженными глазами и почтительно целовали край ее одежды.
— Наши прелести еще не поблекли в горе и печали! — с улыбкой сказала она Марии Сэйтон, придя к себе в парадную комнату.
— Государыня, — прошептал Джэмс Стюарт, последовавший за ней, — предоставьте сиять вашему очарованию, и вся Шотландия падет к вашим ногам.
— Милорд Джэмс, довольно плохо, что мне приходится сызнова завоевывать ее!
— Ваше величество, вы порвали связи с отечеством и теперь, когда вы снова налаживаете их, вам мешает то, что ваше сердце осталось за морем, а в вашей свите есть лица, желающие стоять к вам ближе ваших верных подданных.
— Вы намекаете на маркиза Боскозеля? Я сделала ему выговор за его вчерашнюю выходку. Слишком большое участие к моей особе мешает ему осознать, что мы уже не во Франции.
— Это напоминание о Франции бросает тень на вашу будущность, Франция принесла нам междоусобную войну, она выказывала нам плохую дружбу в тяжелые времена. Можете ли вы сердиться на нас за то, что мы хотим иметь вас целиком, а не вполовину, что нас оскорбляет, когда эти кавалеры хвастаются, что стоят к вам ближе, чем мы, — да, когда они намекают, что намерены защищать вас против вас же самих?
Мария покраснела.
— Лорд Джэмс, — сказала она, — вы — мой ближайший родственник, и я назначила вас первым слугой моей короны. Кого обвиняете вы в том, что он оскорбил вас?
— Я ни на кого не жалуюсь, — ответил Стюарт, — я только предостерегаю. Если бы мне понадобилось жаловаться, то я бы сам потребовал удовлетворения. Но я не желаю огорчать по пустякам сердце моей королевы.
— Сердце? Милорд Джэмс, моему сердцу ближе те, которые указывают мне средство приобрести любовь Шотландии.
— Неужели это — правда? Государыня, сердце королевы — не то, что сердце женщины…
Мария покраснела сильнее под испытующим взором Стюарта. Она догадалась, куда он метит, и ее гордость была уязвлена. Неужели Боскозель осмелился похвастаться ее благосклонностью?
— Милорд, — возразила она, подняв голову, — сердце женщины я оставила во Франции, на могиле моего супруга. Вам следовало бы знать это и щадить меня. Но я догадываюсь, куда направлено ваше подозрение. Мой секретарь, маркиз Боскозель злоупотребляет моим доверием? Неужели он оскорбил вас?
— Он принял за личную обиду мой выговор. Прикажите, как мне ответить ему. Друга королевы я пощажу, а дерзкого француза проучу охотно.
— Пусть войдет маркиз Боскозель! — приказала Мария, вызвав слугу.
Слуга позвал маркиза.
Боскозель вошел с высоко поднятой головой, но, когда встретил взгляд Марии, кровь застыла в его жилах.
— Маркиз, — сказала королева, — лорд Джэмс — мой первый министр, самый ближайший мой поверенный. Кто хочет служить мне, тот должен повиноваться ему. Я надеюсь, вы избавите меня от печального долга пожертвовать испытанным другом воле моего первого министра.
— Ваше величество… — запинаясь, вымолвил Боскозель. Но королева резко перебила его.
— Маркиз, мне не надо ни объяснений, ни оправданий. Пока я прошу. Подайте лорду руку, а милорд Джэмс пускай сочтет это испрошенным у меня удовлетворением.
— Государыня, я — оскорбленная сторона. Вы требуете слишком многого!
— Маркиз прав, — вмешался Стюарт. — Я употребил выражение, оскорбившее его, по поводу этого выражения, а не по сути дела, я готов просит прощения.
— Ах, — улыбнулась Мария, бросив на Боскозеля почти презрительный взгляд, — лорд Стюарт благороднее вас и действительно предан мне.
Не успела она договорить, как Боскозель бросился к ее ногам и воскликнул:
— Требуйте моей жизни, она принадлежит вам! Что мне сделать, чтобы примириться с лордом Джэмсом, раз вы хотите, чтобы я уступил ему? Лорд Джэмс, если я вас оскорбил, простите меня. Если вы оскорбили меня, простите, что я не принял покорно стыда. Когда Мария Стюарт требует, я превращаюсь в совершенно безвольного слугу.
Стюарт понял, что имеет дело с сумасбродом и что королева не разделяет этой страсти, и теперь успокоился.
— Вы видите, — улыбнулась Мария, многозначительно переглянувшись с братом, — что он — фантазер и чересчур поддается бурным вспышкам в своем усердии. Поднимитесь, Боскозель, я хотела примирения с лордом, но никак не вашего унижения.
Тут она слегка поклонилась и жестом руки отпустила их обоих.
— Маркиз, — сказал Стюарт, когда они вышли из комнаты, — я сознаюсь, что был к вам несправедлив, и стыжусь победы, которая, собственно, была поражением для меня. Вы любите королеву, а я — только слуга. Значит, вы стоите к ней ближе меня. Согласны вы пожать мне руку?
