— Я тоже вижу это.
— Наши внешние враги строят целые комбинации на этом состоянии монархини, и их расчеты заходят очень далеко. Если королева не воспрянет духом, если ее страдания прогрессивно будут расти, то она сыграет с нами очень неприятную штуку…
— Да… да, к сожалению… к сожалению… Но как, спрашивается, изменить это настроение?
— А вот послушайте, что я думаю относительно этого. Итак, наши враги видят в затишье нашей придворной жизни в настоящий момент малодушие, нерешительность, раскаяние в тех шагах, которые были сочтены разумными с точки зрения нашей политики; поэтому они с большей смелостью подняли голову и дерзнули даже угрожать. Это требует от нас контрвызова, блеска, пышности двора, веселья, быть может, даже больших охот, которые в прежнее время составляли любимое развлечение королевы!
— Вы совершенно правы, милорд. Но я все-таки повторяю свой последний вопрос: как прогнать это настроение?
— Мне казалось, что вы могли бы указать королеве на несовместимость подобного состояния духа с королевским саном, указать на возможность потери красоты лица от тоски и горя, на потерю популярности, на исторические последствия, наконец!
— Это очень тяжелая задача!
— Я знаю. Но только вы один и были бы способны разрешить ее!
— Слишком лестно, милорд!
— В то же время вы получите солидную поддержку. Мы сумеем довести до сведения монархини желания двора и народа и сообщить о недовольстве, которое вызывает этот необоснованный траур, и опасения, как бы он не превратился в действительно необходимый…
— Такие намеки я не хотел бы делать.
— Да вам и не нужно делать их. В конце концов я вскользь упомянул ей об иностранной политике, и королева, осажденная таким образом со всех сторон, неизбежно придет в другое состояние духа.
— И при этом я непременно должен быть тем, кто станет таскать для вас каштаны из огня?
— Каждый делает то, что в его силах! — холодно ответил лорд-казначей. — Ведь вы знаете, что для достижения моих целей — то есть целей, связанных с государственными интересами, я охотно довольствуюсь собственными силами и во всяком случае не стал бы искать союза именно с вами, если бы мог как-нибудь обойтись без вас.
— Это по крайней мере высказано с достаточной ясностью и определенностью, — ответил Лейстер, почувствовавший себя и обиженным, и польщенным, — и я готов поверить вам на слово!
— Вы видите, я отдаюсь в вашу власть, отдаю должное вашим заслугам и признаю ваши выдающиеся качества, как это делает наша высокая повелительница. И если я лично иногда держусь иного мнения, то в результате все-таки подчиняюсь взгляду ее величества. Так попытаемся же каждый с своей стороны исполнить свою обязанность, как того требует наша служба ее величеству!
— Вы правы, — вздохнув, согласился Лейстер. — Значит, я должен покориться печальной необходимости… Мне следует сейчас же отправиться к ее величеству?
— Чем скорее, тем лучше, милорд. Но подождите сначала Валингэма; он сообщит вам, каково теперь настроение ее величества. Честь имею кланяться!
Оба лорда глубоко склонились друг перед другом с обязательной улыбкой на устах. И эта улыбка не была так лжива, как всегда, потому что на этот раз они не чувствовали обычной жажды свернуть друг другу шеи.
Лейстер остался в зале, чтобы обождать Валингэма, а Бэрлей прошел в приемную комнату, где встретил даму, с которой очень почтительно раскланялся.
— Леди Анна, — сказал он ей, — мне нужно поговорить с вами, если вы разрешите.
— Пожалуйста, милорд, я к вашим услугам! — ответила дама и последовала за министром в соседнюю комнату.
Леди Анна Брауфорд была в то время обер-гофмейстериной королевы, так глубоко преданной ей, что готова была позволить растоптать себя, если бы это понадобилось для блага Елизаветы. Очень гордая и ограниченная, но добродушная женщина, она имела характер, как нельзя более подходящий для той цели, которую наметил в данном случае Бэрлей.
— Вы, миледи, вероятно, опять и глаз не сомкнули ночью? — спросил лорд леди Анну.
К сожалению, нет: дежурная камер-фрейлина доложила мне, что ночью королева была беспокойнее, чем когда-либо прежде.
— Это просто несчастье!
— Страшное несчастье, милорд!
— Нам нужно как-нибудь помочь этому делу!
— Кто тут может помочь, милорд!
— Вы, леди!
— Что?.. Я?.. Интересно, каким образом я могла бы помочь?
— Ее величество не любит, когда ей говорят правду, но в данном случае необходимо кому-то решиться, даже под угрозой немилости. Но для этого не всякий годится, да и не у всякого найдется столько преданности и готовности к самопожертвованию, как у вас, леди…
— Если бы этого одного было достаточно…
— Вы должны открыть государыне глаза на то, как изменилась она за последнее время; на то, как она изменится еще более и какой неизгладимый след оставит на лице болезнь, если она не справится с ней.
— Вы пугаете меня, милорд!