— Я подал вам ее, потому что так приказала Мария, а теперь подаю добровольно, как человеку, знающему мою злополучную тайну. Да, я люблю королеву, люблю до безумия!
— Это — в самом деле безумие, потому что она никогда не может принадлежать вам.
— А разве принадлежит мне солнце, луна, звезды? Неужели безумие — поклоняться вечно недосягаемой красоте?
— Нет, если она недосягаема для всех. Уезжайте домой, маркиз, если я смею вам советовать. Отправляйтесь восвояси, прежде чем Мария Стюарт выберет себе супруга.
— Она никогда не сделает этого.
— Она — женщина и королева, она молода, прекрасна и обворожительна. Ей найдут жениха, и если ее сердце не сделает выбора, то необходимость принудит ее остановиться на той или иной партии. Будьте мужчиной, маркиз, покоритесь неизбежному! Бегите отсюда, пока страсть не довела вас до безумия! Не позволяйте догадываться посторонним, что ваше усердие было не чем иным, как ревностью! Будьте осторожны ради королевы, малейшее пятно на чести государыни погубило бы ее навсегда в нашей стране.
Лорд Джэмс еще раз пожал руку маркиза и удалился.
— Мне бежать от нее? — простонал Боскозель, провожая лорда Стюарта влажными от слез глазами.
В банкетном зале Джэмс застал Эрджиля.
— Теперь оседланная лошадь меньше в моей власти, чем моя прекрасная сестрица, — шепнул он своему другу, — и под ударом копыта этого царственного скакуна должны склониться с зубовным скрежетом Гамильтоны и Гордоны, Гентли и вся их клика.
Книга втораяДВОРЦОВЫЕ СТРАСТИ
Глава перваяГРАФ ЛЕЙСТЕР
Самой блестящей эпохой Англии по справедливости считают правление Елизаветы, когда влияния реформации и языческого ренессанса вызвали к жизни новые могучие, неведомые дотоле силы, когда Англия одержала победу над предрассудками католической религии и уничтожила великую армаду Филиппа II, когда страна, вступив на новый путь, подарила миру такого поэта, как Шекспир, и такого философа, как Бэкон.
Дочь трагически погибшей Анны Болейн вписала свое имя в страницы истории кровавыми и золотыми буквами. Елизавете было двадцать пять лет, когда корона украсила ее золотисто-белокурые волосы; ее высокая фигура отличалась грацией и величественностью; на красивом, хотя и не отличавшемся правильными чертами, лице несколько южного типа сверкали большие темно-синие глаза, в которых светились ласковость и проницательная острота ума — когда она с гордостью смотрела с высоты трона, и пламенела дикая страсть — когда задевали ее женское тщеславие. Это тщеславие было большой слабостью Елизаветы, она не прощала ни малейшей обиды, нанесенной ей как женщине, а каждая лесть, касавшаяся ее внешнего вида, встречала благосклонный прием.
Елизавета была целомудренна до кончиков ногтей. Ее высшей гордостью было слыть и быть девственной королевой. Она отказывала всем женихам, но никогда не оставалась без поклонников, с которыми ее чувственность вела кокетливую игру, возбуждающую в них всяческие вожделения и никогда не удовлетворяющую их. Было ли это следствием физического недостатка или болезни — неизвестно, но Елизавета в часы интимных бесед со своими фаворитами или льстецами выглядела самой разнузданной и чувственной женщиной, хотя ее нельзя было обвинить в фактическом падении.
Наряду с чувственностью она унаследовала от отца также высокомерие и вспыльчивость. Но именно эти черты характера, вместе с ее образованностью и возвышенностью ума, послужили для создания фундамента мирового могущества Англии. Елизавета выбрала министрами самых умных и проницательных людей того времени — Уильяма Сесиля и Николаса Бэкона, прекратила судебные преследования еретиков, освободила всех заключенных, посаженных в тюрьмы за религиозные убеждения, и снова восстановила англиканскую церковь, не возобновив преследований католиков. Во всех мероприятиях она руководствовалась желанием сделать Англию великой и счастливой, и только одна всеобъемлющая ненависть переполняла ее душу — это ревнивая ненависть к женщине, более красивой, чем она сама, ее законной наследнице, бывшей и королевой, и ее соперницей на том же острове, — к Марии Стюарт.
Королева Елизавета сидела в своем кабинете. Уильям Сесил, барон Бэрлей, только что кончил свой доклад, когда Елизавета, случайно глянув в окно, засмотрелась на сцену, которая там происходила. Молодой, в высшей степени элегантно одетый кавалер пытался смирить пылкого коня, напугавшегося драбантов, охранявших ворота у въезда в парк. Казалось, что молодой человек неминуемо должен вылететь из седла и разбить себе голову о мозаичный пол, но всадник словно сросся с лошадью и, как будто играя, управлял поводьями.