— Вы должны сообщить ее величеству, что народ уже ропщет, что народ боится за последствия ее болезни, и что все это можно было бы изменить развлечениями и удовольствиями. Время карнавала прошло, но мы могли бы устроить блестящую охоту. Стоит только ее величеству сделать первый шаг, а другие уже не заставят себя ждать. Я уверен, что вы при своей безграничной преданности государыне поможете нам предотвратить несчастье!
— Ну конечно, конечно! — согласилась леди Брауфорд. — Я готова сделать все, что вы считаете нужным, милорд!
— Так сделайте все, что я говорил. Как только милорд Лейстер поговорит с королевой, ступайте к ней!
Лорд-казначей схватил руку леди Брауфорд и поднес ее к своим губам, хотя обыкновенно он не удостаивал этой чести ни одной из придворных дам.
Польщенная леди Брауфорд залилась ярким румянцем и низко поклонилась, эта любезность министра еще более подогрела ее готовность стать громоотводом для него.
Тем временем из апартаментов королевы вышел Валингэм. Он казался чрезвычайно довольным и веселым, словно только что получил величайшую милость, чего, разумеется, на самом деле вовсе не было.
Лорд Лейстер пошел ему навстречу и спросил:
— Что, ее величество спокойна?
— Как всегда!
— Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа! — нетерпеливо сказал Лейстер. — Дело идет о слишком важных вещах. Я спрашиваю вас согласно договоренности с лордом Бэрлеем.
— Так, так! — сказал Валингэм, пытливо всматриваясь в лорда Лейстера. — Но мне казалось, что мой ответ достаточно определен!
— Значит, королева все еще возбуждена и раздражена?
— Ну да!… Но лучше бы она пришла в еще большее раздражение, но по другому поводу.
— Хорошо, — кивнул Лейстер и поспешил к покоям королевы.
Он застыл у порога в глубоком поклоне.
Действительно, внешний вид Елизаветы говорил о глубоком душевном расстройстве. В чертах ее лица, во всех движениях сквозило беспокойство; лихорадочный румянец горел на щеках, глаза бегали по комнате с беспокойным трепетом, лоб был мрачно нахмурен, костюм, вопреки всем привычкам королевы, был небрежен. Она шагала по комнате из угла в угол. Приметив Лейстера, королева резко остановилась и сурово спросила:
— Кто вас звал?
— Ваше величество, — ответил Лейстер, — ваше милостивое позволение на вход в ваши апартаменты для верного слуги является уже само по себе призывом в те минуты, когда это оказывается нужным.
— Ваше присутствие нужно? Но для чего?
— Я не могу больше смотреть на то, как прекраснейшая в мире женщина пренебрегает дарами природы, словно кающаяся грешница!
— Что вы себе опять позволяете, безумный вы человек! — окончательно вышла из себя Елизавета.
— Я позволю себе скорее рискнуть головой, чем молчать долее и не сказать вам, что ваша красота пропадает, что ваш ум теряет в блеске и остроте, что ваши недруги уже радуются тому, что вы вот-вот заболеете. Даже больше, когда-нибудь история упомянет, что до известного момента Елизавета была великой государыней, но…
Надо признать, что для подобного момента слова Лейстера были чересчур смелы. Елизавета даже побледнела от бешенства и крикнула ему, величественно указав рукой на дверь:
— Вон! И не появляйтесь ко мне на глаза до тех пор, пока я не прикажу позвать вас!
Лейстер исчез. Дело оказалось гораздо хуже, чем он мог ожидать, и в его голове уже мелькнула мысль, не подстроил ли всего этого Бэрлей умышленно, чтобы окончательно лишить его благоволения королевы. Он осмотрелся по сторонам, нет ли где-нибудь Бэрлея, и, не найдя его, ушел из дворца.
Леди Анна зорко наблюдала за Лейстером, когда он выходил из комнаты королевы. Он не обратил на нее никакого внимания, поэтому она не решилась заговорить с ним, но ей нетрудно было догадаться, что его визит окончился не очень-то удачно. Несмотря на это, она все-таки отправилась к королеве.
Елизавета не обратила ни малейшего внимания на появление в комнате леди Анны, но крайне удивилась, когда обер-гофмейстерина опустилась около нее на колени и поцеловала подол ее платья.
— Что тебе, Анна? — раздраженно спросила Елизавета.
— Выслушайте меня, пожалуйста, ваше величество!
— Да что тебе нужно? Ну, говори! — еще раздраженнее ответила Елизавета.
— Вы сами, ваше величество, часто говорили: женщина, которая появляется перед мужчиной в небрежном виде, унижает себя!
— Как?… Разве я так небрежно одета?
— Да, ваше величество, и теперь это больше бросается в глаза, чем обыкновенно!
— Но почему?
— Горе начинает отражаться в ваших чертах, государыня, вы худеете, у вас портится цвет лица, взор тускнеет…
— Господи Боже! И это все заметили?
— Конечно, заметили и говорят об этом…
— Ах, сплетники!… Разве солнце всегда блестит?
— Но во времена затмений, когда блеск солнца помрачается, это вызывает смятение.
— Правда… Ну, и что еще?
— Люди думают, что при дворе объявлен траур, и спрашивают, почему?
— Ох уж эти мне людишки!… Они только и жаждут развлечений и удовольствий! Неужели они не могут понять, ка